контрольный выстрел
Я вытащил из кармана наручные часы и, держа за оборванный ремешок, поднёс к глазам. «Вот уже второй час стою у окна и смотрю. Что я ожидаю увидеть? С тех пор, как по всей земле появился жёлтый туман, я не видел за окном ничего, кроме тумана. Непонятно даже, день сейчас, или ночь. Туман клубится, плывёт, принимает различные формы, оставляет капельки влаги на всём, к чему прикасается... Что я хочу увидеть в тумане, кроме тумана? Что может скрываться в нём? Ночью туман светится, днём – гасит свет. Всё пасмурно и жёлто. Вот сейчас протянуть бы руку и открыть окно – пусть жёлтый туман постепенно наполнит комнату, пусть я не увижу даже своей вытянутой руки – зато, быть может, я пропаду в нём, как исчезли остальные, кто рискнул выйти из дому и навеки скрылся в шевелящемся жёлтом воздухе».
Выдохнув сигаретный дым, я машинально сравнил его колечки с тяжелыми массами тумана. «Нет, дым и жёлтый туман – слишком разные вещи. Дым какой-то родной, домашний. А вот туман – совсем другое. Впрочем, всё-таки в его благородной неспешности есть и своя прелесть. Лучше день и ночь всматриваться в его глубину, чем сидеть перед телевизором в холле, как это делают остальные»...
Я почувствовал, что улыбаюсь. «Да, никто уже не сидит перед телевизором. Ещё неделю назад он перестал показывать что-либо. Никаких признаков телевизионных передач. У Лены было радио, но и оно ловит только помехи. А вчера пропал свет, – я потрогал батареи, – и тепла нет уже давно. Если открыть в туалете кран, вместо воды оттуда потечёт жёлтый туман. Вот и всё. Эти дураки принялись орать, что скоро свет включат, как же! Да только многие молчали, молчал и я. Эти-то поняли, что, возможно, на свете больше никого не осталось. Потому и телевизор не показывает, и света нет... Все, кто ушли в туман, исчезли, значит, остались только те, кто ждёт дома чего-то. Вот и мы ждём, когда нас заберут отсюда. Придёт автобус...»
Я невесело рассмеялся. «Как же, придёт! Да поймите вы, что кроме нас, возможно, не осталось больше НИКОГО. Что это было – ядерная война, комета или чума, никто так и не узнает. Факт, что появился жёлтый туман, в котором, быть может, ничего нет, кроме тумана и нашей гостиницы, наполненной людьми. Значит, осталось одно – стоять у окна и ждать, когда туман рассеется. А он, быть может, не исчезнет никогда, ведь никто толком не может сказать, ЧТО же оно такое»...
В коридоре слышались тихие всхлипы. Похоже, до кого-то дошло всё это. А может, деятельная Лена опять обделила кого-то при раздаче консервов. Ей кажется, что она делает полезное дело, но она и не знает, что самые наглые становятся в очередь трижды, да ещё и заходят в чужие номера без спроса, чтоб пошарить по тумбочкам. Когда у неё кончается та еда, которую по её расчётам столько людей должны съесть за день, она прекращает раздачу. Ну и бог с ней, с этой самозванной организаторшей. Не пойду сегодня толкаться в очереди. Да и есть мне не хочется»...
Раздался стук в дверь. Я торопливо спрятал мятую пачку сигарет – наибольшая ценность здесь, в этом проклятом месте. Что буду делать, когда они закончатся – понятия не имею. Наверное, брошу курить.
Стук повторился. Мне было странно, что кто-то стучит, хотя дверь не заперта. Обычно ломятся без стука.
– Войдите!
В комнату прошёл «офицер», как я его мысленно называл. Пару раз я видел его на этаже – наверное, этот военный живёт в каком-то номере поблизости. Нерешительно потоптавшись, он шагнул в комнату. Серая униформа местами была испачкана извёсткой, одна позолоченная пуговица болталась, готовясь оторваться.
– Здравствуйте!
– Привет, – я потрогал подбородок, на котором щетинилась месячная небритость и решил спросить первым:
– Что случилось?
Военный огляделся, видимо ища, где присесть. От него пахло спиртным перегаром. «Где они берут водку? Надо бы спросить. Да разве кто-нибудь скажет?»
Я указал на стул.
– Садитесь.
Офицер рухнул на него. Сиденье заскрипело. Я уставился на незваного гостя.
– Послушайте, я к Вам... с просьбой, – он начал неторопливо говорить, поминутно останавливаясь.
– Надо же, у нас ещё кто-то может просить! Я уж думал, что во всей гостинице таких людей не осталось.
Не обращая внимания на мой вызов, он продолжил:
– У меня там была семья, дочь подрастала... Все там и осталось, – военный махнул рукой в сторону окна и натужно сглотнул. Я разочарованно пожал плечами. В последнее время что-то много появилось людей, жаждущих рассказать о своей прошлой жизни. Вчера еле выставил одного, а потом нашёл, что тапочки пропали.
Туман прилип к мокрым стёклам, будто подслушивая.
– Вот что, офицер...
– Майор, можете называть меня так...
– Вот что, любезный майор! Закуски у меня нет, сыграть в «подкидного» нет желания, а до вашей семьи нет никакого дела. Я понятно говорю?
Он поднял на меня слезящиеся мутные глаза. Я, не давая ему заговорить, резанул воздух криком:
– Ну, что ещё?
– Извините...
– Не в этом суть, – я громко и с расстановкой впечатывал в его нетрезвый мозг слова, – переходите к делу или поищите другого собеседника. Вон там, – я указал в дверной проём, где виднелся замусоренный и заблёванный коридор, – полно людей, готовых разделить Вашу безграничную печаль. Так что марш из номера!
Будто назло, оттуда послышался истерический хохот. Какие-то дети промчались мимо, топоча по линолеуму пятками. «Будто валуны на пол попадали»... Отвернувшись от приоткрытой двери, я взглянул офицеру в лицо, направив взгляд ему в переносицу. Кажется, тогда человек чувствует себя слабее. Впрочем, он и так весь трясся.
– Только пару слов!
– Валяйте.
Он выпрямился на стуле.
– Я уже сказал, что у меня никого не осталось...
Меня распирало от желания крикнуть ему в упор, что ни у кого никого не осталось, что и у меня тоже были раньше дорогие сердцу люди и никому до этого нет дела, что мне противны все, кто здесь собрался, что я сам себе опротивел, в конце концов...
– Здесь... Здесь я никому не нужен. К чему была моя жизнь? Зачем мне дальше жить?
Думаю, у меня неплохо получается улыбка Мефистофеля. Я развёл руками. Можно подумать, что я знаю ответы на такие вопросы.
– ... и я решил покончить с собой...
Усмехнувшись, я присел на пружинную кровать, накрытую давно не стиранным одеялом.
– За чем же дело стало, майор? Вы что, хотите исповедаться?
– Нет. Просто я слышал, – он потёр вспотевший лоб, – я слышал, что если выстрелить себе в голову, то можно не умереть. Можно ослепнуть, оглохнуть, но ещё долго оставаться в живых.
В коридоре послышался шум и чей-то истошный визг. Интересно, остались в гостинице девушки, которых ещё не изнасиловали? Наверное, только Лена. Ха, если бы не её парень – тренер по карате, кстати, то не видать ей ни распределителя, ни моногамии. А этому её «шварценейгеру» я бы морду разукрасил, если бы он не был таким здоровым.
Офицер привстал со стула, но я опередил его и выглянул в коридор первым. Мне, в общем-то, на всё это плевать, но не у самых же моих дверей, чёрт возьми! Какой-то шумный сегодня день.
Двое бритоголовых парней поймали кошку, которая, видно, где-то жила в гостинице, и, держа за шею, тыкали ей в рот окурок. Кошка шипела и мяукала – эти звуки и показались мне женским визгом. Я уже видел этих гопников – как-то завалились в мой номер, да только я в них утюгом швырнул. Больше не заходят.
«А вот кошку жалко. Она-то получше, быть может, любого человека». Я схватил одного за плечо.
– В чём дело?
– Что, проблемы, парниша?
– Отпустите кошку, недоумки.
Не знаю, откуда во мне взялась такая смелость – я этих казаков всегда в очереди пропускал перед собой молча, но видя, что они отвернулись, будто меня и нет вовсе, я выкрикнул:
– В последний раз предупреждаю, или я...
– Пошёл ..., ...!!!
«Выбирай выражения, лысый урод»! Я взбесился и ударил того, что ближе, носком ботинка прямо под кобчик. Ага, теперь реакция появилась. Ох, чёрт!...
«Исчадия атомного взрыва, мать вашу... Ай, да у меня кости хрупкие, мерзавцы!»
Гопники оставили меня только когда устали бить ногами. «Кто сказал, что лежачего не бьют? В торец ему, тысяча чертей! Ладно, хоть кошка сбежала», – я с трудом зажмурил заплывающие от синяков глаза. И тут в коридоре раздался взрыв столь громкий, что у меня в ушах зазвенело. «Выстрелы... Это офицер палит»...
