ирина ванка          

фантастические тетради

• пятая тетрадь

янтарный ковчег

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Симуляторы. Автодинамическая координата (АДК)

Первым упоминанием об антигравитантах в истории Земли была медуза Горгона. Может быть, василиск и ему подобные твари, способные превращать в камень живую плоть. Удивительная вещь мифология, если она хоть на четверть писана с реальных прототипов, то, похоже, Земля, задолго до истории человеческой цивилизации, претерпела чрезвычайно редкий природный катаклизм, связанный с пространственно-временной деформацией, и по истечении срока снова в него угодит. Похоже, в зоне "наша-Галактика" аномалии подобного рода заложены самим проектом, и, ей-богу, иногда становится страшно погружаться в дебри глобальной истории человечества.

Откуда, спрашивается, берутся такие Горгоны и каким образом действуют? Смелые ученые умы напрягаются, решая проблему: как можно путешествовать во времени, при этом не нарушая причинно-следственную связь; бессовестная медуза, ни секунды не задумываясь, берет и нарушает. И не одна. Причинно-следственные связи в нашей пространственно-временной функции (ПВf) нарушались неоднократно, где попало и кем попало. Проще сказать, что в теории антигравитантов таких понятий, как "причина" и "следствие", не существует вообще. Некто Горгона и некто Персей – вот и все реалии изучаемого феномена. Просто Горгона младше Персея на один миллион лет, и, если функция не делает петлю, а контакт происходит, – не сложно догадаться, что от античного героя остаются в лучшем случае минеральные отложения в виде булыжника. Но мифология умалчивает о двух существенных вещах: во-первых, взгляд Персея столь же опасен для Горгоны, поскольку от нее в этом случае не останется вообще ничего. Все зависит от того, завернулась ли петля и каким образом завернулась; во-вторых, подобные метаморфозы пространственно-временной структуры не возникают просто так из ничего. А если нечто подобное имеет место, то имеет и мораль: не надо трогать руками неизвестное животное.

Но если очень хочется – тогда совсем другое дело. В целях научного эксперимента иногда бывает полезно натворить глупостей. Для науки, но не для экспериментатора. Вторым упоминанием об антигравитантах в истории Земли была теория Эйнштейна. Но мифология человечества, в отличие от науки, обладает одной бесспорной добродетелью – отсутствием комплекса неполноценности перед скептически настроенным общественным мнением. Если даже Эйнштейн испугался собственного открытия, что уж говорить о его здравомыслящих коллегах?

Симулятор антигравитанта, можно сказать, понятие относительное. То же самое можно сказать и о самом антигравитанте (АГ) и обо всех прочих понятиях и аксиомах описываемой теории. Он определяется как совокупность антигравитационных процессов и проявлений, не оказывающих деформационного воздействия на пространственно-временную функцию реального времени. Но нам это сейчас как ежу законы термодинамики. Приведу в пример классический эксперимент с двумя часами: одни лежали дома, другие ехали в поезде. Время в системе пространства ничуть не деформировалось от того, что одни часы начали отставать, – это элементарный опыт с симулятором. Персей напал на медузу, отрубил ей голову, спрятал в мешок. Хорошо еще, что не устроил голове ознакомительную экскурсию по античному Средиземноморью, потому что история человечества после такого вояжа наверняка развивалась бы иначе, – это был рискованный опыт с симулятором. Эйнштейн начал заворачивать "временную петлю" – это был грамотный и многообещающий опыт... Баловство начинающих навигаторов с перегрузками скоростей, мертвые петли, в которых может пропасть летательный аппарат... Иной раз юная особь, возомнившая себя виртуозом навигации, способна завернуть такую пространственную геометрию, что корабль столкнется сам с собой, – тот же самый симулятор, только с печальны итогом. Но каждый из них вправе считать себя агравитанавтом.

Классический симулятор – Часы Хаброна. Но раз уж мы начинаем теорию антигравитантов и ничего, кроме сплошных симуляторов, под рукой не имеем, самое время ввести первое основополагающее понятие, равнозначительное как для игры, так и для решения серьезных проблем. Понятие универсальное – как суть всего сущего. Речь идет об АВТОДИНАМИЧЕСКОЙ КООРДИНАТЕ (АДК) как свойстве субстанции личности привязываться к автодинамике физических структур (АДФС). АДК проще было бы называть пространственной координатой субстанции личности во временном потоке (или же ее временной координатой в системе пространства). В агравиталистике это индивидуальная точка отсчета. Но если геометрический ноль в системе координат, по определению, статичен, то личностная АДК мобильна. Это к тому, что, изучая !-науки, "чердак" надо придерживать.

Раскачивать АДК опасно в принципе, даже если она не входит в зону действия агравитанта. И, возвращаясь к Часам Хаброна, замечу, что этот симулятор сдвинул АДК не только непосредственным жертвам эксперимента, но также многим сторонним наблюдателям.

На первый взгляд чего проще – найти способ искусственно "закрепить" АДК, и можно не бояться расстройства психики. Но это в корне неверный подход. Во-первых, АДК, так или иначе, чуток "плавает" у каждого разумного микрополярного носителя и это нормально; во-вторых, амплитуда такой мобильности имеет прямую зависимость от качества "включения", попросту от интеллекта: у развитого существа АДК оказывается гораздо подвижнее, нежели у дебила. Главное, не переборщить. И, наконец, не что иное, как подвижность АДК, является первой страховкой на антигравитантах, предусмотренной Естеством, наверно, от большой родительской любви к своим творениям.

Вот несколько примеров: болф, заходя в скоростную петлю, получает так называемое самоопережение – образует как бы две субстанции. Впереди – АДК-дублер – "оттянутая" скоростью автокоордината; чуть позади – непосредственный объект. При аварии первой не поздоровится АДК, а навигатор будет иметь возможность предотвратить неприятность – вот такая тенденция Естества поддержать родное чадо при первых шагах в неизведанное.

Инфоинженерные службы давно заметили, что сигналы по каналам связи тоже идут с дублером. Некоторый отрыв, хоть и совершенно небольшой, наверняка уже есть и в наших спутниковых каналах связи. Люди с более подвижной АДК имеют свойство содрогнуться от взрыва за доли секунды до того, как его услышат. Да что там... принцип работы АПС-фактора напрямую связан с мобильностью АДК.

На этом "принципе опережения" работает масса технологий Ареала и совершенно не стесняется признаться в том, что эксплуатирует симулятор АГ! давно и конкретно только благодаря свойствам АДК.

Носителем АДК, между прочим, является не только субстанция личности. Агравитационная координата присутствует в любой системе: от корпуса космического корабля до камня на дне океана. Природа еще никому не отказала в свойстве привязываться к времени и пространству. С него и мы начнем изучение одной из самых "убойных" теорий, известных Ареалу. Хотя, несомненно, грамотнее было бы разгоняться от общей агравитационной картины мира. Но человечество почему-то с трудом принимает обобщенные постулаты, уж больно невтерпеж схватить за руль "машину времени" и выжать газ до упора. Именно так мы поступим в следующей главе, чтобы понять смысл этой конструкции, пробить дно педалью акселератора, а заодно раз и навсегда отвратить романтиков от вождения эфемерного транспорта в состоянии интеллектуального экстаза; чтобы научиться видеть ситуацию шире, чем позволяет лобовое стекло, даже если впереди прекрасные виды нашего далекого будущего.

Глава 1

Такого позора Мидиан предвидеть не мог. Такой позор перехлестывал границы допустимого снисхождения к самому себе и сеял ужас в некогда благодатные перспективы молодого интеллектуала. Вторую лекцию подряд он сидел как отмороженный и не понимал ни слова... с ощущением, что сильно поторопился, переступив порог аудитории. Нормальному человеку здесь делать было нечего, и курс мировоззренческой эфологии не имел ничего общего с его собственной логикой здравого смысла, как и все прочие науки несуразных гуманитариев, отбившихся от ортодокса... Аудитория давила на него всей массой замкнутого пространства. Сегодня, как и вчера, за лекторским пультом работал собственнолично Эф, творец и учитель, монстр просвещенного мироздания, пробившийся сквозь тернии научного примитивизма к самому пику своей скандальной популярности.

Еще пару лет назад увидеть профессора Эфа вот так, живьем, Мидиан и думать не смел. Ему, как каждому рядом сидящему брату по разуму, пришлось положить немало труда на один лишь допуск в гуманитарный сектор университета и пройти тесты, от которых без помощи медицины оправиться невозможно. Может быть, поэтому легендарный Эф выглядел теперь гораздо мельче и моложе своего лучезарного образа на демонстрационных агитках для желающих приобщиться к основам эфологических дисциплин. Профессор казался чересчур живым и возбужденным оттого, что бегал вокруг демонстрационного стола, размахивая руками, с неистовой скоростью вычерчивая трехмерные графики, выкрикивая фразы, не переводимые ни на один из известных миру языков. И это был всего лишь процесс разъяснения абонементным слушателям основы образования фонетических констант в ранних социогенных биофактурах.

На всякий случай Мидиан заглянул в справочник абонемента. Точно, "Формирование фонетических констант биосоциума..." Сферический купол аудитории снова придавил его к душному креслу.

В тестовой лаборатории университета Мидиана сначала напугали, объяснив, что специфический язык эфологии профессор придумал сам, поправ классические каноны, так как ни в одном из существующих языков не нашлось адекватных терминов. Но затем успокоили: слушатель с высоким интеллектуальным коэффициентом должен был без труда "включиться" в язык в течение часа занятий. Мидиан сидел в аудитории пятый час кряду. Вчера он сидел в этой же аудитории около шести часов с переменным впадением в панику, а главное – с тем же самым нулевым результатом. Вокруг него сидели такие же шизофренические оптимисты, но, в отличие от Мидиана, ничуть не тяготились происходящим. Напротив, то и дело кивали и закатывали глаза, что означало безусловное согласие с выводами учителя. Еще позавчера Мидиан был уверен, что станет одним из них, но теперь не смел взглянуть на однокурсников во время перерыва.

На изуверские тесты гуманитариев он шел уверенно и спокойно. Еще до поступления в университет его интеллектуальный показатель намного превышал стандарт, а по окончании... он имел все основания причислить себя к элитной категории. Он находил свое имя в самых привилегированных профессиональных каталогах, а это для технаря уже немалая честь. По окончании практики его уровень можно было назвать отменным. Консультант-эфолог, оценив это, освободил его от нудных собеседований, молча оформил счет за лекционный пропуск и деликатно напомнил, что проносить в аудиторию любого сорта записывающую аппаратуру категорически запрещено. Поэтому исключительные интеллектуалы, а следовательно, бессовестные хитрецы подвергаются в этом смысле дополнительному контролю.