Наверное, в то время я потерял сознание, потому что очнулся на своей кровати. Потрогал губы. «Не думал никогда, что у меня они могут быть такими опухшими. Как ещё не отвалились»?.. С трудом сев на скрипучих пружинах, я увидел внимательный взгляд майора, который по-прежнему сидел в комнате. Пахло порохом и гарью. Кто-то стонал в коридоре. Офицер, увидев, что я пришёл в себя, прошептал:
– Пуля в живот... Будет умирать долго, очень долго и мучительно.
«Надо бы оттащить гопников, а то люди будут о них спотыкаться. Чёрт, надо же, как разукрасили»... Будто угадав мои мысли, майор успокоительно заметил:
– Пусть лежат там. Они бы Вас убили – не в первый раз в гостинице избивают кого-то до смерти. Вы, наверное, не знали, что у нас на этаже уже три покойника?
Я закрыл лицо руками, ощупывая синяки и кровоподтёки. «Не знал, но догадывался. Чувствую, запах знакомый. Но я думал, что так пахнет жёлтый туман». Немного успокоившись, я произнёс:
– Простите. Ничего страшного. Пусть лежат. В самом деле, пусть через них переступают, кому надо. Вы, кажется, просили меня о чём-то?
Офицер вскинул голову.
– Мне пришлось потратить два патрона на них, чтобы Вы могли сделать мне контрольный выстрел. Это – аванс за Вашу помощь.
Облокотившись об угол кровати, я внимательно рассматривал его. «Интересно, если бы меня просто убивали, он бы вмешался? Нет, конечно. Здесь давно уже каждый сам за себя. Я бы тоже не вмешивался, если бы убивали его. Кошку – жалко, она – добрая и беспомощная. Вот так, господа... Боже мой, неужели это всё со мной на самом деле»?
– Спасибо. Но я не просил Вас ничего делать. Может быть, я сам хотел умереть, только у меня нет пистолета. Понятно?
Встав со стула, военный торопливо начал доставать из карманов всякую дребедень: носовой платок, копейки, бумажник, пачку папирос. Всё это он сложил на сиденье. Ожесточённо задрав порванный рукав, он стащил с руки серебряные часы и протянул мне, торопливо говоря:
– Вот. Возьмите. Возьмите всё это. Сапоги, одежду – всё это будет Вашим. Но обещайте, что после того, как я сделаю это, – он явно избегал слово «самоубийство», – Вы исполните мою последнюю просьбу.
Было что-то мерзкое в том, как он, криво улыбаясь, уговаривал меня. Я почувствовал, что ещё немного, и меня вырвет. Интересно, чем? Уже второй день ничего не ем, кроме зубной пасты.
– Уберите!
– Нет!
– Но, послушайте, почему я? Почему Вы ко мне пришли за контрольным выстрелом? Пусть какой-нибудь доктор вкатает Вам яду. Ответьте, и заберите свои часы – мне ничего от Вас не нужно.
Тяжело вздохнув, он сел на кровати рядом со мной.
– Никто не хочет сделать это. Вы – моя последняя надежда. Ни один человек не захотел помочь мне в этом, ни один!!! Умоляю, добейте меня, я не хочу умирать долго среди этого дерьма!
Согласно кивнув, я положил руку ему на плечо.
– Успокойтесь. Я Вас понимаю, мне самому всё это опротивело. Мне совсем не сложно сделать то, о чём Вы просите, причём безо всякой оплаты. Но давайте погодим немного. Ведь смерть от нас никуда не денется – успеем ещё. Курите, – я протянул ему свою неприкосновенную пачку. Он дрожащими руками вытащил предпоследнюю сигарету и прикурил от армейской зажигалки.
Мы сидели молча. Майор покашливал, постепенно приходя в себя после крика. Я первым нарушил молчание:
– Вы хорошо всё обдумали?
Он кивнул.
– Но я не смогу похоронить Вас. Где Вы хотите, чтобы мы сделали это?
– У меня в номере. Пойдёмте, – он встал и нетерпеливо взглянул на меня.
– Что ж, если Вы готовы... У Вас в комнате не найдётся чего-нибудь крепкого?
– Казёнка сойдёт? Я берёг её именно на этот случай.
– Отлично, – я грустно улыбнулся и встал с кровати. Пружины заскрипели, выпрямляясь.
Мы вышли в коридор и перешагнули через скорчившихся от боли «крутых». Офицер подвёл меня к двери своего номера.
– Это здесь. Заходите, опрокинем стаканчик.
Пока он возился с ключами, я почувствовал вонь застарелой мочи. Похоже, кто-то перестал утруждать себя добираться до туалета и сходил к майору под дверь. Точно, так и есть – на облезлых обоях темнели мокрые пятна. Теперь везде так. Даже на ковёр в холле набросали окурков, по лестнице пройти нельзя, чтоб во что-нибудь не вляпаться. Почему никто не хочет понять, что эта гостиница – последнее, что мы увидим? Странно, но мне в эту минуту самому хотелось застрелиться.
– Как Вас зовут?
– Анатолий. А Вас?
– Какая разница? Зовите меня «майор». Это – он указал на потрёпанный погон с тремя маленькими звёздочками, – не моя форма. Был тут один солдатик, проигрался до трусов...
– Так Вы вообще не военный?
Он замычал, тряся головой. Это могло означать и «да», и «нет».
– Теперь моя жизнь, – он в третий раз наполнил грязные рюмки, – зависит от Вас, Анатолий...
Я откинулся на спинку стула. Мы чокнулись. Сморщившись, я проглотил тошнотворный напиток. В желудке пульсировал огонь, зажжённый спиртом. Выпьем для «сугреву», так говорят, кажется... Правду говорят. Со знанием дела. Ух, какая мерзость!
– Вот как, – я скривился от водки, – а мне, знаете, в детстве даже хотелось повелевать людьми. Распоряжаться их жизнью... У Вас не было в детстве таких мечтаний? Вы играли в оловянных солдатиков?
Майор залпом осушил свою порцию и занюхал хлебной коркой.
– Нет. Я хотел стать художником, – он улыбнулся, – а стал военкомом.
– Это что, оператор прожектора на танке?..
На мои слова он не счёл нужным отвечать. Разглядывая его покрасневшее лицо сквозь рюмку, я пробормотал:
– А вот я сам не знаю, кем сделался. Я хотел стать учёным, – мне стало совсем весело, – палеонтологом... А стал учителем, хотя детей ненавижу... Поступил в педагогический, чтоб не идти в армию, к Вам, уважаемый военком-майор... Видите, если бы не закон об армии, то я бы мог выбирать свой путь. А так, можно сказать, что и я не на своём месте. Из двух зол выбрал меньшее. Какой из меня солдат, в самом деле? Я – пацифист. И потом, уважаемый военком, Вы-то видели, как в военкомате гонят голых ребят на осмотр, будто скот на продажу? Быть одним из них мне противнее, чем быть в жизни не на своём месте.
Глядя на меня исподлобья, он мрачно заметил:
– Я здесь не причём. У каждого – своя работа. Надо было жаловаться в администрацию президента... Откосить, на худой конец.
Я кашлянул и выразил лицом полнейшее равнодушие. В самом деле, какая теперь разница? Люди всегда находили способ калечить друг другу судьбы. Почему, чёрт побери, я должен быть инвалидом, чтоб не стать рабом абстрактной Родины-матери, а на самом деле – безумного генерала, прапорщика или даже деда, который сам есть ни что иное, как более сильный раб? А сейчас ни у кого не осталось судьбы, потому что конец всех ясен. Но даже в плену жёлтого тумана мы можем только вредить, а не сочувствовать. Что бы не случилось, всё равно люди будут ненавидеть друг друга: в прошлом мире – во имя идеалов или денег, теперь – за лишнюю банку тушёнки. А какая, в сущности, разница? Я попытался сказать об этом майору, но он предложил ещё налить. Ладно, налить, так налить. Ну тебя к чёрту.
– Художником... Вы рисуете? – я указал на него рюмкой.
– Было дело, – майор разлил нам последние капли. Меня уже сильно качало.
– Это – последний в моей жизни тост. Выпьем за упокой души новопреставленного...
Я икнул и понюхал водку. Мы замолчали – каждый собирался с силами, чтоб рывком выпить ещё пятьдесят грамм так, чтоб не вырвало. Глядя в окно, я видел там по-прежнему только жёлтые пятна. Туман клубился и растекался по мокрому подоконнику. Майор прикрыл форточку.
– Все. Пора. Сейчас я выстрелю, а Вы меня добьёте. Только быстро, ладно?
– Не беспокойтесь, – я нетвёрдыми шагами подошёл к нему.
– Смотрите – вот спусковой крючок. Сюда надо нажать, когда направите ствол. Только осторожно – у него сильная отдача.
Меня пробрал холодок. До последнего момента казалось, что он передумает.
– Я, наверное, прилягу. Как Вы думаете, мне лучше лечь?
– Пожалуй, так действительно будет лучше. Вы уверены, что хотите умереть?
Офицер сглотнул и ничего не ответил.
– Теперь... Наверно, лучше в лоб? Или в висок?
– Лучше в висок, – мой голос показался совсем чужим, будто доносившимся издалека.
– Я видел в кино, что стреляются в висок...
«В кино он видел, военный хренов!»
– Да, наверное, так будет лучше. Одного моего друга забрали в армию, так он в части тоже застрелился в висок. Из калаша. Приставил дуло к голове, а пальцем ноги нажал спусковой крючок. Так и нашли его в одном сапоге. Этот парень тоже любил смотреть кино.
Мы замолчали. Майор хрипло дышал, лёжа на кровати. Протянув руку за сигаретой, он взглянул на меня.
– Сейчас... Сейчас, я покурю, и за дело...
«Перед смертью не накуришься».
Когда сигарета была выкурена, офицер осторожно снял пистолет с предохранителя.
– Ну, теперь дело за Вами. После контрольного выстрела останется ещё два патрона. Если Вам когда-нибудь тоже захочется покончить со всем этим, – майор тихо шептал, задрав небритый подбородок к потолку, – тут хватит и на Вас... Тогда приходите сюда. Вместе будем отдыхать.
– Хорошо, – пол и стены качались, и ища опоры, я ухватился за спинку продавленного стула.
– Потом заприте меня здесь, – он махнул рукой в сторону стола, усеянного хлебными крошками. В пепельнице, наспех сделанной из консервной банки, дымился окурок.
– Только быстро, ладно? Как только я выстрелю...
Я сидел на скрипучем стуле и сосредоточенно тыкал окурком в таракана, резво бегавшего по исписанной ругнёй тумбочке. «По стене ползёт паук. Волосатый, как нога. По стене ползёт паук...». Глаза сами собой закрывались – явно я много выпил сегодня. У майора водки – целый ящик. Как раз ещё на месяц.
Раненный таракан ползал по кругу, пока я не положил этому конец, погасив сигарету на его спине. «По стене ползёт ПАУК... Откуда в номере тараканы? Во всей гостинице жратвы нет, а тараканов – целые табуны. Что они жрут? Наверно, военкома жрут»...
– Эй, майор, это на тебе тараканы развелись?
Я всегда избегал смотреть на кровать, где он по-прежнему лежал, накрытый пропитанной кровью простынёй, а потому мой вопрос адресовался скорее комнате. В последнее время, когда я захожу в его номер, вонь просто невыносимая, но со временем можно принюхаться. Мельком взглянув туда, я увидел, как по засохшему пятну спускается жирный таракан, поблёскивая полированной спинкой и деловито шевеля усами. Таракан был большой и важный. И, наверное, сытый. Резко вскочив, я сдёрнул простыню с мертвеца и, зажав нос, отвернулся, стараясь на смотреть на раздробленную двумя пулями голову, сплошь облепленную чёрными насекомыми.
«Чёрт, надо что-то делать»... Я спрыснул майора водкой и, хлопнув дверью, выскочил из номера. Позади послышалось потревоженное шуршание тысяч тараканьих лапок.
Передо мной стояла красавица Лена – немного осунувшаяся, сильно похудевшая, но всё ещё бешено привлекательная. Может быть то, что мои ухаживания тогда, когда жёлтого тумана не было и в помине, не дали должного результата, и привело к тому, что я всегда старался нарочно её игнорировать или говорить ей мудрёные колкости.
– Анатолий, сегодня собираемся в шесть часов.
– К дьяволу все собрания! Окна заклеивать отказываюсь, так и запишите. Слушай, Лена, – я взял её под руку, – ты не могла бы мне по блату выделить пару консервов? Осточертело толкаться в очереди. Только кильку, ладно? Я вчера взял тушёнку, а она завонялась. Так и отдал всё кошке. Теперь ко мне кошка приходит, кстати.
Девушка легонько отстранилась.
– Ты сам скоро протухнешь. Знаешь, сколько людей меня просят об этом? Между прочим, старики и женщины с детьми.
– Что тебе те старики? Я ведь лучше. Я тебя знаю уже столько лет, что и забыл, когда это началось. Между прочим, до сих пор остаюсь верным членом клуба твоих обожателей.
Она улыбнулась.
– Ладно, в последний раз. Только ты заберёшь Василису Степановну с сыном к себе в номер.
– Что? Это та тётка, что вчера просила принять её ребёнка? Да я её пинком под зад!..
– Не знаю, что она у тебя просила, но её выгнала из номера какая-то пьяная компания, даже вещи не дали собрать...
– Ну и что? Лена, если мой номер кто-нибудь займёт, мне что, тоже ко всем ломиться?
– Хоть ребёнка возьми!
– Нет, нет и ещё раз нет. Дети – по особому тарифу. Он до ночи орать будет, гадить в пелёнки, курить изволь выходить в коридор...
Лена нахмурилась.
– А что, и вышел бы. Ты пойми, им жить негде!
– Вот и забери их к себе.
Девушка резко выдохнула воздух.
– Так у меня и так уже трое живёт!
– Ну и ладно. Сама пустила. Я не хочу устроить себе добровольный кромешный ад. Мне плевать, что её выгнали. Пусть теперь и отвоёвывает свой номер. Была у зайца избушка лубяная, пришла лисичка... Так вот, я на старых сказках научен. Впустишь её, потом за ребёнком посмотри, потом делись едой с малюткой... Нахрен он мне сдался, писюн горластый...
– Ну, знаешь... Если никому не хочешь помогать, то и я тебе помогать не буду.
– Лена! – я вновь протянул к ней руку, чтоб ухватить за талию, – послушай, это её проблемы! Ну при чём здесь я или ты? Кому-то повезло, кому-то нет, так что мне, добровольно отказываться от своего маленького счастья лишь потому, что у неё ребёнок?
Девушка проворно отскочила, удачно избегнув моих объятий.
– Всё, я сказала. Или ты хоть раз в жизни сделаешь что-то хорошее, или катись, куда хочешь. Ты знаешь, что весь этаж только и говорит о том, как ты вчера выставил бедную женщину из номера и захлопнул перед ней дверь?
– Из своего номера, заметь! В четыре ночи, будь я проклят! Пусть чешут языки, старухи пакостные, тухлые кочерыжки, мне от этого не холодно и не жарко. Пусть. Только они забывают, и ты тоже, что, в конце концов, когда я селился в гостинице, я заплатил за свой номер. За две койки, так, чтоб жить одному, а не делать милосердные благоглупости... Постой, Лена, хорошо, я буду помогать другим. Давай тебе помогу, а? Бросай свою комнату и переселяйся ко мне. А эту Василису Степановну на своё место определи, на одну кровать с каратистом. У меня хорошо, спокойно... А у вас, я слышал, даже на полу спит кто-то...
Молча отвернувшись, она начала спускаться по лестнице.
– Дурак ты, Анатолий.
– Лена! Ну так как, идёшь ко мне? У меня же койка свободна!
Она ничего не сказала. Я с досады плюнул вниз.
– Привет, академик!
Я продолжал сидеть на ступеньках, не желая ни с кем разговаривать.
– Академик! Ты что, оглох?
– Пошёл вон!..
Человек демонстративно стал передо мной.
– Ну? Что тебе надо, рожа?
– Слушай, вчера такой прикол был – Витька с пятого этажа кошку в туалете топил! Ох, это была умора, как она лапами упиралась, а он её в парашу мордой...
Я поднял глаза на улыбающуюся прыщавую физиономию и медленно спросил:
– Ну и как? Утопил?
– Не знаю, не видел. Пошли сегодня в пятьдесят седьмой – там девки день рожденья празднуют.
– Иди ты знаешь куда, со своими девками... Они у меня гитару взяли, так до сих пор и несут. Где этот Витька живёт?
– Какой Витька?
– Который кошку мордой... в унитаз...
Он присел рядом.
– А я что, знаю? Пятый этаж, я ж сказал...
– Показать дорогу сможешь?
– Не-а... Я к девкам иду.
Я схватил его за шею сзади и сдавил пальцы.
– Да не знаю я, где это! Ай, пусти! Да я пьяный был!..
– Всё равно веди, сволочь!..
«Так тебя, мордой в стену, как кошку»... На него такие приёмы хорошо действуют. Даже странно, вроде не хилый парень, а размазня. Мы поднялись наверх, причём он всё время старался вывернуться. Пару раз пришлось протереть им штукатурку, но в целом мы шли довольно быстро.
На лестничной площадке стояла переполненная мусором урна. Вокруг валялись какие-то бумажки и горы окурков, а из помойного ведра виднелся кончик хвоста, который я ещё вчера бережно пропускал между пальцев. Я дал приятелю подзатыльник.
– Ты что, охренел, академик?
Наклонившись, я осторожно достал из мусорника обмякшую переломанную тушку, потом, отвернувшись, направился вдоль по коридору. Озираясь по сторонам, я шлёпал по ободранному линолеуму, отшвыривая ногами всякую дрянь. Дважды пришлось переступить через лежащих на полу людей. За одной из дверей послышался гогот. Я толкнул дверную ручку.