И впрямь, на нижнем уровне аудиторной башни Мидиана ждал лифт с биоконтролером. Последний раз такое чудо скрытого шпионажа он видел в испытательных модулях завода, производящего оборудование для телескопов. Тамошний контролер фильтровал визитеров с "опасным" спектром мозгового излучения. Здешний биолифт отключал нейрочипы и выглядел куда более зловещим. "А что если эта дрянь, не найдя чипов, отключила мозги, – думал Мидиан, – в частности зону языкового контроля?" Но тем не менее осознавал, что его проблема отнюдь не в лифте, даже не в языке эфологии. Просто все происходящее начинало казаться гипнотической мистерией, профанацией науки на самом высоком уровне мошеннического мастерства. Не исключено, что предки его величества Эфа происходили из бандитского клана иллюзионистов, жадных охотников за славой и шальными деньгами.

Мидиан тайком посматривал на часы. Еще трое суток он пробудет на Пампироне и, вероятно, больше никогда сюда не вернется. За это время непременно надо было успеть взглянуть на реликтовый заповедник – единственный в обитаемой Галактике естественный зеленый пояс, расположенный на экваторе планеты. Надо было дождаться сумерек, двинуться вслед за солнцем... Мидиан закрыл глаза от удовольствия, словно увидел наяву, как сросшиеся кроны пампиронских сосен испаряют изумрудную влагу в сумерки вечернего неба. Мечты уже уносили его прочь, но неожиданно понятая фраза в момент вернула на место: "Зачем вы здесь торчите второй день, уважаемый?.. Вы же ни слова не понимаете!"

Впервые Мидиан воспринял мысль, выраженную лектором ясно и недвусмысленно, но не сразу понял, что сказанное относилось к его задумчивой персоне. Слушатели стали поворачивать головы в его сторону. Лекция прервалась, и он, не до конца понимая, что же, собственно, происходит, обнаружил на себе вопросительный взгляд профессора.

– Надеюсь, друг мой, я обращаюсь к вам на доступном языке?

Мидиан поднялся с кресла, чтобы рассеять сомнения. Этот язык был не просто доступным, он был родным, унаследованным от отца. Язык, сформированный в долгих перелетах узким кругом профессиональных астрономов, который должен быть чужд по сути и отвратителен по звучанию аналитику-демагогу.

– Для всех любопытных, – продолжил свою мысль профессор, – есть краткий курс с подробным переводом. Его можно заказать через диспетчерскую службу университета. Если такие, как вы, начнут посещать тематический абонемент, здесь места не останется для истинных адептов науки.

– Мне необходима ваша наука, – ответил Мидиан. – Поверьте, я здесь не из праздного любопытства.

– Необходима? – удивился Эф. – С каких это пор моя наука стала необходимой? Может быть, вы и в третий раз намерены сюда прийти?

– Если вы не против...

– Вот как! – профессор обернулся к незаконченному чертежу, висящему на панораме стола, и после недолгой паузы начал нервно удалять с него лишние детали. – Присядьте. Не торчите, словно дозорная вышка. После лекции подойдите ко мне.

Взгляды слушателей стали возвращаться к панораме. "Спросить бы у них, – думал Мидиан, – что означает такой ангажемент?" Высшая честь, которую "светило" эфологии способен оказать рядовому студенту, это призвать его к столу ассистировать во время построения графиков. Но о чести оказаться у стола после занятий Мидиан узнал впервые и еще раз взглянул на часы.

Сферическое помещение класса располагалось в верхнем секторе лифтовой башни. На башню был нанизан десяток таких же сфер, и, если во всех аудиториях занятия заканчивались одновременно, у порогов лифта образовывалась невероятная давка. Эта архитектурная проблема не касалась только студентов Эфа, которые всегда расходились последними, засиживаясь возле своего кумира. К тому времени уже освобождались все туннельные коммуникации, университетский город замирал в спячке, и слушатели быстро добирались до апартаментов.

– Подойдите сюда, – окликнул профессор последнего зазевавшегося в аудитории студента, – не бойтесь. У меня к вам конфиденциальный вопрос. Не захотите отвечать – настаивать не буду.

Мидиан спустился с верхнего яруса к опустевшей панораме стола. Вблизи Эф казался еще моложе. Возраст существа его расы от сорока до восьмидесяти определить было невозможно. Но учителю, по самым небрежным подсчетам, давно перевалило за сто.

– Скажите же, наконец, какая необходимость могла привлечь к моей науке твердолобого технаря?

– Дело не в науке, – ответил Мидиан, и профессор, заранее уверенный в ответе на любой вопрос, удивленно приподнял брови. – Меня интересует язык. Точнее, ваша способность строить язык на принципиально новом категориальном аппарате так, что он понятен без адаптации.

– Вы программист?

– Не совсем.

– Ваша работа пересекается с инфолингвистикой?

– Я астроном.

– Да что вы говорите! – черные брови Эфа приподнялись еще выше. – Впервые вижу в своей аудитории астронома.

– По правде сказать, я больше рассчитывал на ваших учеников, – признался Мидиан. – Мне нужен кто-то, способный быстро включаться в незнакомые языки и делать грамотный перевод. Как видите, я такой способностью не обладаю.

– О какого рода языках идет речь?

– Я планирую экспедицию на Альбу.

– На Альбу? Погодите-ка... Могу ли я узнать, в чем смысл такой экспедиции? Мифологическая аура, безусловно, притягательна. Как обыватель, я могу вас понять, но мы с вами ученые люди... Мы говорим об одной и той же планете? Которая исчезла с незапамятных времен?

– И вот появилась.

– Не может быть! – воскликнул профессор, по привычке развернувшись к пустым креслам аудитории. – Хоть, впрочем, вам виднее. Кажется, это система Прото-Мигратория... Малый радиус внешнего кольца...

– Пос-Миграторий, – улыбнулся Мидиан, – координату можете не вспоминать, она не стабильна, но я уже удивлен вашей эрудицией.

– Бросьте... – смутился профессор, – каждый образованный человек такие вещи помнит со школы. – Он подхватил Мидиана за локоть и сопроводил до своего профессорского дивана. – Присядьте-ка, мой юный мечтатель, и расскажите-ка мне, старому агорофобу, почему вам не дают покоя легенды древних каранайцев? И причем здесь, в частности, мои ученики?

– На Альбе обнаружились неизвестные формы жизни. Предполагаю, что разумные, – объяснил Мидиан, устраиваясь напротив магистра наук, словно его собеседником был заурядный сетевой монитор. – Я намерен сделать высадку на грунт. На всякий случай хотелось бы иметь переводчика.

Профессор замолчал. Сначала он внимательно рассмотрел Мидиана. Потом с тем же интересом обшарил взглядом матовый пузырь панорамы, который видел ежедневно не первый десяток лет; с тем же пристрастием он изучил сумеречный свод потолка и даже пощупал пальцем накачанную теплым газом обивку дивана.

– Вы где, простите, остановились? То есть имеете ли вы место в пампиронских трущобах, где можно отдохнуть, предавшись уединению?

– Да, я устроился. Спасибо.

– Мне нужно время на осмысление. Не исключено, что смогу порекомендовать вам кого-то, разумеется, из числа лучших учеников. Но даже не знаю, прилично ли с моей стороны предложить вам встретиться в следующий раз где-нибудь на нейтральной территории? Вы уже наблюдали экваториальный биопарк?

– Как раз собирался, но не уверен, что получу свободный пропуск.

– Да что за проблема, – махнул рукой Эф, – завтра я получу для вас любые пропуска, в каждую дыру планеты. Только сделайте так, чтоб я не искал вас по связи. К примеру, на пятом уровне есть вход в экспресс-кольцо туннеля. Вам не вредят скоростные лифты?

– У меня машина.

– Здесь?

– Она на парковочном воротнике, прямо под вашей аудиторией.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста.

Эф подтянул к себе пульт панорамы и высветил внешний обзор, словно со школьных лет не видел такого чуда: настоящая машина, случайно залетевшая на пустую аудиторную парковку. Обзор показал ее в трех ракурсах, слепую "каплю" в ядовито красной оболочке, точь-в-точь реликтовая букашка.

– Серьезный аппарат, – пришел к выводу Эф, – такая штука способна совершать системные рейсы?

– В принципе, да... – удивился Мидиан, – но вряд ли это нужно. Обычный челнок на световом двигателе в планетарных системах выгоднее.

– Но вы прибыли на Пампирон в этой "крошке"?

– Она базовая.

– То есть вы хотите сказать, что база осталась на орбите?

Мидиан удивился еще больше: уж не думает ли профессор, что я собрался за пределы галактики на маневровом челноке с пятью посадочными местами?

– Войдите в мое положение, – объяснялся Эф, – мне предстоит рекомендовать вас, а я не имею представления даже о технических возможностях предстоящей экспедиции.

– Эта машина из комплекта астрономической базы, – доложил Мидиан, – предназначена для внешнего ремонта. База на стационаре в рабочем режиме. Никакого отношения к транспорту не имеет. На орбите Пампирона только скоростной модуль, но для полета к Альбе я приобрел совершенно иную технику. Что вам еще интересно?

– Все, – профессор погасил панораму, – мне интересно все, что касается вашей авантюрной затеи в мельчайших деталях... Завтра вы полюбуетесь рассветом в экваториальной зоне. Точное время встречи я сообщу в машину. Вы увидите издалека три трубы на приемнике старого космопорта.

– Трезубец, – уточнил Мидиан.

– Вот, мимо не пролетите. Пока эту достопримечательность не пустили на вторсырье, там всегда полно парковочных мест. Если здешний климат вам не вредит, оставайтесь снаружи.

Профессор стремительно направился к лифту, а Мидиан, оставшись в пустом классе, все еще старался понять, зачем известному ученому понадобился детальный анализ авантюрной затеи, не имеющей никакого отношения к абстрактным наукам.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Мертвая петля навигатора. ("Цветок ириса")

Общая, глобальная, даже примитивно осмысленная теория АГ! имеет чудовищный по своим масштабам категориальный аппарат. Допускает употребление любых понятий, кроме элементарных, казалось бы, жизненно необходимых. Попробуйте отыскать здесь определение скорости – из этой затеи ничего не выйдет, разве что полное фиаско. Может, мы не так думаем? Может, логика человечества принципиально не совместима с метафизикой прочего мироздания? Как хотелось бы осмыслить понятие "скорость" с точки видения перспективных наук Ареала. Однако все, что можно обнаружить среди описания ранних симуляторов, это пример "...неудачной попытки практического решения проблемы АГ! за счет скоростных деформаций системы". Там же отыскался термин "скоростной симулятор", который следующее поколение агравиталистов обругало по-всякому, а почему? Потому, что стыдно ломать дверь, когда есть возможность воспользоваться отмычкой. Потому, что все когда-то любили помечтать больше, чем подумать. Потому, что интеллектуальная возможность изобретения скоростного симулятора вызревает уже в поздней фактуре, а после включения в Ареал эти опыты сдаются в архив под названием "Иллюзорное построение субпространства экстрамутагеналами, не имеющими понятия о природе пространства как такового".

Следующее поколение "экстрамутагеналов" приступает с новым упорством к изучению иллюзорных свойств несуществующих скоростей. Начиная с "цветка ириса" – знака доблести первых навигаторов Ареала, который имеет свойство увядать по мере развития технического прогресса. Впрочем, на ирис растение-прототип похоже чисто визуально: те же цветовые оттенки, та же форма, но, если разбираться с точки зрения ботаники, это скорее родственник кактуса. В отличие от земного аналога, эта штука росла в воде, на родине одного из отцов-основателей первых навигаторских школ. Боюсь, от той планеты ничего не осталось, но очертание синего цветка на панели жилета, как депутатский значок, говорило о том, что перед вами не какой-то там заурядный "юзер", а самый настоящий навигатор; в крайнем случае, курсант, выполнивший тест первого уровня допуска к управлению новейшими типами скоростных кораблей. В те времена только начиналась сеть КМ-транзитов, только вводились в практику полеты на предельных скоростях. "Цветок ириса" на жилете разрешал самостоятельные манипуляции на программируемых кораблях.

Современные навигаторы помнят и чтят традиции, но символикой не злоупотребляют. Эка невидаль – пройти мертвую петлю. Нынешний летательный аппарат справится с ней и без пилота. В те времена техника была не столь совершенна, навигаторская школа имела один уровень и курсанты проходили петлю вручную, на реакции и интуиции, с немалым риском для жизни. В анналах полетного мастерства мертвая петля считается первой фигурой высшего пилотажа.

Рассмотрим рисунок: корабль начинает разгон по принципу классической механики. На траектории ОА эта механика может себе позволить оставаться классической, поскольку пространственно-временная координата меняется пропорционально увеличению скорости. При форсировании скорости на участке ОВ наблюдается замедление, которое в нынешней физике уже не является парадоксом. Возможно, на отрезке ОС находится световой барьер, который категорически не желает преодолеть ученый менталитет и совершенно правильно делает, потому что замедление времени при наращивании скоростей не может происходить бесконечно. При достижении отметки С корабль неизбежно попадает в так называемую "макролоргическую катушку" и при дальнейшем форсировании скорости начинает "пожирать" время, затраченное на разгон. Здесь надо уточнить, что пространство, затраченное на разгон, "пожирается" точно так же. Поэтому для навигатора пространственная геометрия – не абстрактная наука, а основа техники безопасности. Для пользователя же основа основ – вцепиться в ветку транзитного коридора, которая имеет свойство нивелировать пространственные петли.

На отрезке СО" корабль, исчерпав разгонное время, достигает максимальной скоростной отметки, В навигации она называется рабочей скоростью, а скорость достижения этой рабочей скорости является важнейшей полетной характеристикой: чем быстрее корабль разгоняется до входа в "катушку", тем меньше дуга СО", меньше нагрузок в системе и меньше риска. И несмотря на то, что рабочая скорость всегда одинакова, расстояние ОО" является таким же важным показателем ездовых качеств, как объем двигателя машины.

Корабль движется по транзитному коридору, как правило, вблизи рабочей скорости, в правой плоскости координат, чтобы иметь возможность пользоваться страховкой АДК. И только в случае экстренной необходимости сэкономить или сбросить полетное время притормаживает в левой плоскости, на участке О"Е, где страховка не работает в его пользу. Ради удовольствия добавить в кровь адреналина этого обычно не делают, но прохождение мертвой петли подразумевает возвращение в исходную точку координаты старта именно по этой траектории: О"Е, ЕО.

В том, чтобы перевалить за О", в принципе, нет никакой технической сложности. Главное, после точки Е не сорваться в "катушку". Если корабль завертело вокруг О', он рискует потерять ориентацию, а следовательно, возможность самостоятельно выбраться из передряги. Сброс скорости после точки Е должен происходить ювелирно и столь же ювелирно заканчиваться в исходной координате, потому что неточное "приземление" иногда травмирует личность. Навигаторской школе известно большое количество трагедий, связанных с психическими осложнениями при пилотаже. Унизительный диагноз профнепригодности космонавта – "стошнило на центрифуге" – еще можно пережить, но "не подходящий для пилотажа тип АДК" для первых курсантов был непреодолимым барьером.

Возвращаясь к АДК, самое время рассмотреть дубль-образование вокруг "катушки", возникающее исключительно на макроскоростях. Это и есть АДК-опережение, рассмотренное в предыдущем фрагменте – естественная страховка полета. Отрыв АДК происходит в районе точки С. Когда система "корабль+пилот" заходит на верхнюю дугу "катушки", автодинамическая координата в пространственно-временной проекции ее опережает. В точке О" опережение прекращается. На участке О"Е наблюдается совершенно противоположная картина: корабль рискует разбиться раньше чем налетит на препятствие, зато АДК невезучего пилота будет иметь в своем распоряжении некоторое время, чтобы проститься с родными и близкими. Пространство О"Е, к сожалению, не виртуально, как хотелось бы, зато кишит аномалиями причинно-следственных парадоксов.

Именно проблема безопасности полетов, а вовсе не мания сверхскоростей вызвала в свое время необходимость КМ-транзитных коммуникаций, которые упоминались уже сотню раз, но пока не подвергались детальному анализу. Может создаться ошибочное впечатление, что это некий прототип пневмопочты с трубами, тянущимися во все стороны света. Столь эффектного облика КМ-транзит не имеет, живописать тут нечего. Это искусственно созданные линии уплотненного пространства внутри сечения и так называемой "мертвой зоной" на оболочке канала, аналогичной ноль-фазе, создающей эффект отсутствия объекта. Нормально отрегулированных транзитных веток действительно "не видно" в природе, но стоит системе прохудиться – она начинает работать, как пылесос, втягивая в себя астрофизическую материю, включая любопытствующих фактуриалов, запечатанных в консервную банку с реактивным движком. Уплотнение пространства создается для того, чтобы корабль на макроскоростях не вылетел с траектории, не помялся сам и не деформировал пространство. А что иной раз приходится выгребать инженерам из транзитных туннелей – это отдельный сюжет для комиксов. Режим уплотнения туннеля меняется по ситуации. Как только корабль сошел с транзитной ветки – происходит расслабление; при заходе на транзит – сжатие, которое регулируется по рефлекторной программе, поскольку оборудование сетей сделано на биоинженерной основе. Своеобразная нейросистема в организме цивилизованного пространства.

В расслабленном состоянии контакт с веткой не смертелен, поскольку разность плотности внутри и на оболочке канала может быть незаметна даже для прибора. В рабочем состоянии пространственный дифференциал внешнего контура не позволит к себе приблизиться физическому телу. Но если это тело решит пренебречь здравым смыслом и найдет способ проникнуть в такой коридор – это будет уже сюжет для триллера. Если болф еще не вошел в фазу О"Е – он, вероятно, выкрутится из ситуации, но неизвестный злоумышленник вряд ли доживет до собственных похорон, потому что на месте подобного рода катастрофы пока еще никто не обнаружил даже ментальных останков. Ужас в том, что прорыв транзита в рабочей фазе может снести приличный участок астрофизических образований. И не поймешь, что произошло... То ли было – то ли померещилось.

Чтобы закончить мертвую петлю на оптимистической ноте, надо сказать, что эта классическая фигура, основа скоростного симулятора, имеет самое непосредственное отношение к истории освоения АГ! Как бы ни скрежетали зубами адепты истинно научных концепций, мертвая петля неожиданно дала Ареалу боевой отряд первопроходцев-неудачников, застрявших на антигравитации, со всеми вытекающими отсюда свежими впечатлениями. Эти пионеры иных миров, контуженые реликвии параллельных измерений, становились благодатным исследовательским материалом, поскольку ни для чего другого уже не годились. Курсант, застрявший на АГ!, или, выражаясь специфическим языком, загнувший параболу вместо петли, мог навсегда распрощаться с перспективой получить летный допуск. Такие были времена.

Глава 2

Зеленое море реликтовых зарослей оживало под утренним солнцем. Рассвет начался раньше, чем предположил профессор, – возможно, его чары на ближний космос не распространялись. Мидиан мчался на запад, не спуская глаз с бортового хронометра. Зелень придавала небесам изумрудный отлив, характерный для парниковых оранжерей. Ночные испарения леса достигали средней атмосферы, и в безветренный сезон зеленое сияние окутывало планету сплошным поясом. С орбиты она была похожа на бурый монолит, кокетливо обвитый серпантином. Первые университетские поселенцы не придумали ничего лучше, чем назвать свое пристанище Пампироном, что в переводе означало "зеленый шарф".

Панель приборов машины позеленела, даже светлая перчатка на рулевом рычаге стала ярко-салатовой. Мидиан заметил "трезубец" и сбросил высоту до макушек крон. Если б не встреча, он погрузился бы в заросли сию же секунду. Его организм истосковался по зелени необычайно. Если б судьба не уготовила ему "родиться" астрономом, он наверняка стал бы ботаником, несмотря на то, что по сей день это самая редкая и самая элитная специальность во всех известных ему университетах. Он и теперь способен был рискнуть карьерой ради маленького участка почвы под открытым космосом, чтобы ничего не делать, только наблюдать, как из нее вылезают ростки и тянутся к облакам, разворачивая нежные листочки. Но "трезубец" космопорта надвигался на него, разрастался по небу, занимая все больше площади обзорного монитора. Мидиан отключился от связи, поднял машину к нижней границе стратосферы и, выполнив условный маневр, приступил к торможению.

На парковочных воротниках не было ни души, и жерла приемников, некогда смердящие копотью, поросли мясистыми мхами. Мидиан, привыкший к машинам больше чем к собственным ногам, всегда удивлялся гуманитариям, презирающим частный транспорт. Эти представители высшего рассудочного типа с упоением "свищут" толпами по грунтовым туннелям, что позволяет им сосредоточиться на самих себе и не отвлекаться на праздную чепуху, вроде погоды за сферой аудитории.

Отсчитав вниз две сотни парковочных этажей, Мидиан заметил одинокого человека в форменной куртке смотрителя заповедника. Жестом он приказал остановить машину, включил посадочный сигнал и стал ждать с видом злорадствующего охранника, которому в начале смены подфартило сцапать богатенького браконьера. Под брюхом машины возникла голографическая картинка пятизначного числа и зафиксировалась на обзоре. Парковочный ли номер она имела в виду или намекала на размер штрафа, Мидиан предпочел готовиться к худшему и стал осматриваться по сторонам в надежде, что профессор прибудет вовремя. Смотритель знаком приказал снять защиту машины и открыть контур. Если б не уверенность этого субъекта, Мидиан непременно бы прикинулся беспилотным манипулятором. Но смотритель будто заранее знал, что в кабине человек, даже не пытаясь выйти на связь ни с пилотом, ни с его базой.

Едва Мидиан успел опустить купол и наполнить легкие влажным экваториальным ароматом, человек тут же проник в машину и расположился в пассажирском кресле.