В нос ударил густой табачный дым, смешанный с водочным перегаром. Раскрасневшиеся жирные лица разом уставились на меня, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Кто здесь Витька?
– А тебе какого Витьку надо, мужик?
Я положил кошку на стол.
– Чья работа?
Одно рыло сиплым басом проурчало:
– Это Кабан, наверно... Там, по коридору, вторая дверь, справа.
– А что, твоя была кошка?
– Нет.
– Та чего ты прилез с этим падлом?
Молча прихватив кошку, я вышел из номера. В коридоре воняло. Вторая дверь справа оказалась выходом на пожарную лестницу. «Не загромождайте пути эвакуации»... Я осторожно прикоснулся рукой к стене, ощущая её холод и шероховатость. Моя рука была такой же грязной и белой, как стены вокруг.
Позади раздался издевательский смех.
Дверь с треском распахнулась, и в номер шагнул давешний прыщавый приятель.
– Академик, собирайся, пошли! Там девки гитару притащили, только играть некому.
– Вали отсюда.
– Та ты не понимаешь, там такой кагал, все о тебе спрашивают. Я им сказал, что ты играешь, как бог, пошли, наливают же на шару...
Я поудобнее растянулся на кровати и открыл один глаз, рассматривая слои тумана за окном.
– Скажи, что я заболел. Помер. Ушёл в туман. Больше играть не буду. Ясно?
– Академик, там такой фуршет на двенадцать персон! Пойдём, скучно же анекдоты травить без музыки...
Сев на кровати, я ухватил его за рубашку.
– Слушай, придурок, я не академик, заруби себе на носу. Не выучился в академики. Не успел. А зовут меня, балда, Анатолий, понял?
– Ладно, не хочешь – как хочешь.
– Стой, – я заинтересовался, – а цветы у тех девок есть? Мне цветы нужны позарез.
– Спятил, что ли? «Момент» надо нюхать. Откуда у них цветы?
– Ну, девушки, цветы... По мне, у них должно быть что-то такое. Что-нибудь красивое.
Он осторожно освободил свою поношенную рубашку от моей хватки.
– А тебе зачем?
– Надо. Цветы на могилку.
Пожав плечами, он принялся детально излагать, что я потеряю, если немедленно не отправлюсь с ним. Но я встал и загородил собой проход.
– Постой, как тебя там... Бармалей, что ли... Ты мне вот что скажи...
– Елисей, – кажется, он смутился – я впервые попытался назвать его по имени.
– Ну и хрен с тобой, Елисей, так Елисей. Ну и имечко, однако... «Королевич Елисей». Бармалей как-то лучше. Ты скажи, ты стрелять умеешь?
– Ну?
– Ты сможешь мне в голову выстрелить, когда я застрелюсь?
– Чиво-о?
– Ну, сделать контрольный выстрел, – я сглотнул, будто что-то застряло в горле.
– А зачем?
– Не твоё дело. Застрелиться хочу, ясно? Давай, я сейчас стрельну, ты быстренько берёшь пистолет и меня добиваешь.
– Я не хочу, Анатолий, ты что, – он будто испугался. Я подходил ближе, а он всё пятился назад, пока не уселся на кровать. Мне надоели его отговорки, и я решил поменять тактику, заорав:
– Ты на меня злой? Я тебя мало бил в своей жизни? Как по лестнице спустил, помнишь? Как бутылкой по башке трахнул? Хочешь меня убить? Нет? А вот щас как дам в морду! Тогда захочешь? Я серьёзно, ты у меня получишь... По рогам. А ну, Бармалей, вставай с кровати! Где у тебя рога? Н-н-на тебе!
Он завизжал так громко, что я замер от неожиданности, сжимая пистолет за дуло.
– Хорошо. Тебе водки надо? Сигареты бери, всё, что осталось... Часы могу дать, ключ от номера... Только ты меня добей. Надоело всё это. Сделай доброе дело. Пожалуйста, ублюдок ты этакий, так тебя растак!..
Я выдохся. Он скулил в углу, боясь поднять на меня глаза.
– Ну? Чего молчишь, олух безмозглый?
– Анатолий, я не могу... Я боюсь!
– Идиот, – меня взяло зло, – да это кто угодно сможет! Бабах и всё.
– Нет, я не могу. Не могу, слышишь?
– Ладно. Дерьмо. Пошли к твоим девкам, может, они посмелее будут.
К девкам я так и не попал: в коридоре я столкнулся с Леной, и вспомнив свой последний разговор, решился.
– Леночка, солнышко моё атомное, утро туманное, свет очей...
– Боже, да ты поэт... Я же сказала, что больше никаких «килек в банке» без очереди!
– Нет, дорогая моя леди, я не к тому веду... Слушай, давай я твою Василису Степановну к себе заберу, а?
Она удивлённо вскинула бровь.
– Ты что, напился? Что это на тебя нашло?
– Ты не понимаешь... Мне нужна помощь, такая маленькая помощь... Я готов сделать всё, что ты скажешь, даже окна заклею, только бумагу дай. Хочешь, каратисту твоему по репе врежу? Пусть супружеские обязанности лучше исполняет.
Странно, но она улыбнулась.
– Анатолий, снимай очки. Бить буду.
– Лена, – я был в восторге от её улыбки, – если ты хочешь, чтобы я свалился замертво, то лучше поцелуй. Вот увидишь, как я гро-о-охнусь от неожиданности!
– Отстань, – она опять сделалась строгой.
– Подожди. У меня есть просьба. Я сделаю всё, что ты скажешь, только мне потребуется твоя помощь. Твоя, или твоего хахаля, без разницы. Ты сможешь сделать контрольный выстрел?
– Кому?
– Мне.
– Ты с ума сошёл!
«Хорошо хоть, что она знает, что такое «контрольный выстрел». Эх, что за девушка замечательная! Наверное, и стрелять умеет не хуже майора».
– Я серьёзно, Лена. Понимаешь, хочу с собой покончить. Всё равно ведь ничего кроме этой гостиницы меня в жизни не ждёт. Зачем мучиться и других мучить?
– Туман скоро рассеется.
– Ну и пусть себе рассеется. Мне всё равно – тот мир, что был, это та же гостиница, только большая. Там масштабы побольше, вот и вся разница. Все друг друга жрут. Ну, так как? Поможешь мне?
– А ты хоть кому-то помог? – она, стоя передо мной, скрестила руки на груди, – хоть кому-то оказал хоть какую-то услугу? Ты просишь меня о ТАКОМ, хотя никогда не соглашался никому сделать даже меньшее...
Так вдруг тошно стало, что захотелось расплакаться.
– Неправда, Лена. Неправда. Я всегда был готов сделать для тебя что угодно. Ведь ты по своей воле помогаешь всем, ты получаешь от этого удовольствие. Моя радость в ином, ну так что же? Ты тоже эгоистична, только твой эгоизм полезен всем, а мой нет. Но я не виноват, что я такой. По крайней мере, я не лицемер. Впрочем, хочешь, на колени стану? Буду молить о прощении? Ноги буду целовать!..
«Кстати, как раз это мне будет приятно. У неё такие ножки, если она позволит потрогать, обрыдаюсь от радости или гормонами захлебнусь».
– Встань, куда, – она схватила меня за локоть, видя, что я и в самом деле готов исполнить свою угрозу. Но я не унимался.
– Лена, помоги. Я знаю, что ты неподкупна, но ради своих принципов заботы о других, помоги мне!..
Она осторожно поправила мой дырявый свитер.
– Знаешь, они так же тебя просили. Только им было хуже, чем тебе сейчас. И ты ничего не сделал. Теперь ты просишь о такой услуге, которую тебе никто не окажет. Мне всё равно – стреляйся, если надумал. Только оставь меня в покое.
«Вот как? О, знал бы я раньше! Выходит, что не зря майор ко мне притащился тогда. Он что-то говорил, будто никто не хочет сделать ему контрольный выстрел... И я, дурак, не понял его... Так значит, я единственный человек, который исполняет последнее желание? И я, подумать только, я сам не могу убить себя! Никто больше не согласится на контрольный выстрел. Видно, Лена права, – я следил, как она удаляется прочь, шелестя аккуратно залатанной юбкой, – это такая услуга, которую нельзя купить ни за какие шиши... Надо слишком любить людей, чтобы делать контрольный выстрел бесплатно. Или любить того, кто решил уйти из жизни, чтобы облегчить ему смерть. Любить всей душой, чтоб пересилив себя и своё нежелание отпускать возлюбленного человека, дать согласие на его смерть, сознательно оставшись при этом живым и несчастным в своём одиночестве, но понимая, что так лучше ему»...
Громогласное «О-о-о!!!» встретило меня, как только я появился в том номере, куда столь настойчиво тащил меня Бармалей. Хмуро улыбнувшись и зевая, я устроился на продавленном диване, где уже с трудом помещали свои окорока трое девчонок. Кто-то сунул мне пластиковый стакан, наполненный до краёв вонючим самогоном. «Штрафной, штрафной ему!»