– Бахаут, – сказал он чрезвычайно выразительно, давая шанс собеседнику включиться в свой специфический язык с первого слова. – Это мое имя. Я биолог. Эф посвятил меня в ваши планы и попросил встретить. – Но, видя обеспокоенность молодого человека, неловко поджал под себя ботинки, испачканные зеленой жидкостью. – Не тревожьтесь, мне можно доверять. Я его друг. Боюсь, что единственный друг.

Все что угодно могло успокоить Мидиана, только не дружеское участие столь влиятельных и, несомненно, целеустремленных особ.

– Разве я делал тайну из своих намерений?

– Ах, Мидиан... – вздохнул Бахаут, – вы, взрослый человек, удивляете меня студенческой простотой. Разве от профессора-эфолога могут быть тайны? Готов спорить, что вы не собирались посвящать в свои планы никого на этой планете.

Биолог обладал той же возрастной неопределенностью, что и профессор. Они были чем-то похожи. Не внешне. Так бывают похожи люди, проведшие десятки лет на одном корабле и по возвращении чувствующие труднообъяснимую тягу друг к другу пополам с таким же труднообъяснимым отвращением. "Чего я уж точно не делал, – отметил Мидиан, – это не представлялся по имени ни одному ни другому".

На нижнем воротнике, на берегу волнистого моря сосновой хвои профессор Эф с нетерпением дожидался свидания, и едва в проеме лифта показались долгожданные фигуры, он красноречиво указал на часы.

– Что-то долго копаемся...

Бахаут увлек его в кабину, и лифт погрузился в темноту густых крон. Стены стали прозрачными, они спускались вниз среди сплетенных ветвей, заросших мхом, словно облепленных бархатом. Мох затянул стволы до корней и образовал ковер, утыканный редкими острыми лучами дневного света. Запах прохлады здесь кружил голову, пробиваясь в вентиляционные шахты.

– Вы бледны, друг мой Мидиан, – заметил профессор, когда кабина лифта уперлась в грунт, – это похоже на аллергию. Людям вашей профессии чистая флора должна вредить.

Едва ли физиономия Эфа в зеленных сумерках выглядела более румяной, но Мидиан вежливо улыбнулся и первым ступил на мох. Если раньше сомнения в реальности происходящего терзали его эпизодически между делом, то теперь он был уверен наверняка: все, начиная с минуты, когда он первый раз переступил порог аудитории, и до сего шага есть плод его аллергических галлюцинаций на почве одержимости альбианской протоцивилизацией. Все до мелочей, и особенно живой взгляд профессора, с отеческой тревогой наблюдающий первые шаги дитя в дикую природу.

– Нравится? – спросил Бахаут, и почва под ногами астронома обрела твердость. Мидиан заставил ее окаменеть, ибо вынести это состояние было невозможно. – Вокруг "трезубца", – объяснил биолог, – закрытое пространство. Здесь не ведутся записи и не ходят зеваки. Здесь вы не встретите ни одного ядовитого ботанического экземпляра. Зона была сильно намагничена приемником. Обратите внимание на уклон стволов. Этим деревьям по семь сотен лет. Но после закрытия космопорта они отрастили дополнительный ярус и теперь с каждым годом прибавляют в росте. Здесь уникальная биосфера. Вы убедитесь, если пройдете с экскурсией весь экваториальный пояс.

– Таким образом, – вставил Эф, – все ваше свободное время будет израсходовано Бахаутом. Видите ли, с некоторых пор он лишился лекционной практики.

Биолог недружелюбно покосился на товарища.

– Друзья мои, – продолжил Эф, – я привел вас сюда не для экскурсий. Это одно из немногих мест на планете, позволяющих соблюсти полную конфиденциальность. Как подсказывает опыт, местные растения не только не ядовиты, но еще и не болтливы.

– Им наверняка можно доверять, – намекнул Мидиан, но профессор не торопился принимать это на свой счет.

– Вы предполагаете на Альбе разумные формы жизни? – спросил он. – И вам не нужен биолог? Один из первых специалистов биодиагностики?

Бахаут от прилива скромности только и смог что опустить глаза. Словно в этот момент решалась судьба его пошатнувшейся карьеры. Мидиан был удивлен таким поворотом событий, и чувство реальности происходящего стало вновь ускользать от него.

– Это не биологические формы, – ответил он.

– Как вы можете с такого чудовищного расстояния определять качество форм?

– До провала... планету исследовали биосканером несколько поколений астрономов. Я подтвердил эти тесты. Но информационная экспертиза ментасферы доселе не проводилась. Этот метод, профессор, построен на базе вашей теории лингвистических матриц.

– И что же? – любопытствовал Эф.

– Явные помехи фона.

– Какой природы?

– Осмелюсь утверждать, что разумной.

– Что скажешь, биолог? – профессор, не скрывая удовольствия, наблюдал озадаченную гримасу Бахаута.

– Можете выбросить свой биосканер, вот что я скажу. Считайте, что он не справился с задачей. Как вы делали замеры? В каких частотных диапазонах? Удивительно, как нынешнее поколение астрономов быстро освоилось с биотехникой. Чтобы диагностировать биоформу, нужно, как минимум, приблизиться к орбите.

– Именно это я собираюсь сделать, – напомнил Мидиан, но профессиональное самолюбие Бахаута было задето не столько безответственными выводами астронома, сколько саркастической ухмылкой профессора.

– Вы не делаете вторичный анализ спектра и не имеете дела с реальным физическим объектом.

– Да, – согласился Мидиан.

– Вы знаете, что тонкий прибор в преломленной среде допускает погрешности, а вы встроили его в телескоп и сочли, что этого достаточно...

– Именно так.

– Странно, что вы не обнаружили на Альбе пуп вселенной.

– Я готов показать записи, – предложил Мидиан.

– И записи ментасферного сканера, – спросил Эф, – тоже можете показать?

Мидиан отстегнул от манжета приемник, подал его профессору и активировал связь с орбитальным архивом.

– К сожалению, монитор остался в машине, – объяснил он, – но помехи и на слух достаточно четкие.

Профессор пристроился ухом к транслятору и начал отставать.

– ...Они расселились в галактике и завещали потомкам никогда не возвращаться на родину... – процитировал Бахаут. – Вы читали оригиналы каранайских манускриптов? Конечно! Простите мне бестактный вопрос, но почему вы уверены, что это Альба? Их родиной могла быть любая планета Миграториев.

– У меня нет допуска в Пос-Миграторий, – неожиданно признался Мидиан. – Зона закрыта для навигации.

– Хотите сказать, что патент на экспедицию невозможен?

– Исключен...

– Из-за деформации зоны?

– Эта зона "сжирает" объекты планетарной величины. Подумайте, имею ли я право подвергать вас такой опасности... У меня не будет возможности даже обеспечить связь.

– Эх, молодой человек, – вздохнул биолог, – если б наши с вами исследовательские амбиции зависели от патентов, мы бы вряд ли назывались учеными.

Чем дальше собеседники уходили от лифтовой башни, тем больше отставал профессор.

– Никогда не читал глупых манускриптов, – кричал он вдогонку. – Что значит не возвращаться на родину? В конце концов, мы не каранайцы, чтоб подчиняться капризам предков. Вот что надо иметь в виду: чем древнее источник, тем больше вероятности фальсификаций. – Догнав собеседников, профессор вернул транслятор с откровенно фальшивым безразличием. – Не знаю, что сказать об этих звуках, но могу порекомендовать хорошего навигатора.

– Спасибо, – ответил Мидиан, – я справлюсь.

– Наверно, вы очень богаты?

– Не бедствую.

– Вот я и подумал, что неловко с моей стороны предлагать вам материальную помощь. Но, скажите, чем еще я могу посодействовать экспедиции?

– Только дельным советом.

Пауза, затянутая профессором, сначала казалась многообещающей. Но "светило" науки внезапно передумал и резко прибавил шаг, рассекая мох носками ботинок.

– Приятно иметь дело с мудрым и самостоятельным человеком, – сказал "светило" и добрые предчувствия Мидиана померкли: если запись фона пуста, если за лингвистические матрицы он принял посторонние помехи, зачем бы Эф стал предлагать ему навигатора? – а если человек к тому же богат, – продолжил профессор, – я имею дело с тройным удовольствием.

– Это я понял, – съязвил Мидиан, – получив счет за абонемент. Вряд ли в вашей аудитории когда-нибудь появится нищий, даже если он с ходу способен включиться в язык эфологии.

– О, да! – согласился профессор. – А что прикажете делать? Что, по-вашему, плодит нищету, если не инфантилизм и безделье? А что плодит безделье, если не природная тупость? Я нашел самый верный способ оградить себя от общества тупиц.

– Способность заработать состояние не обязательно гарантирует восприимчивость к наукам.

– Бахаут, – профессор, не останавливаясь, обернулся к товарищу, – среди твоих лучших учеников когда-нибудь попадались экземпляры, не способные самостоятельно оплатить курс?

Но Бахаут был так глубоко погружен в себя, что не услышал вопроса.

– О чем мы теперь говорим... – возмутился он, – какой срам! Слышали бы нас студенты. Я вот что хочу спросить у молодого человека, если, конечно, мне позволено надеяться на откровенность... Вы боитесь взять на себя ответственность за лишнего члена экспедиции или разделить ее с тем, кого знаете недостаточно хорошо?

– Я с удовольствием возьму вас, Бахаут, – ответил Мидиан, и Бахаут успокоился. Еще некоторое время он молча сопровождал гостей, но вскоре новые проблемы стали провоцировать очередную серию вопросов: каков объем багажного отсека корабля? Можно ли перевозить в нем чувствительные приборы без дополнительной герметизации? Какие уровни защиты предусмотрены конструкцией и допускается ли ее отключение в рабочем режиме, если использовать корабль для разведки с орбиты?

– Как только вернетесь, все непременно расскажете мне, – настаивал Эф. – Сделайте подробную запись. Как жаль, что я не смогу держать с вами связь. Но если оставить промежуточные ретрансляторы...

– Исключено, – возражал Бахаут, – мы не можем так транжирить полетное время.

– Кто-нибудь же должен вас страховать. Подумать только, я отсылаю в Миграторий лучшего друга, лучшего ученика и очень симпатичного мне молодого, бесспорно талантливого астронома и не имею возможности осведомиться об их участи!

– Это не твой проект, – обрубил его биолог, – и ты не будешь им распоряжаться.

На памяти Мидиана еще никто не разговаривал таким тоном с признанными корифеями наук, но профессор был на удивление сдержан.

– Я мог бы взять проект под контроль и добиться поддержки на уровне Вселенской программы изучения аномалий.

– Кто станет слушать тебя в Совете?

– Станут, – заверил Эф, – меня им придется выслушать, а вот тебя и к порогу не допустят.

– С каких пор тебя стали воспринимать всерьез на ученых сборищах? Каждый чиновник, заступая на должность, знает: если за дело взялся Эф, значит, это не дело, а гнусная авантюра.

– Я имею влияние на Совет, когда это действительно необходимо, потому что не протежирую проходимцев, вроде тебя.

– Зато мои ученики не считают меня шизофреником...

– Тем не менее у меня по-прежнему кафедра. А ты? Что осталось у тебя, кроме перспективы полоть грядки в парниках? Ты даже ученую степень получил по недоразумению, только потому, что коллеги поленились противостоять такому нахальству. И то, что я терплю тебя до сей поры, говорит о моей незаурядной способности к убеждению, которая распространяется даже на Совет...

Сначала Мидиан деликатно отстал, затем свернул в сторону. С тяжелым чувством он побрел сквозь чащу экваториального леса. Вопли спорщиков достигали его на расстоянии. Друзья уже перешли на личности и припомнили друг другу все – от студенческих афер с тестовыми машинами до финансовых махинаций, предпринятых в зрелые годы, когда один другого то ли взгрел на целое состояние, то ли подвел под крупную неприятность. В результате одному пришлось продать оборудование, другому – последнюю совесть, но кто при этом был виноват, по ходу скандала понять было невозможно.

"Уж не пора ли с Пампирона ноги уносить?" – думал Мидиан. Оба субъекта вызывали в нем чувства до крайности противоречивые, и оттого беспокойство в его душе сменялось тяжким ощущением бесперспективности всего задуманного. Он шел в глубь зарослей так быстро и целеустремленно, что не заметил, как отстали голоса. Буря эмоций утихла. Он стал замечать под ногами кусты с влажными почками, которые источали аромат смолы и липли к голенищам высоких ботинок. Он набрел на чистое озеро, залегшее среди голых корней, увидел желтые бутоны болотных цветов на древесной гнили. Они напоминали кожистые мешочки, набитые пудрой и "ухали", сжимаясь от прикосновения, выпуская облачко пыльцы. От озера текли ручьи, урчали на каменистых порогах. Под уклоном деревья были выше, и темнота казалась непроходимой. Мидиан уже готов был раствориться в сумерках чащи, но заметил, что Бахаут гонится за ним, держа в руках свою форменную куртку. "Уж не подрались ли они?" – предположил Мидиан.

– Я зову, зову, а вы не слышите, – жаловался биолог. – Так недолго и заблудиться. Оденьте, прошу вас. Для моего спокойствия. Здесь навигационный контроль и связь. У вас не будет проблемы с ориентировкой. К тому же не простудитесь и не схватите аллергию. Эф просил меня узнать, когда и куда ему следует прислать переводчика?

Полдень следующего дня Мидиана вполне устроил. Он назвал свой номер на парковочной площадке космопорта, выразил благодарность за трогательное участие, надел куртку и устремился прочь.

– Вечером я непременно вас найду, – прокричал вдогонку Бахаут, но Мидиан лишь скептически улыбнулся.

Так и случилось. Бахаут нашел его вечером, в точности как пообещал. Но не в дремучих реликтовых зарослях, а в студенческой гостинице, где Мидиан, порядком вымотанный за день, устроился на отдых, предварительно отключившись от связи и оставив машину подальше от места ночлега, в целях отвлекающего маневра. Бахаут проник в комнату, волоча длинный футляр упакованной антенны биолокатора, который не поместился бы здесь ни вдоль, ни поперек. Но биолог проявил сообразительность и упер агрегат одним концом в угол потолка, другим – в противоположный угол пола и только после этого сумел протиснуться обратно к двери. Он объяснил Мидиану, что на площадке лифта его дожидаются еще три футляра, которые как раз встанут поперек. Все остальное оборудование он намерен переправить самостоятельно к полудню в указанное место космопорта.

– Я думал сегодня погрузить самые габаритные вещи на дно багажника, – сказал он, закрывая за собой дверь, – но не нашел машину. Извините, ночь на Пампироне так коротка. Столько надо успеть.

"Это уже слишком", – рассердился Мидиан, подтянул к себе пульт компьютера и сделал запрос в университетском архиве: "Эф. Доктор философии. Профессор". Задача попала в общий каталог, и машина, без уточнений, приступила к работе. "Бахаут, – продолжил Мидиан, – доктор биологии, доцент кафедры практической ботаники. Сотрудник экваториального заповедника. Интересуют автобиографические сведения, не вошедшие в официальный справочник". Машина задумалась. "Не представляющие общественного интереса, – уточнил Мидиан, – ничего секретного знать не хочу, только то, что не пользуется спросом в статистике".

Послужной список Бахаута оказался невелик. В юном возрасте он, по настоянию отца и деда, прошел университетский тест и был принят на факультет естествознания, состоявший в то время из двух кафедр: физмата и психологии. Его предки до сотого колена были уважаемыми учеными-физиками и наивно полагали, что отпрыск продолжит династию. Бахаут, при первом подходящем случае, променял фамильную традицию на сомнительную экспедицию биоразведки и исчез на много лет из-под бдительного ока родителя. В экспедиции он всерьез увлекся биологией. По возвращении с отличием окончил ботанический курс, получил степень магистра от ученой коллегии Пампирона. Участвовал в десятках экспедиций в Новый Свет, занимался микрофлорой планетарных биосфер; опубликовал научные труды по циркулярной динамике герметичных пространств и получил массу предложений поработать в прикладных отраслях. Однако остался верным фундаментальным принципам университета, предпочел скромную должность декана, совмещая ее с любимым хобби – вождением экскурсий в реликтовом парке. Этим благородным делом он занимался бы до сих пор, если б не карантин в связи с утилизацией старого космопорта.

Все это слегка успокоило Мидиана. Он расслабился, и футляр антенны, нависший над изголовьем кровати, уже не казался угрожающим предзнаменованием будущего.

Творческая биография Эфа, по сравнению с тиражированным официозом, выглядела столь же невзрачной и скудной на эпитеты. Его происхождение было засекречено, а значит, предки, если таковые были, вероятнее всего чистили ковры в провинциальных курортных пансионах. В юности Эф попал на университетскую комиссию по рекомендации школы и был приглашен на факультет химических технологий. Но химия его не привлекла, и, едва переступив порог курса, он перебрался на теоретическую философию, которая его, в свою очередь, также не вдохновила, поскольку не обнаружила ничего общего с его собственной эмпирически-интуитивной картиной мироздания. Эф перешел в класс математики, но с треском провалил первый же проверочный тест. Это заставило его углубиться в основы молекулярной физики, но из глубины этих основ его также извлекла очередная проваленная проверка, и несчастному ничего не осталось, как вернуться к философии. Отсидевшись некоторое время и получив более-менее удовлетворительный результат на экзамене, он решил посвятить себя биологии. В результате снова провалил тест и ничего полезного из этой науки для себя не извлек, кроме знакомства с Бахаутом. Снова вернувшись на философский курс, он сделал первое в своей жизни практически полезное дело – научился обманывать тестовые машины. Чем снискал громкую славу и популярность в среде нескольких поколений студентов. Прежде чем его с треском вышвырнули из университета, Эф успел войти в историю своим рекордно высоким интеллектуальным коэффициентом. Именно эти крайности честолюбия привели беднягу к позорному разоблачению. Следующие годы он, униженный и обреченный, вскапывал плантации лабораторного ботанического класса, окучивал, удобрял и поливал... под дружеским руководством преуспевающего Бахаута. В это время количество "вундеркиндов" философского курса зашкалило за все допустимые статистические пределы. И ученая коллегия Пампирона предложила изгнаннику сделку: его возвращение на факультет, возможность доучиться до степени магистра, но взамен... чтобы ни одна студенческая особь никогда впредь более не смогла воспользоваться его растреклятым методом при общении с аттестационными компьютерными программами. Джентльменское соглашение обеими сторонами было выполнено, и вслед за степенью магистра Эфа ожидали заманчивые научные перспективы. Он безвылазно пропадает в университете много лет, повышает ученую степень и занимает должность доцента, но вдруг, неожиданно для всех, соглашается на экспедицию биоразведки, которая ставит крест на его дальнейшей философской карьере, и после долгих лет опалы на свет появляется особая наука, которая с трудом пробивает себе дорогу. С этой наукой взошла новая звезда Эфа. Апогеем его карьеры стал собственный курс в террариуме пампиронских догматиков.

Эта информация успокоила Мидиана еще больше и развеяла сомнения относительно личностей двух ученых особ. Он бы с удовольствием закрыл глаза и поспал перед суматошным днем, если б не последняя фраза, которая чуть было не прошла незамеченной: "На сей момент место нахождения и род деятельности профессора Эфа не представляется возможным определить". Он вскочил с кровати, словно антенный футляр рухнул на него с потолка. "Не представляется возможным определить, – настаивал архивариус, – нет, это не опечатка. Уверяю, что вы ошибаетесь... Нет, нет... фальсификация исключена. Мы имеем только достоверную информацию". Это значило, что вчера Мидиан не зевал на лекции или за последние сутки ученой коллегии удалось-таки доказать лженаучность профессорских изысканий. В глубине души Мидиан готов был с этим согласиться, но представить себе, что теория универсальных лингвистических построений как часть эфологии оказалась такой же пустой аферой... Его нелепая, чуть было не сбывшаяся надежда получить универсального контактера прикрылась вместе с курсом эфологии за ночь до старта...

Незамедлительно Мидиан послал запрос на кафедру и получил обескураживающее уточнение: профессор действительно закрыл лекционный абонемент, распустил студентов, взял расчет и исчез.

До полудня времени было предостаточно. Мидиан погрузил в машину сокровища Бахаута и направился в эфо-класс, как нормальный слушатель, по лабиринту внутренних коммуникаций. Но на подходе к последнему лифту, в холле, где обычно собирались слушатели перед лекцией, его повстречал угрюмый диспетчер.

– Если вы заплатили вперед, – сказал он, – можете получить обратно...

– Могу я узнать, что случилось?

Диспетчер имел явно побитый вид. Видимо, Мидиан был далеко не первым возмущенным поклонником науки.

– Мы привыкли к странностям профессора, – ответил он. – И потому наш контракт со слушателями не гарантирует полного авторского курса. Вы можете получить запись.

– Могу ли я встретиться с кем-нибудь из его близких учеников?

– Можете, – сказал диспетчер и пошел восвояси.

Пока Мидиан метался по пустому холлу, время шло, приближался полдень. Прежде чем возвращаться к машине, он последний раз взглянул на монитор университетского справочника. Такой пустоты в гуманитарных корпусах ему никогда прежде видеть не приходилось. Будто вслед за профессором весь мир сговорился покинуть его в минуту крайней нужды.

На удивление быстро Бахаут отозвался по связи. Исчезновение Эфа его ничуть не растрогало.

– Вы же не собираетесь отменить экспедицию из-за этой досадной неувязки? Знаете что, окажите мне услугу. Я подниму оборудование на ворот "трезубца", а вы заберете меня по дороге.

В назначенный срок Мидиан стремительно приближался к старому космопорту, и яркий жилет Бахаута лучше посадочных схем указывал ему место парковки. Одинокая фигура биолога возвышалась над кучей походных контейнеров. Высота кучи больше соответствовала намерениям переселенца, нежели исследователя, но времени на объяснения не оставалось. Лишь только опустилось защитное поле контура, Бахаут приступил к погрузке.