Я обмакнул губы в тошнотворное пойло и, захлёбываясь им, думал, почему все так любят наливать друг другу штрафные рюмки. «Дело ясное – им уже не хочется пить, а выпивка осталась. Нет, чтобы оставить на потом – всё в себя вольём! А поскольку уже высосано угрожающее рассудку или желудку количество, то начинают спаивать друг друга. Ты меня уважаешь? Штрафной ему!»
Отодвинув стакан, я огляделся, судорожно кривясь от спиртного. Кто-то завладел гитарой и бренчал нечто невразумительное, вопя про четыре трупа возле танка. Кто мог – подпевал, фальшивя безбожно. Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Ажиотаж по поводу моего появления развеялся очень скоро.
Тягучие голоса были столь же отвратительны, как и сама песня. «Так и есть. Стадо бабуинов празднует смерть хромого сородича». Сквозь весь этот шум слышались уговоры какого-то парня, наливающего девушкам ту же дрянь, что я только что с трудом выпил. Впрочем, самогон был достаточно крепок, чтобы мне сразу стало хорошо. Но что же делать тем, кому не лезет?
– Наташа, ты что это, под стол вылила такую ценность?
Голос рядом со мной стал упрашивать оставить её в покое, она, мол, вообще не пьёт. «Как это?» – подумал я.
– Давай, конкретно, пару капель!
– Нет, я же сказала, нет!
«Гм... Не люблю правильных девушек. Откуда она здесь?»
– Я не хочу пить эту дрянь! Ни пары капель!
– Ну как же, видишь, все выпили, а ты чем лучше? Ты что, внатуре, нас ни во что не ставишь?
– А я не хочу. Разве этого не достаточно?
Этот твёрдый голос показался мне столь чистым среди всей этой какофонии, что я не выдержал и открыл глаза. Наташа, кажется так её звали, выпрямилась, намереваясь отстаивать свою независимость. Пытающийся споить девушку человек грубо обнял её волосатой лапищей за шею и начал «грузить», что мол видишь, раз не хочешь пить, чего пришла сюда. Всё больше голосов требовали, чтобы она сделала это «за папу, за маму» и ради праздника. Разряженная в неопределённое драное платье с блёстками (может, так и было сшито, я не знаю) именинница, покачивая серёжками величиной с ухо, втолковывала, как Наташа её обидит, если не выпьет.
«Надо бы вмешаться. Не люблю насилия даже в такой форме. Почему-то всегда хочется стать на сторону слабого – вот и Бармалей тому примером. Сколько я его лупил, а он всё равно от меня ни на шаг. А всё потому, что я как-то за него перед гопниками заступился – они на нём верхом кататься вздумали. Ох, еле сам жив остался тогда. На чёрта мне этот Бармалей сдался, сам не понимаю. А тут девушка, всё-таки. Не скажу, что красавица, но ведь девушка, чёрт возьми! Можно познакомиться, и как! Кто не мечтал спасти Прекрасную Даму от людоеда, тот не поймёт». Я повернул голову к центру событий, чувствуя в руках приятную расслабленность.
– Эй, Васяня, или как там тебя... Ты что, не слышишь, что она тебе говорит?
Кто-то дёрнул меня за свитер:
– Академик, ты не лезь. Пусть сами разберутся.
– Свали в канаву! Тебя, чёрт возьми, забыл спросить! Слышь, Васяня, оставь её. Давай, я за неё выпью.
Васяня в грязной адидасовской куртке лениво блеснул золотой печаткой на пальце, сплюнул на пол и ничего не ответил. Девушка попыталась сбросить с себя его руку, но он настойчиво продолжал уговаривать. Тогда я схватил его чуть повыше локтя. Лапа была твёрдой и крепкой, но мне всё же удалось освободить девушку. Только тогда он взглянул на меня и, рывком поднявшись, двинул мне в челюсть. Всё это произошло прямо над головой девушки. Проверяя, не утратил ли я способность жевать, я удивился возросшему шуму. Оказывается, никто особенно не обратил внимания на завязку ситуации, зато заметили активный финал. Нас насильно усадили подальше друг от друга. Теперь я находился рядом с именинницей, как раз напротив Наташи. Она, кажется, рассматривала меня.
«Не знаю, что она обо мне думает, но я собой доволен. А она наверняка считает, что я какой-то полоумный драчун. Ну и бог с ней. В конце концов, давно ли я поклялся не спасать Прекрасных Дам от злодеев? Был как то у меня случай, когда ещё учился в университете... Вечером выхожу из корпуса, зима, снег... На улице стоят двое. Высоченный мужичара девушке пройти не даёт, и слышу что-то вроде «давай сумку». А девушка маленькая, плачет, пройти пытается. Она вправо – и он вправо, она влево – и он влево. В том мире я считал, что если не вмешаюсь, то потом сам себя прокляну. Тем более, ситуация – хоть романы пиши. Он меня изобьёт, девушка залезет на дерево, а когда драка кончится, будет меня жалеть и лечить раны, а потом я постараюсь, чтоб она меня полюбила. Да и по росту она мне приглянулась – такая крохотная, что хочется обнять и согреть. А вышло всё совсем не так. Дёргаю я этого хрена за плечо и ору ей: беги! А она стоит и на меня смотрит. Мамочки, да это же наша анатомичка, жутко уродливая и уже в возрасте. Между прочим, мужик оказался другим преподавателем, да ещё и на пятом курсе принимал у нас экзамен. Дьявол меня разорви, вот это влип! Я как её рожу увидел, провалиться был готов. Правда, тогда я этого чёрта встретил впервые, ещё и пьяного, но скоро понял, что они между собой отношения выясняли, а я влез не вовремя. Думаю: не важно, кто она такая, но ведь этот дылда и в самом деле на неё напал! Еле от него отвязался потом – он всё выпить предлагал и «разобраться». Она, правда, таки сбежала. Я потом на занятия ходить боялся, она тоже мне в глаза никогда больше не смотрела.
А как-то при свете дня все же спас настоящую девушку. В троллейбусе. Влезают контролёры, а у неё билета нет. Просит она их, чтоб её выпустили, денег мол не имеется (чему, кстати, они правильно не поверили), а они не пускают. «Мне выходить надо, я на экзамен опаздываю!», а они говорят – на конечной сойдём вместе. Я, честно говоря, сам контролёров боюсь смертельно, на первом курсе, стыдно признаться, не мог даже при Лене от них освободиться. Тогда она за меня вступилась, подумать только! Я в тот момент дар речи потерял вторично: первый раз от контролёров, второй – от её поступка. Откуда у девушек такая смелость берётся, не пойму. Пауков боится, а тут – на тебе. Разве есть что-то страшнее человека?
Да, так вот, тогда я встал между ними и сказал, чтоб оставили её в покое. Только и можете, говорю, девушек щемить. А ты меня проверил? Может, у меня билета нет! (Кстати, у меня на тот момент имелся проездной, да и выглядел я достаточно крепко). Что же, обступили теперь меня. Девушка – прыг, и была такова. Показал я проездной. Послали меня матом. А ты где, «прекрасная дама»? Вот как бывает. Ну, а в гостинице я всё больше себя спасти пытаюсь. Здесь точно никто тебя не поддержит, так с чего же мне быть Благородным Рыцарем»?
От безделья я принялся рассматривать обои в комнате, поросшие кое-где зарослями плесени. Обои были красные, с белыми цветочками. Кто-то, перекрикивая шум, толкал тост.
– Оксана, – я зашептал на ухо имениннице, – слушай, можно я у вас кусок обоев позаимствую?
Девушка, рассеянно улыбаясь кому-то, шепнула в ответ:
– Тебе зачем, академик?
– Понимаешь, хочу цветы повырезать, букет сделаю – на проволочках, и тебе подарю.
– Подари, – она засмеялась и полезла чокаться. Я дёрнул её за плечо.
– Слушай, а ты стрелять умеешь?
– Нет.
– Хочешь, научу?
Она меня не слушала. «Ну, конечно, её интересует вон тот, слева... Так и диалога не выйдет, не то что контрольного выстрела... Вот если бы я кому-то понравился, тогда – другое дело. Если кто-то меня полюбит, то ради меня выполнит последнюю просьбу. Надо бы влюбить в себя кого-нибудь».
Оглядевшись вокруг, я остановил свой выбор на Наташе. «Во-первых, она меня уже заметила, во-вторых, она – самая трезвая. Итак, с богом...».
Я протянул руку за гитарой и, усевшись поудобней, дождался тишины. Кто знал меня, те помнили, что мои песни стоит послушать, а кто не знал, тот просто заткнулся за компанию. Кроме того, я не пою, когда меня не слышат. Как всегда, я предпочёл начать с «Песни Древней Ночи» – когда-то написал рассказ, а потом положил на музыку. Это сказка про царевну-лягушку, только рассказанная с точки зрения сторонника Кощея. Естественно, при тех же событиях, подоплёка совсем иная. Я начал:
Солнце заходит,
Земля покрывается вечерними тенями...