– Я вам так скажу, – успокаивал он печального Мидиана, – если профессор подался в бега, значит, на то была причина. – Но никакого успокаивающего эффекта реплика не имела, если не сказать, напротив... – Не аннигилировал же он, в конце концов когда-нибудь прибежит обратно.

– Мы остались без переводчика.

– Как вы сказали? – биолог замер с коробкой на погрузчике.

– Экспедиции необходим переводчик. Я уже излагал профессору суть проблемы. Мне нужен эфолог. Безразлично, студент или лаборант, свободный на ближайший семестр. Я оплачу услуги.

– Друг мой, – участливо произнес Бахаут, – я всю жизнь проработал на Пампироне, изучил основы многих наук и могу со всей ответственностью заявить, что за все время не встретил здесь ни одного эфолога и не обнаружил ничего похожего на науку там, где расположена кафедра эфо-дисциплин. Я знаю только профессора, имею представление о масштабах его ученых амбиций и могу подтвердить, что он действительно имеет дар завораживать аудиторию несмышленых юнцов. Поверьте мне, Мидиан, здесь нет оснований для оптимизма. – Усевшись на контейнеры, Бахаут указал рукой в направлении нового космопорта. – Мы сэкономим путь, если пойдем по прямой, и сэкономим силы, если не будем скорбеть об изжитых иллюзиях.

В ответ Мидиан лишь грустно покачал головой: "Эх, Бахаут... Если б ты доучился на физмате, то узнал бы, что прямая дорога не всегда оказывается самой короткой".

На площадях космопорта, в отличие от эфо-класса, всегда было людно. Возможно, толчею прибавляли отъезжающие по домам любители научных мистификаций. Мидиан ловил последний шанс, вглядываясь в случайные лица, но не находил среди них ни одного вчерашнего соседа по аудитории. Ни с кем из них он прежде ни разу не заговорил. Его излишняя самонадеянность не позволила поинтересоваться ни именами, ни координатами тех ста с лишним страждущих душ, которые, может быть, еще не расстались с иллюзией. Он оставил биолога наедине с багажным отсеком и присел на теплую ступень площадки. Его мучил приступ дурноты от вечно бегающих и суетящихся сотрудников экспедиторской службы, встречающих орбитальные челноки; от постоянно смердящей импульсами рации курьеров; от душного марева прогретого солнцем пространства палубы.

– Опаздываем. Нехорошо. – Услышал он спокойный голос за спиной. Ступенькой выше как ни в чем не бывало присел профессор и укоризненно нахмурился. – Я уже заподозрил подвох. Нет, представьте себя на моем месте, – предупредил он удивленную реплику Мидиана, – я бросил все, разогнал студентов, извинился перед коллегами, как последний мальчишка, прибежал в космопорт и обнаружил, что меня надули.

К такому повороту событий Мидиан оказался не готовым и схватился за голову.

– Я вот что решил, молодой человек, – продолжил профессор, – если мои разгильдяи справятся с вашей проблемой, то я с ней справлюсь и подавно. Или вы считаете, что ученики должны превосходить своего учителя? Вздор. Я проверял эту теорию много раз и скажу откровенно: моим бездельникам ответственное дело лучше не поручать.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Скоростной симулятор. "Помехи перехвата"

Интересно себе представить, сколько светлых надежд человечества будет возложено на "машину времени", прежде чем оно разберется в пакостной сути такого устройства. Кем бы вы себя чувствовали, если, заказав шикарный "Феррари", получили ржавую кастрюлю с дырявой резиной, литровым бензобаком и рулем, который не способен управлять колесами? Вы бы оскорбились и правильно сделали. Но это тем не менее машина. А раз так, то обязана ездить. Соответственно, ничего другого ей не остается.

Скоростной симулятор в сути своей есть разновидность мертвой петли, от которой отличается разве что неопределенностью перспектив. Если к пилоту перед стартом подходит двойник и, хлопнув по плечу, говорит: "В следующий раз смотри, куда тормозишь", – пилот знает, что следующего раза не будет, потому что лететь ему некуда.

Скоростной симулятор имеет два направления. Точнее, коробку передач с одной передней скоростью и одной задней. Каждому понятно, что на такой конструкции не разгонишься. Можно попробовать по схеме выполнять мгновенные торможения и разгоны в определенной части петли. В этом случае в точке пересечения петель при движении в прошлое ничего хорошего, кроме двойников, путешественника не ожидает. А при разгоне в будущее – потребуется глубокая заморозка. Впрочем, заморозив себя лет на двести, можно попасть в будущее без всяких симуляторов. Гораздо интереснее двойник, которого агравиталисты называют "манустральным". Чтобы избежать этого явления, можно понизить высоту петли, но вместе с ней укорачиваются также перспективы проникнуть в собственную историю. В конце концов сходят на нет, наглядно иллюстрируя принцип античных апорий: почему Ахиллес никогда не догонит черепаху? Потому, что древние греки поняли главный принцип отличия симулятора от антигравитанта: Ахиллесу и черепахе на одной дистанции делать нечего.

Манустральная трансляция (в виде двойников), возникающая главным образом в петлях, представляет интерес скорее для медицины. Это обычный диагноз физического недомогания, возникающего вследствие злоупотребления скоростями. В качестве лечения показаны скромные похороны двойника. Если, конечно, он позволит такой метод. Можно оставить и так. Двойники не вечны, производны и имеют свойство исчезать так же внезапно, как появляться. В ареале таких экземпляров всегда достаточно. Это явление сродни "раздвоению призрака", с той разницей, что объектом скоростного раздвоения может быть любое физическое тело, вплоть до галактических скоплений. В Ареале существуют целые зоны, являющиеся по сути манустральным транслянтом. Так что двоение, как диагноз, еще не означает, что больной хулиганил с симулятором, но это именно тот случай, когда профилактика в виде знания основ агравиталистики оказывается жизненно необходимой. Одной из таких основ является правило "помехи перехвата". Понимание этого правила дает возможность не только избежать двойника, но и постичь всю бессмысленность затеи путешествовать в прошлое таким трудоемким способом.

Эффект перехвата возникает при пересечении траекторий одного и того же объекта в диапазоне макро-скоростей, то есть в "катушке". На рисунке 5 выделен участок пересечения в схеме классической фигуры поимки застрявшего в петле. После торможения 1-й системы в точке С пилот выжидает отрезок времени СВ, игнорируя А – точку старта. На новый разгон он идет с точки В и налетает на траекторию таким образом, чтобы 2-я система налетела на АДК первой. В результате 1-я система аннигилирует в пользу второй. Это надо понимать аксиоматично. Аксиома 1-я не для "чайников" (для инженеров и навигаторов, для тех, кто понимает электрон на орбите атома, как точечный объект): углы столкновения могут быть какими угодно, правило перехвата состоит в том, что при скрещивании на "катушке" двух объектов соприкосновение АДК и системы всегда заканчивается в пользу АДК. Иначе говоря, система легче меняет автодинамическую координату, чем координата систему. На трезвую голову этого все равно не понять. Вторая аксиома для "чайников" (для наблюдателей со стороны, которые понимают электрон на орбите атома, как "сплошной процесс"): при скрещивании катушек аннигиляция происходит в направлении пространственно-временного режима, т.е. в нашем измерении из прошлого в будущее.

На, как и положено, перехват состоялся в пользу второй системы. Может сложиться ошибочное мнение, что двойником является тот, кто совершил ошибку, вывалился в прошлое, напугал до смерти свой прототип, появившись перед стартом. Ничего подобного. Всегда и везде, при любых катаклизмах и катастрофах, связанных со скоростями и не только, при раздвоении, растроении и так далее, доминировать будет последний, самый битый и опытный. Именно он останется и выживет, в то время как прочие, не натворившие ошибок и не понимающие смысла происходящего, превратятся в двойников и уберутся с арены событий.

Из всего вышесказанного следует, что устройство природы макроскоростей предназначено скорее для страховки пилота, а не для перемещений во времени. И правило "перехвата" в этом смысле создает больше удобств, чем проблем. Забегая вперед, скажу, что суть этого эффекта, как и прочих фокусов макроскоростей, с точки зрения теории АГ! объясняется предельно просто: в диапазоне "катушки" (физики его называют диапазоном ноля) нарушаются пространственно-временные пропорции физической природы, в которой созданы мы, пользователи. Грубо говоря, макролоргические величины относятся к другому, меньшему пространственному Уровню. Но это всего лишь объяснение, понимание придет позже.

Глава 3

Понимание пришло стремительно и необыкновенно легко. Сначала он нащупал в тумане зыбкую опору, затем поскользнулся и упал на нее, теплую и влажную, как язык. Он попробовал встать, но трясина колыхнулась под ним, не позволив достичь равновесия. Вся равнина была усеяна зарослями палипов. "Аль-ба, – подумал профессор, – ускользающая из-под ног планета. Не знал, что первый шаг получится таким неуклюжим". Он проснулся от досады и с завистью подумал о более удачливых первопроходцах. Проснулся в сумерках обзорного отсека технопарка на жестких футлярах антенны биолокатора и обнаружил, что совершенно один. Над ним светилась туманная полоса Малого Пояса Галактики. Он был забыт и потерян, словно первобытный астронавт, улетевший к давно погасшей звезде. Тут-то профессора осенило.

– Янтарный ковчег, – произнес он. Мягкие стены погасили эхо. – Янтарный ковчег, – повторил он и направился к лифтовой ступени, но перепутал уровень. Оказавшись в диспетчерском зале, он обратился к первому встречному брату по разуму, несмотря на то, что тот был в наглухо закрытом техническом комбинезоне и не сильно выделялся на фоне пестрых панелей. – Янтарный ковчег, – сказал Эф, – я знаю, любезнейший, вас не учили древним языкам и все-таки опишите мне, какую ассоциацию у вас вызывает это сочетание.

Оператор оторвался от работы, и луч индикатора пронзил профессора до звона в ушах.

– Вы, технари, обязаны мыслить символами. Но известно ли вам, что символ складывается из многих смысловых пластов? Если предки каранайцев назвали планету Янтарным Ковчегом, не обязательно, что суть ее в породе древесного камня.

Ошарашенный оператор поднял руки над панелью и отъехал от пульта.

– Что вы здесь делаете? Как вы попали сюда без защитного костюма? Будьте любезны, немедленно уйдите на внешние галереи.

Но Эф не был любезен. Он был чрезвычайно взволнован и возмущен отсутствием взаимопонимания. Тот факт, что он проповедовал истину не в собственном классе, а в служебном отсеке чужого технопарка, не мог служить оправданием.

– Ваш интеллект, напичканный условными рефлексами, не в состоянии осмыслить, чем отличается самый глупый человек от самой умной машины. Милый мой, как только вторичное займет место первоосновы, цивилизация немедленно покатится вспять.

С трудом, Бахауту удалось отыскать заблудившегося профессора, когда конфликт уже грозил выйти за рамки этикета.

– Приди в себя, – наставлял он возбужденного друга, возвращая его к куче упакованного багажа. – Возьми себя в руки.

В темноте профессор извлек из кармана таблетки, которые тут же рассыпались по жесткому рельефу ковра. В отсеке не было ни души, только яркие звезды выходящих из парка кораблей таяли на темном фоне, сливаясь с пыльным галактическим облаком.

– Не вздумай идти за меня извиняться. Пусть жалуются, – злился Эф, собирая впотьмах светлые бусинки таблеток и аккуратно складывая их в рот. – Пусть все знают, какие тупицы теперь обслуживают парки. Кому мы доверяем жизни – бестолковым мальчишкам, не имеющим понятия о гуманитарных ценностях бытия.

Бахаут разглядывал огни челноков, прибывающих на нижнюю палубу, и ждал, когда подействует успокоительное.

– Ну и что? Чего ты хотел добиться своей полоумной выходкой? Элементарная фонетическая симиляция – одно и то же слово переводится на десятки разных языков безо всякого смыслового сходства.

– Ничего подобного, – возражал Эф, – симиляция изобретена невеждами для себе подобных. В языке бессмыслицы быть не может. Другое дело, что мы не хотим понимать скрытого смысла. Фонетические конструкции так же устойчивы в природе, как молекулярные формулы, и так же осмысленны, как структуры генетических кодов.

От меланхоличного созерцания космоса биолог перешел к визуальному анализу каждого аппарата, залетающего в туннели технопарка.

– Только не делай вид, что ты меня не слышишь, – ворчал Эф, ощупывая пол под его ботинками.

Биолог опустил на глаза приближающую маску.

– Что ты собрался мне доказать?

– Янтарь, – поднялся на ноги профессор, – биологический символ времени, – слово "ба" в языках протоцивилизаций означало "течение судьбы", "движение космоса". Не улавливаешь общего?

– Допустим...

– "Аль" – ковчег, дом, планета, полевая оболочка твоей дурацкой оптики, в конце концов. – Эф задумался и перед глазами снова возник образ нелюбезного оператора. – Охрана! Защита! – осенило его. – Приставка "аль" даже в современных языках говорит о намерении оградить неприкосновенное. Я перевожу "Альба" как "защита от времени" и заявляю с полной ответственностью, что ни янтарь, ни ковчег не имеют отношения к первичному смыслу названия планеты...

Приемник локатора пискнул, оборвав профессора на середине мысли. Бахаут указал пальцем в пустоту.

– Видишь точку? Вот она, сейчас появится кольцо. Вот, погляди. Корабль Мидиана. Через час мы выйдем из парка, через месяц – из Тела Вселенной, через два – встанем на альбианскую орбиту.

Эф демонстративно повернулся спиной к смотровому сектору. Успокоительное достигло эффекта, и профессор ненавидел себя за это больше, чем за импульсивные помутнения рассудка.

– Когда-нибудь ты мечтал всерьез о том, чтобы приблизиться к Миграторию? Видишь, он уже заходит на приемник. Какая красота!

– Не вижу, – мрачно огрызнулся профессор.

Корабль Мидиана висел в пневматической шахте. Круглый, опоясанный ярким кольцом балансира, едва ли он выглядел больше аудитории Эфа, но зрителей собрал столько, что на узких галереях невозможно было протолкнуться. Изо всех щелей технопарка повылезали зеваки, воочию взглянуть на маневры последнего достижения сверхскоростного кораблестроения. Аппарат напоминал искусственную планету с плотными поясом астероидов, которые, замедлив обороты, гасли и оседали на газовой оболочке шара.

Задумчивого профессора попросили выйти с рабочей площадки, и он с дальней галереи наблюдал разгерметизацию и спуск посадочных платформ. Впервые он видел то, что обычно скрыто от глаз пассажира регулярных маршрутов, коих не допускают в технические отсеки даже по вездесущим университетским пропускам. Он ждал, когда корабль Мидиана будет вывернут наизнанку, а затем собран в целое, частью которого станет он сам. Эф готовился к этому со стоическим отвращением, как маленькая частица "ничто" готовится стать частью огромного "Нечто". Он был так поглощен предвкушением локального апокалипсиса, что не заметил, как оказался на стартовой площадке лифта. Свист надавил на уши и отпустил. Пространство втянуло в себя тишину и замерло. Вокруг было светло и чисто, как на необитаемом острове посреди безветренного океана.

– Видите ли, – объяснял Бахаут Мидиану, – происходит то, о чем я неоднократно вас предупреждал. Профессора осенила идея раньше, чем он приступил к исследованию.

– Для эфолога это нормальный порядок событий, – шутил Мидиан.

– Эфология не допускает нормы ни в каком виде. Эта наука не применима ни к одному мало-мальски конкретному процессу.

– А если конкретный процесс попробовать применить к науке?

– Разочарование, – с грустью отвечал Бахаут, – глубочайшее разочарование ожидает нас на этом поприще.

– Это недоразумение можно легко уладить, – предложил Мидиан, – подойдем к пульту, я покажу вам планету.

Основные системы жизнеобеспечения корабля располагались в центральной панели, которую навигаторы называли "диском". Он был одновременно гравитационной плоскостью двух полусфер. Поэтому лифт, связывающий две половины внутреннего пространства, мало того что продергивал пассажира через чувствительные органы аппарата, но и переворачивал вверх ногами. Рабочий отсек Мидиана занимал одну плоскость диска, бытовой отсек – противоположную. В навигаторской полусфере располагался полетный архив, смотровые панорамы и прочее, без чего цивилизованный человек не способен обходиться в течение дня, не говоря уже о долгих месяцах перелета. В бытовом отсеке находилось все необходимое для того, чтобы обеспечить надежную сохранность биологического организма, будь это ящик с экзотическими плодами или ученый с мировым именем. Профессор поморщился от перспективы быть упакованным в спальный контейнер, но в кресле пилота ему едва ли было бы веселее. Может быть, в далекой юности, помучившись под руководством опытного наставника, он бы освоил вполне рычаги одноместной машины. Но технику, заложенную в основу данного полетного агрегата, Эф не был в состоянии осмыслить даже в глубочайшем гипнозе. Это казалось ему за пределом допустимого уровня издевательства над мыслительными возможностями естества. Хуже того, все панели управления и приборы системы были рассчитаны на одного-единственного пилота. Эф зажмурился. В один момент он представил себя в нелепой ситуации, воплотившей в себе все подсознательные ужасы бытия: он остался один на этом корабле, и если сейчас же, в считанные минуты, ему не удастся постичь управляющих алгоритмов, неминуемая гибель постигнет все обитаемое мироздание. Испарина прошибла висок...

– Идите к нам, профессор, – позвал Мидиан, и полумрак отсека озарило яркое пятно архивной панорамы.

Проекция телескопа зафиксировала последнюю галактику у границы Мигратория, выбрала беззвездную пустошь, прошила ее насквозь, и, пока профессор устраивался у стола, мимо пролетели тысячи нитевидных галактик, сцепленных между собой невидимой основой, доступной для понимания разве что астрономов да навигаторов. Белая звезда остановила гонку, ослепила отсек. Мидиан убрал ее за контур и выделил на картинке едва заметную оранжевую горошину. Она подплыла к наблюдателям, гладкая и светлая, излучающая из прозрачных недр все оттенки природной желтизны.

– Альба, – представил ее Мидиан, – итог последнего опыта телескопического сканирования.

– Действительно, янтарь, – согласился Бахаут.

– Если название "Янтарный ковчег" имеет каранайские корни, – предположил Мидиан, – значит, наши предки имели отношение к планете. – Он вопросительно обернулся к профессору. – Они, по крайней мере, должны были видеть ее из космоса.

Эф не проронил ни звука, рассматривая исподлобья оранжевый шар. Лишь покинув отсек и оставшись наедине с Бахаутом, он позволил себе предаться глубокому пессимизму.

– Однако отвратительный сегодня день, – заметил профессор. Но Бахаут не пожелал развить эту тему. – Ладно, мне-то все равно. Жаль вас, наивных и одержимых.

Корабль выплыл из зоны, выбрал навигационный коридор, и кольцо балансира, вспыхнув ядовитым заревом, рассекло черноту Галактического Пояса.

– Ты не способен отвлечься от условностей цивилизации и вернуться к чувству первозданного естества, – проповедовал профессор, – только вслушайся в мелодику звука: аль... ба! Не надо тратить силы на поиск метода и подбор системы. Логический путь полон тупиков, и только интуиция всегда в свободном полете.

– Мы набираем скорость, – сообщил Бахаут и затемнил обзорный экран, опоясывающий отсек. В замкнутом пространстве наступил полумрак. – Придумай себе занятие более достойное, чем третировать единственного пилота. Пересчитай хотя бы свои таблетки. Только не проглатывай все. Может быть, они пригодятся тебе на Альбе. – Бахаут подошел к центральному столбу, соединяющему бытовой отсек с верхними уровнями полусферы, и открыл панель. – Иди-ка взгляни на это устройство. В нашем распоряжении бортовой архив, медконтролер, шесть спальных пакетов с полным обеспечением...

– Наша цивилизация, – продолжил профессор, – в основном подчиняется логике, мы утратили способность ею управлять...

Из бархатного настила пола вылез спальный блок и развернулся у ног Эфа под напором жидкой массы внутренней начинки.

– Аудиоуправление, – объяснил Бахаут, – все разумное, драгоценный мой, управляется голосом. Поверь опыту биолога. А все, что не есть разумно, подлежит контролю. Здесь есть превосходный регулятор гравитации. Если Мидиан не будет возражать, я разверну лабораторию прямо здесь.

– С тобой не о чем разговаривать, – обиделся Эф. – Отправь меня на другую сторону диска. Я должен навестить этого молодого человека. Иначе, может статься, очень скоро нам и лететь будет некуда.

Вселенная, которую Ученый совет Пампиронского университета с некоторых пор стал называть разумной, астрофизически разделялась на шесть основных частей. Древние астрономы называли их мегагалактиками. Современники уважали традицию, несмотря на то, что "мегаобразований" оказалось на добрую сотню больше. Эти гигантские галактики образовывали внутри себя подвижные конструкции из астровещества, сжимались и расширялись, сбегались и разбегались, питая творческое вдохновение поклонников апокалипсиса, и вместе образовывали единый организм, формой напоминающий звериный зародыш. Правда, подлинной формы разумной Вселенной пока что никто не видел. Астрографы лишь приблизительно начертали ее контур на титульных картинках своих архивов и клянутся, что нащупали пустоту со всех ее сторон. Но, ввиду огромности масштабов и колоссальности расстояний, их моделирующие программы имеют досадные погрешности воспроизведения. Это эфемерное вместилище разума на профессиональном языке астрономов называлось Телом Вселенной. Это самое Тело, как и положено живому организму, имело "шерстяное" покрытие из множеств тончайших отростков – цепочек звездного вещества, уходящих в пустоту, рассеивающихся у границы бездны. Именно эти галактические "нити", подвижные и активно неблагополучные, издревле получили название Миграториев. А к названиям, невесть откуда, пристроилась легенда, что один из Миграториев послужил дорогой древним прародителям цивилизации. Нельзя сказать, что их потомки наводнили Вселенную. За миллионолетнюю историю удалось освоить лишь маленький участок телесного "хвоста" и то с изрядной долей белых пятен. Но вблизи обитаемых галактических поясов находилось по крайней мере с десяток миграторных зон. Которая из них послужила дорогой переселенцам, легендой не уточняется. Пампирон, по причине своей исторической молодости, никогда не являлся центром вселенских наук, но здешний Ученый совет поделил обитаемый мир по-своему, на две основных части света: Старую, прилегающую к Миграториям и заканчивающуюся как раз на границе Малого Пояса Галактики, и Новую, уходящую в неведомую бездну дикого космоса. Последняя подлежала детальному изучению всеми перспективными направлениями науки. Первая же была закрыта для навигации, чтобы не отвлекать попусту внимание нового поколения исследователей.