Вглядитесь в них.
Смотрите!
СМОТРИТЕ!!!
Тени сгущаются,
обретая странное подобие жизни.
В их голосе нет фальши; они воспевают самое прекрасное,
что есть на земле:
Закат и рассвет,
любовь
и достойную смерть...
Длинная была песня, окончившаяся словами:
И как это всегда бывает,
Добро побеждает зло.
И я спросил бы тебя:
Ты хочешь жить в мире,
где побеждает добро?
Замолчав, я обвёл глазами собравшихся. Мне почему-то казалось, что трагическая история Кощея потрясёт слушателей. Но Оксана, повернувшись ко мне, сказала:
– Академик, а нельзя ли чего-нибудь повеселее?
Кто-то подал голос:
– У нас ведь день рожденья, всё таки...
«Ладно, можно подумать, что четыре трупа – песня как раз по случаю».
– У меня все песни такие.
И тут (о чудо!) говорит мне Наташа, так мягко и волнительно:
– Анатолий, я не верю. Ведь ты такой весёлый человек!
«Да, особенно, когда напьюсь».
– Ладно, – говорю, – Наташа, для тебя у меня найдётся, конечно, песня, как ты и хотела.
И я запел свою «Именинную»:
Наступает день рожденья, как его мне провести?
Выпить водки с угощеньем – нет ли лучшего пути?
Можно встретиться с друзьями, поболтать о том, о сём,
Я и так болтаю с вами – станет праздник будним днём.
Если выйти на природу – будет грязь, иль комары,
И зачем тащиться долго, изнывая от жары?
Нет, изобрести мне нужно
Нечто лучшее; как знать,
Может быть сумею вскоре
О том песню написать.
В общем, есть такое дело: не сходить ли в ресторан?
Я там отроду ни разу не бывал. Чем плох мой план?
Та же пьянка. Впрочем,
Чуточку иначе проведу я праздник свой.
Приглашу с собой красотку, что снимается в «Плейбой».
У неё отличный вид, я – умён и знаменит.
Ну, а главное, все деньги, что копил на этот раз,
Трачу на неё – иначе не получится рассказ.
Есть моя одна подруга, что не ровня мне – и пусть.
Я ведь нищий, слово чести. Хоть раз в жизни расплачусь!
Мы сидели, наливали, говорили и мечтали.
Жаль, что скоро полночь, и
Я ловлю тебе такси.
Всё, окончен наш роман. Ты мне нравишься, я – пьян.
Да, забыл сказать, записку, сунул ей украдкой я.
В той записке – объясненья, что то был мой день рожденья.
Целый год копил я бабки, чтобы самый лучший день
Встретить с нею. Как идея?
Что ты думаешь: на утро меня будит телефон
И ты рядом, дорогая. Про тебя я видел сон.
Отложив гитару в сторону и закуривая, я следил за интересующей меня девушкой. Наташа улыбнулась так приятно-приятно, что мне потеплело на душе. Зато остальные, видно, ничего не поняли. Васяня, который ещё недавно съездил мне в челюсть, заплетающимся языком начал рассказывать, что был, ну, ты понимаешь, э-э-э, один мужик, так он, блин, всю жизнь копил, понимаешь, бабки, внатуре, на одну такую конкретную мочалку... Так она ему понравилась, конкретно... Я не звездю, спроси у Мелкого! Купил он её на час и труба. А потом снова сел копить бабло... Такой чувак прикольный оказался! Во всём себе отказывал, даже водяры, ты шо, не пил... Торба тому мужику... Не, ни хрена, я тебе отвечаю, крутая шлюха... Она на Окружной не стояла, там всё мелюзга тусовалась... Её президент к себе вызывал, лично, понимаешь? По мобилке, я тебе отвечаю, внатуре...
Мне стало противно. «Куда не сунься, везде эти неандертальцы ушастые. И так везде, такой народ у нас дурной, бульбовцы, чёрт возьми... Гнать его в шею!»
Гитару у меня забрал кто-то, зато в стакане очутилась новая порция сивухи. Вскоре я решил, воспользовавшись общим весельем, оторвать от стены кусок обоев, что будто подмигивал мне. Я полез через головы за ним, ругаясь и извиняясь одновременно. Мне всё не удавалось допрыгнуть на гнущихся ногах до потолка, где обои отстали. По стене бежал таракан, я взял его двумя пальцами, поцеловал, похвастал, что теперь он стерильный и посадил на Васяню.
Дальше было ещё веселее. Мне вдруг захотелось сесть, потому что голова кружилась неимоверно. Но мой стул уже кто-то занял, или я сам забыл, где сидел, одним словом, я полез толкать тост, перебивая другого оратора. Но углубившись в дебри истории, я так там и увяз, и на половине дороги решил, что сказанного достаточно. Правда, народу было всё равно. Я в который раз смело глотнул самогонку из мятого стаканчика, но гнусная жидкость, столкнувшись с возмущением, где-то таившемся в середине пищевода, упорно не хотела течь ниже. Рот переполнился самогоном, я попытался выплюнуть его в стакан, но тут желудок принял решение остановить возлияния раз и навсегда. Всё это случилось столь быстро, что я успел лишь отвернуться от гостей, прежде чем меня вырвало на облезлый ковёр и чьи-то тапочки. Все зашумели, потом затихли. Я, придерживаясь рукой за стену, косвенными шагами поплёлся в туалет и попытался затвориться там. Но шпингалет давно оторвали.
Почему-то, хотя я много раз задирал крышку унитаза, она вновь захлопывалась перед моим носом. Наконец, держа её одной рукой, я постарался вырвать вновь. Не получилось. Тогда я понюхал остатки выплюнутого самогона, по-прежнему плескавшегося в стакане. Как понесло!
«Ох, чёрт, поделом мне... Погусарил, называется. Вообразил себя крутым алкашом... Лучше бы отказался, как Наташа!» Мысль о Наташе была особенно невыносима. Что теперь думает она обо мне? Надо же, наблевать на ковёр перед девушками...»
За дверью послышался вопрос:
– Академик, с тобой всё в порядке?
– Я щас... Не входите, я щас... Я извиняюсь...
После пьяной рвоты чувствовалось некоторое облегчение, но как я ни силился, подняться с колен мне так и не удалось. Стакан давно был сунут в унитаз. Я дёрнул за «лапку», свисающую с бачка, но в ответ ничего не произошло. «Надо хоть эту дрянь вытереть», – я рассматривал остатки закуски, правильным кольцом распределившихся по внутренней поверхности мудрой сантехники. Потом началось ещё худшее: у меня (не знаю, как у других) с перепоя иногда бывает «пьяный понос». Спустил я штаны, да и сел на унитаз, хитро прижав дверь ногой, чтоб никто не вошёл. «Ох, ох, как я напился...»
Незаметно я заснул, и даже крики «Анатолий, ты скоро?» не могли отогнать сон. Дальнейшее помню какими-то урывками: кто-то тащил меня с унитаза долой, я бормотал: «Штаны, штаны дайте одеть...», потом я извинялся перед кем-то, опять вырвал, содрал-таки кусок обоев с цветочками...
Кажется, и Наташа там была, всё спрашивала, где я живу. Я ей втирал, что она девушка красивая, а я вовсе не такой, как сейчас, просто зря меня напоили...
Эх, если бы пьяный человек и внешне делался свиньёй, было бы не так обидно. Свинья создана для грязи, а человек в грязи омерзителен.
Я проснулся и сразу вспомнил всё. Взглянув в светящееся желтым светом окно, я поднёс к глазам часы, держа за оборванный ремешок.
«Ох, рано что-то слишком».
Но спать дольше не хотелось. Утром с перепоя у меня всегда приступ совестливости: «Надо пойти поубирать после себя. Напакостил, помню, немало. Ковёр обстрогал так красиво... Унитаз загадил».
Поднявшись с кровати, я застонал от тошноты и головной боли. И тут мне в глаза бросилась одна странность: я лежал не на своей кушетке, а на соседней. На моей же постели кто-то дрых. Я в сердцах пнул тазик, заботливо поставленный чьими-то руками перед моей кроватью. Постаравшись как следует рассердиться, я начал осипшим голосом:
– Эй, мужик... Поднимайся! Ты что здесь делаешь?
Ворох драных одеял зашевелился, и оттуда показалось симпатичное заспанное лицо.
– Ой, – только и вырвалось у меня. Пожалуй, этот возглас не шёл ни в какое сравнение с моим истинным удивлением.
– Доброе утро, Наташа, кажется...
– Привет, – она натянула грязное одеяло до подбородка. Я опустился на продавленный стул и пошарил по карманам в поисках сигареты.
– Ты как тут очутилась? Что-то не пойму...
Она протянула из-под одеяла руку.
– Можно и мне?
Выделив ей сигарету, я чиркнул зажигалкой. Девушка выдохнула дым. Я всё не унимался, силясь вспомнить, как же это так произошло.
– Слушай, ты что, всю ночь здесь была?
Она кивнула.
– Постой, постой... А я не это, не лез к тебе?
Устало улыбнувшись, Наташа улеглась поудобнее, и глядя в потолок, объяснила:
– Тебе вчера было так плохо... Никто не хотел тебя домой вести, я насилу дотащила, слава богу, Лена помогла.
«Так... Лена, значит, тоже видела это безобразие... Ладно, чёрт возьми, ладно. Ну до чего же стыдно, просто до ужаса»...
– ...а потом ты на кровать не хотел лезть, всё говорил, как тебя тошнит. Я тебе тазик поставила, чтоб было куда блевать.
– Спасибо, – я сделал отрешённое лицо. «Чушь какая-то. С чего это она меня тащила?»
– Слышишь, Наташа... Как там, они, не сильно возникали, что я на ковёр наделал?
Девушка потянулась. Кровать скрипела от каждого её движения.
– Нет, не сильно.
– Я, наверное, вчера был самым готовым. Чёрт-те что на меня нашло, сам не пойму. Водка, наверно, ядовитая, что ли.
Она улыбнулась, глядя в потолок.
– Да нет, Анатолий, потом остальных тоже развезло... Васяня такие кони откидывал, что только держись. По номеру весь вечер ползал, крокодильчиком, прямо в твою лужу заполз...
– Ну его, этого перца лысого, в баню! Выходит, пригодилась лужа? Там ему самое место, – я погасил окурок и с трудом встал.
– Ну, Наташа, как тебе спалось?
– Ничего, спасибо. Ты отвернись, пожалуйста, я оденусь.
– Ох, прости, конечно, сейчас... – я старательно отвернулся, покачиваясь, и попробовал посчитать до десяти на разные голоса. «По утрам у меня что-то с голосом делается, не пойму даже, такой тонкий становится, что просто жуть... И говорить тяжело».
Когда мне можно было поворачиваться, она стояла перед разбитым зеркалом и старательно приглаживала растрёпанные короткие волосы, торчащие во все стороны.
– У тебя воды нет?
– Увы, Наташа, – я вздохнул, – только для питья... Даже помыться некак. Ты прости, я наверное, воняю, как навозная куча, особенно после вчерашнего.
– Ничего, у меня насморк.
«Врёшь ты всё... Нету у тебя насморка. Чувства мои щадишь, а ведь если бы ты на себя чашку духов не опрокинула, была бы, как я. Ведь в гостинице давно уже никто не моется, с тех пор, как вода пропала в кранах».
– Ну, ладно... Я пошла, – она направилась к двери, – Если что, зови...
«Гм... Вот это номер! Целую ночь она за мной ухаживала, а потом вот так просто уходит?»
– Постой, Наташа! Ты что же, не позавтракаешь? Да и куда ты пойдёшь? Ты же не выспалась, я вижу... Я тут всю ночь буянил, спать тебе мешал, надо же мне хоть как-то загладить свою вину?
Она остановилась.
– Хорошо, я не против. А что у тебя на завтрак?
«Ох, вот это вопрос... Мне же Лена отказала, так что надо будет в очередь становиться за жратвой».
– Сейчас, Наташа, всё будет. Ты побудь тут, ладно? Я сейчас.
Я выскочил из номера и помчался на первый этаж, где Лена распределяла продукты. Очередь начиналась ещё на лестнице и тянулась через весь холл, но став в её хвосте я вскоре понял, что она не движется. Зато здоровенные бритоголовые парни проталкивались сквозь строй и вскоре выходили с полными руками. Никто не возражал.
Тогда я решился, и с каменным лицом принялся продираться сквозь толпу.
– В сторону, в сторону!
– Эй, ты куда?
– С дороги!
– Ишь, ты, нахал!
«Заткнись, бабка! Я не ради себя это делаю. Прочь, пропустите!»
– В очередь, сукин сын!
– Иди ты к чёрту! Сейчас как дам, не подымешься!
Наверное, у меня был достаточно злобный вид, потому что в конце концов я проник к самому началу очереди. Там все вели себя так же, как я. Стиснув зубы от унижения, я смешался с толпой орущих и протягивающих руки к вожделенной пище людей. Вырвав у кого-то пакет со жратвой, я ринулся прочь, стараясь, чтоб меня тут же не обобрали «конкретные пацаны».
На лестнице я несколько раз поскользнулся в лужах блевотины. «Уж не моя ли?» Но дальше по коридору лежал кто-то, весь в этом деле. Под дверью номера ночью явно мочился целый табор, но я не стал грустить об этом. «Чёрт с вами, теперь я знаю, кто сделает мне контрольный выстрел! Скоро, очень скоро я не буду видеть всего этого, мне не потребуется больше стоять в очередях, драться с соседями и напиваться до поросячьего визга».
Я вломился в свой номер, где ждала меня Наташа. Торжествующе я потряс добычей, и мы принялись открывать пакет.
Увы, там была только одна банка тушёнки и пара сухарей. Наташа жалобно взглянула на меня.
– Это всё тебе, Наташа. Я что-то плохо себя чувствую с перепоя. Ты угощайся, я лучше покурю.
Усевшись на кровать, я уставился в окно. «Боже мой, до чего жрать охота!»
Девушка присела рядом со мной и протянула мне банку.
– Давай разделим поровну. Меня тоже мутит после вчерашнего.
– Я не хочу, ты кушай.
– Нет. Без тебя я ни к чему не притронусь.
Я вздохнул. Мы быстро умяли угощения, после чего откинулись на спинку кровати и выкурили последнюю сигарету вдвоём. Я предложил ей остаться у меня, она согласилась, но попросила, чтоб я повытирал пыль на подоконнике и выбросил в коридор пустые бутылки. Я согласился, и всё никак не мог понять, почему мне так приятно с ней соглашаться.
Прошла неделя, и за это время моя жизнь полностью изменилась. Начать с того, что мы с Наташей привели номер в порядок. Уверен, что мне бы не хватило духу сделать и половины, если бы я работал сам для себя. Горы мусора, окурки, бутылки были выставлены прочь, кровати застелены и сдвинуты вместе, стёкла протёрты. Глядя в осколок зеркала, прибитый к стене, я заметил, что под моими глазами исчезли синеватые мешки. Потом я побрился – чего давно уже не делал. Наташа, увидев моё новое лицо, пришла в восторг и рискнула поцеловать свежевыбритую щёку. Я замлел.
У нас появился новый мир, где были только я и она. Стараясь оградить девушку от всей гостиницы, я сам бегал за продуктами и терпеливо стоял в очереди, схватываясь то и дело с гопниками, лезшими передо мной. Даже Лена, заметив перемены в моём поведении, как-то заглянула в наш номер и подарила, о чудо, банку сгущённого молока!
Наташа оказалась смелой девушкой, и как-то тайно от меня спустилась в подвалы гостиницы, по колено залитые жёлтым туманом. Оттуда она принесла нам новые стулья и чистые одеяла. Я был поражен. Мне при виде жёлтого тумана делалось очень страшно: так и кажется, что оттуда высунется рука мертвеца и схватит за что-нибудь... Да, в гостинице ведь ходили жуткие слухи о том, что творится за окнами. Временами, вглядываясь в жёлтые кольца, я и сам видел довольно странные вещи. Но, конечно, Наташе я не стал рассказывать о том, чему был свидетелем...
А потом Лена взяла её помогать при раздаче.
Ну и зажили же мы!
Я вглядывался в светящиеся туманные слои, временами отвлекаясь на стекающие по стеклу капельки конденсата. Странно, но туман часто приобретает регулярные очертания – то он свивается в спирали, то разглаживается мелкой рябью, то шевелится крупными массами, то течёт плавно или совсем замирает. Наверное, это зависит не от тумана, а от настроения, с которым на него смотришь.
Вот сейчас, например, я жду Наташу и думаю о ней. Туман не просто светится, он мерцает и течёт вверх-вниз.
Я взглянул на часы, к которым недавно приделал новый ремешок. Теперь они ладно сидели на руке. «Странно, по моему, Наташа ещё два часа назад должна была вернуться. Наверное, опять проблема с раздачей продуктов. А, я понял: стали ведь и воду раздавать – в подвале с Наташиной помощью нашли вентиль от отопительной системы. Теперь вся вода, что осталась в трубах и радиаторах, пойдёт в дело. А я ещё недавно думал, что нам всю жизнь придётся пить конденсат»...
Конденсат – моё изобретение. Как-то я разрезал пластиковую бутылку и выставил за окно, подвесив на проволочке. За сутки набиралось литра два. Мы сперва боялись пить, а потом решили, что из кранов, ведь, тоже капает конденсат, раз оттуда течёт жёлтый туман. Значит, вся гостиница уже давно бы потравилась или схватила бы, по минимуму, поголовный понос, будь он ядовит.
«Впрочем, даже если учесть раздачу воды, всё равно Наташа уже давно должна вернуться. Надо же, нарубил я паркет в номере майора, вскипятил чай на костерке, а теперь он зря стынет».
Отвернувшись от окна, я вдруг понял, что в комнате потемнело, будто какая-то тень заслонила свет. Это было столь странно, что я вновь вернулся к окну. Да, так и есть! Кто-то стоял по ту сторону стекла. У меня, наверное, отвисла челюсть: второй этаж, всё-таки...
Я испуганно вгляделся в полускрытые туманом черты незнакомца. Фигура приблизилась, и я замер, уже не в силах оторвать взгляд.
Это была Наташа. Она будто висела в воздухе, глядя на меня. Я сразу обратил внимание на странную бледность её лица и какой-то неживой взгляд впалых глаз. Она осмотрела номер и медленно протянула из тумана руку, прикоснувшись ладонью к стеклу. Я почувствовал, как волосы встали у меня дыбом. Тогда она отошла от окна, будто плывя по воздуху и скрылась в жёлтых испарениях.
Я ощупал лицо, стараясь понять, не снится ли мне всё это. Потом взглянул на часы вновь. Они показывали три часа ночи.
«Чёрт! Да ведь я простоял у окна весь день и ночь! А Наташи всё нет». Я почувствовал какую-то боль внутри. Сердце тревожно сжалось, когда я мысленно связал виденное мной с её отсутствием. Рывком распахнув дверь, я выскочил в замусоренный вонючий коридор и ринулся вниз по лестнице. В холле было полно народу. Когда я показался на ступеньках, все повернули головы и замолчали.
– Что с ней? Что случилось?!!
Я увидел Лену со своим парнем-каратистом. Она молча вышла из толпы и взяла меня за руку.
– Наташи... больше нет.
Я медленно кивнул, глядя в пол. В горле что-то булькнуло. Лена, тем временем, продолжала, сжимая мою ладонь.
– Она была в подвале, когда туда потёк туман... одно из подвальных окон открылось, никто не заметил... Мы успели лишь закрыть дверь, чтоб туман не поднялся выше по этажам. Мы кричали, чтоб она поднималась к нам, но никто не ответил...
Ко мне подошёл её парень, и положив руку на моё плечо, сказал грустным голосом:
– Ей, наверное, не было больно. Всё случилось так быстро...
«Нет, заразы, сволочи, при вас я не расплачусь. Не дождётесь, рожи сочувственные... скривили... Ах ты чёрт, чёрт, чёрт побери, как же так...»
Я закрыл лицо руками и отвернулся, стараясь, чтоб никто ничего не заметил. Напрасно. Разошёлся, как не знаю кто.
Когда я смог открыть глаза, лицо горело. Лена протянула мне стакан воды. «Очень кстати» – я проглотил и почувствовал, что успокаиваюсь. Горе по-прежнему давило, но слёзы кончились.
– Где... где эта дверь?
– Анатолий, там никого нет, поверь, мы стояли, слушали – никакого шевеления, только туман сочится и всё...
– Где эта дверь, Лена?
– Пойдём...
Я шёл следом за ней. Было темно и сумрачно. Вот и подвальная дверь: грубая, оббитая ржавым железом, с большим висячим замком...
– Открывай.
– Анатолий...
– Открывай! Я хочу туда.
Каратист заслонил собой дверь.
– Туда нельзя, академик. Туману напустишь, весь этаж зальёт. Мне, знаешь ли, не хочется умирать.
– Открывай, гад!!! Разорву, блин, тварь!!! Где ты был, когда она туда спустилась?! Да я сам тебя щас убью, голыми руками! С дороги!!!
Я оттолкнул его и вырвал у Лены ключи. Никто не посмел остановить меня, потому что я чувствовал: ещё немного, и я убью кого угодно. Дверь со скрежетом отворилась, и навстречу мне двинулась стена тумана. Я вошёл в туман, стараясь не думать, чем он может быть на самом деле.
Исчезли звуки, стало холодно. Я обернулся назад, желая крикнуть Лене, чтобы ждали меня, но ничего похожего на дверь не было. Вокруг клубился туман, прилипая к глазам. Чтобы увидеть свою руку, мне пришлось поднести её к самому лицу. Если бы туман не светился, я был бы в кромешной тьме. Казалось, уши заложило ватой: я слышал только своё дыхание.
Я шагнул вперёд, ощупывая ногами ступеньки. «Одно хорошо: ступеньки есть, значит, выбраться отсюда можно. Выберусь!» Я попытался крикнуть, но ничего не получилось. Всё равно, что кричать под водой.
Ощупывая свой путь, я вдруг почувствовал, что мне хочется отойти от стенки. Хотелось войти в туман, не касаясь ничего, оторваться, оторваться от спасительной стены и ринуться вперёд, в туман! Он мягко поддерживал меня, он заставлял забыть обо всём, что я оставил там, снаружи. Я хотел заговорить с собой, убедить, что надо держаться, но ничего путного не пришло на ум. Особенно долго я думал, как же меня на самом деле зовут. Вроде бы, в тумане я должен понять что-то такое, что было бы чуть ли не моим истинным именем, но для этого надо отойти от стены.
«Подожди, туман... Ты зовешь меня?»
«Да. Ты обретёшь покой и счастье, радость познавать и творить, повелевать всем, что только сможешь придумать. Иди же!»
«Но я пришёл сюда не за этим... А за чем?.. Постой, дай вспомнить, я забыл что-то важное!..»
«Что? Что может быть важно, кроме тебя самого? Тебе будет хорошо, разве ради этого не стоило жить? Всю жизнь ты искал счастья, но где оно, как не во мне?»
«Ох... Я, кажется, помню, что был счастлив раньше».
«Вот видишь? Ты помнишь, что БЫЛ счастлив, ты понимаешь, что счастье прошло, раз ты о нём вспоминаешь. Разве есть что-то, что осталось с тобой из этого счастья?»
«Да. Я стал иным благодаря счастью. Переживая его, делаешься лучше»
«Нет. Жизнь – страдание. Я отниму у тебя страдания. Я дам такое счастье, которое будет вечным. Ничто не потревожит тебя, ничто»...
«Хорошо».
Я шагнул прочь от стены и забыл всё. Я умер. Меня нет.
Так и было. Бродя в тумане, я не искал ничего, потому что не видел тумана. Я видел чудные, дивные сны, и лишь изредка натыкаясь на стены, сердился на них, потому что они напоминали о том, что я ещё жив. Но скоро, очень скоро, я умру окончательно, и ни одна стена не потревожит мой покой.
И очнувшись вновь от прикосновения, я ощутил, что это уже не холодный камень. Это был какой-то другой человек, тоже готовящийся стать частью тумана. Я захотел познать, что он чувствует, и переживает ли то, что ощущаю я.
Но этот человек страдал. И ощущение чужого страдания пересилило всё удовольствие, данное жёлтым туманом. Мне захотелось сделать счастливым этого человека, но туман не давал сделать это. Каждый был сам по себе – со своим горем или счастьем.
Человеку было плохо в тумане, и я, желая, чтобы он не смущал моего спокойствия, подвёл его к подвальной двери, медленно стукнув несколько раз по металлической обшивке. Вдруг, туман рассеялся, и я увидел, что дверь открывается. Боль потери рая, который был дан туманом, была столь сильной, что я попытался вернуться назад, но силы, которые он давал мне, иссякли вместе с ним. Я упал на мокрые ступеньки и закрыл глаза, плача от горя и захлёбываясь противным воздухом.
Когда меня несли по лестнице, я открыл глаза и увидел обращённые на меня взгляды людей. Все смотрели с испугом и смешанным чувством зависти и любопытства. Возле стены стояла Лена, почему-то плача.
Я улыбнулся, почувствовав, что прихожу в себя. Впереди несли Наташу, мне стало ясно, что я выполнил невозможное.
«Что, девчонки, хотели бы быть на её месте?!! Ах, какой я молодец!»
Прошло несколько дней. Потихоньку я вспомнил, что было со мной в тумане и рассказал Наташе. Она улыбалась и гладила меня по голове. Ей действительно все девушки завидовали, а парни боялись меня с тех пор, как я вернулся из тумана. Наташа тоже говорит, что я как-то изменился, стал каким-то другим. Я подарил ей цветы, вырезанные из обоев.
Правда, в гостинице было всё по-прежнему – драки, грязь и вонь. Более того, пищевые нормы урезали до предела. Мы опять пили конденсат и жались друг к другу по ночам, чтоб согреться. За окном по-прежнему светился жёлтый туман, но я никогда больше не смотрел в окно подолгу.
Зато я вернул свою гитару, и по вечерам пел самые красивые свои песни. Наташа слушала так, как может слушать только девушка. А потом и сама захотела научиться играть.
Да, кстати, к нам пришёл чёрный котёнок. Наверное, из тумана вернулся. Такой взъерошенный весь и похожий на паучка.
Потом кто-то убил котёнка, непонятно зачем, просто так... Мы, одиноко сидя в тёмной комнате, долго плакали. Тогда-то я вновь вспомнил о контрольном выстреле и решился заикнуться Наташе об этом. Но так ничего и не сказал, потому что знал совершенно точно: никто не сделает контрольный выстрел ей, если меня не будет рядом...
© А. Будак