Экспедиция Мидиана имела приоритеты совершенно противоположные, поэтому без лишней суеты, выбравшись за пределы Галактического Пояса, корабль встал на древний и безлюдный фарватер, ведущий к краю Вселенной.

– Я свободен, – услышал Эф в динамике связи, – жду вас, профессор.

Эф погрузился в кресло рядом с панорамой, на которой все еще плавал оранжевый шар, теряя яркость и четкость очертаний.

– Которая из панорам обладает самой высокой мощностью приближения? – спросил он нарочито интригующе.

– Они все одинаково хороши, – ответил Мидиан, и экран вспыхнул самым сочным светом, на который только способна маленькая планета – янтарный остров в сплошном океане сомнений трех разумных существ, пришедших их темноты.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Базовая автодинамическая концепция пространства (АДФС)

Этот фрагмент хотелось бы предварить лирическим отступлением на тему, которая вконец измучила большую часть человечества своим вечным пафосом неразрешимой проблемы. Речь пойдет о том, без чего жизнь невыносима. О причине счастливых судеб и величайших трагедий, немыслимых взлетов и сокрушительных падений, о причине застарелой депрессии интеллектуала и горькой пьянки нормального работяги. О том нелепом вопросе, ответ на который ищут все, но находят единицы. О том, что способно довести до самоубийства или вернуть утраченную надежду. Человечество сформулировало эту проблему в трех словах: "поиск смысла существования" и пыталось разрешить ее при помощи многих томов философических описаний природы личности, сути бытия, божественного промысла, фатальной неразберихи... А также счастья в личной жизни, стабильного заработка, близкого родства с семейством миллиардеров и прочими обстоятельствами, которые к смыслу существования никакого отношения не имеют. Тем не менее этот смысл определяется элементарно, единственным словом: САМОРЕАЛИЗАЦИЯ – возможность, способность и умение человека максимально использовать самого себя. Здесь совершенно не важно, каким образом. Кто-то вышьет гладью подушку и будет счастлив, другому потребуется дойти до края ойкумены – масштаб не имеет значения. Повезло тем, чьи амбиции не превышают возможностей; женщинам, для которых дети и смысл, и цель, и удовольствие. Повезло идиотам, способным удовлетворить самих себя. Все же остальные, к моей глубокой скорби, чего-то недобирают... поэтому не имеют возможности отдать. Из этого величайшего личностного дискомфорта проистекают все возможные пакости цивилизации: от болезней и вражды до полного самоуничтожения. Все это далеко не изобретение человечества. Еще бы... Крысенка можно защекотать до хохота, и бобра довести до слез, если встать на его тропинке, – стоит ли присваивать авторское право на чувства нам, возникшим каких-то несколько миллионов лет назад и то по недоразумению. Речь идет об универсальных проявлениях Естества, не иначе как основополагающих: чем ближе к сути – тем универсальнее природа понятий.

Автодинамика физических структур (АДФС) ранее упоминалась в связи с теорией "отсутствия материи". Самое время вернуться к ней в связи с естественным стремлением аналитика докопаться до основы изучаемого предмета. И, поскольку мы изучаем ни много ни мало устройство мироздания, самое время обозначить в нем некую первоначальную субстанцию, пригодную для построения природы бытия, а также для понимания принципа ее построения. Элементарные частицы для этой цели уже не подходят, поскольку материалистический смысл частицы как "части чего-либо" логически не исключает ее более элементарных составляющих. Однако материалистический способ деления хорош уже тем, что имеет физический предел. И тот универсальный "кирпич" мироздания, способный завести в тупик классическую науку, к материи будет иметь отношение разве что философское. Эта субстанция обладает свойством появляться и исчезать, эволюционировать, деградировать и влиять на окружающий мир по одним лишь ей свойственным прихотям. Это "нечто" нельзя измерить и сосчитать. Это не образ, не поток энергии, не галлюцинация исследователя. Оно Ничто... точнее, образец, как из сплошной пустоты возникает что-то... Это всего лишь порог – начало Уровня. Динамическая основа или точка отсчета. Смысл этого явления стал понятен не сразу. Сначала был построен дом и сдан "под ключ", потом на крыше появился телескоп, затем была осмыслена Вселенная, вслед за ней – предельная вместимость гипотетического пространства. Лишь после того стали прорисовываться контуры некой логически замкнутой структуры, которая также имеет свой физический предел, туго поддающийся пониманию материалиста. Этот предел поставил конечную точку отсчета и стал называться верхней границей Уровня, за которой все сущее возвращается в пустоту. Состояние природы у верхней и нижней отметки Уровней практически не отличается. Это для нас, наблюдателей изнутри, масштаб имеет значение, а для аллалиума, как философской модели миростроения, таких понятий не существует. И вся мышиная возня в прослойке между микро– и макро-пустотой определяется как динамический импульс пространственно-временной оси (ПВС) – не более чем фрагментарное состояние баланса.

До эпохи антигравитантов пользы от этой теории не было никакой. Разве что ярые поклонники аритаборских идентифологий перестали искать в атоме прототип планетарной системы. Теория годилась разве что для интеллектуальных упражнений, – Ареал должен был вдоволь набаловаться с новой игрушкой, прежде чем употребить ее в дело. По легенде, первыми повзрослели фактурологи. Если верить Книге Искусств, именно они положили начало агравиталистике как науке. Но легенды – самый надежный источник заблуждений.

Никто в этой науке никакого начала положить не мог. Есть три периода так называемой "компетенции", и величайшее заблуждение считать их тремя ступенями развития. По официально признанной версии, первый период – аритаборский целиком на совести посредников. Второй – мадистологический. К нему же относятся бесспорные заслуги фактурологов, теоретиков от абстрактной метафизики и прочих старателей, от инженеров информационных коммуникаций, которые делали свои наблюдения в процессе работы, до психов-одиночек, решивших пожертвовать собой ради науки. Третий период АГ! – некий "манустральный цикл", можно целиком отнести к заслугам орканейтралов – представителей "предельных" цивилизаций, которые, вполне возможно, спровоцировали первый, аритаборский этап.

Таким образом, основной вопрос философии заключается вовсе не в том, что первично: материя или сознание, – и то и другое вторично, а в том, что представляют собою границы Уровня? В чем смысл динамических импульсов? Какова их природа? Здесь ничего другого не остается, кроме как следовать примитивной аритаборской идентифологии. Почему этот импульс имеет место? Зачем бессчетное число динамических единиц воплощается в материальные структуры и создает из себя не весть что в великом множестве и разнообразии? Что заставляет их искать новые воплощения, уничтожать старые? Ответ все тот же: САМОРЕАЛИЗАЦИЯ, – та же самая пресловутая паранойя поиска смысла существования, присущая индивидуальной субстанции личности, в макросубстанции находит свое воплощение с тем же самым накалом страстей, триумфами и катастрофами. Именно самореализация, стремление физической природы всячески использовать самое себя, генетически передавшееся человеку. Совершенно ясно, что последствия этой великой суеты сует будут столь же идентичны.

АДФС – целиком оркариумное понятие, точнее, оркалогическое, а значит – мадистологическое, как, впрочем, и человек. Логика мадисты – загадочная штука, однако ей подчиняется "логичное" мироздание и мы вместе с ним, хотим того или нет. Мадистантные феномены малообъяснимы и трудно предсказуемы, но природа пытается разложить их на элементарные основы и мы вслед за ней. Начиная с детства мы играем в кубики, затем в цифры, буквы, слова... Тем же самым занята оркариумная автодинамика, складывая свои миры из атомов, планетарных систем и метагалактик. Мы очень похожи, но материя плюс сознание все же одинаково вторичны. Не обязательно понимать этот мир в процессе игры, потому что диалектику пока никто не отменил, а из сплошной аритаборской демагогии мироздания вытекает один интереснейший вывод: оркариумной природе должен быть доступен пространственно-временной антигравитант, значит, вполне возможно, что он доступен и человеку. Проявления мадисты пересекают пространственно-временной поток в любом направлении и прекрасно себя чувствуют, соответственно проявления человеческой природы не обязаны отказывать себе в того же рода удовольствии. Достаточно понять, как это происходит в природе, а для этого надо прежде всего перестать паразитировать на упрощениях, собрать свои детские кубики в коробку и задвинуть под диван. Но что поделать, если цифровые технологии только-только вошли в моду, а мы со следующей главы уже переходим к физическим принципам агравитационных процессов.

Глава 4

Самым оскорбительным ругательством профессорского лексикона служила одна на первый взгляд безобидная фраза: "Это не мой студент". Она приводила в ужас всякого мало-мальски увлеченного наукой, независимо от провинностей и заслуг. Конечно, бранный лексикон Эфа был гораздо богаче, но самые черные слова, сказанные под горячую руку, не вызывали столько отчаяния. Именно эта фраза означала конец эфолога-аналитика, конец иллюзий по поводу трудоустройства, а самое ужасное заключалось в том, что рано или поздно ее удостаивался каждый приближенный. И несмотря на то, что студенты-эфологи время от времени все-таки делали карьеру, их бытие вблизи профессора не переставало быть минным полем.

Известно ли об этом Мидиану, Эф не знал. Даже не догадывался, способны ли такие манеры задеть честолюбие молодого астронома и не опасно ли портить отношения, когда корабль вошел в скоростной режим? Но фраза, произнесенная Мидианом как-то необдуманно случайно, не к месту и не по теме, заставила Эфа похоронить коварные намерения, наполнила душу трепетной тоской и нежностью к человеку, которого несколько дней назад для него не существовало.

– Мне кажется, что там моя родина, – сказал Мидиан, пролистывая архив прежних альбианских экспедиций. – Не могу отделаться от ощущения, что был там...

Профессор подавил ком в горле. Этот юноша, сам того не понимая, высказал его мысль его словами. Так легко и понятно, как мог себе позволить только легкомысленный болтун.

– Я собрал все, что было в инфосетях, но не понял, каким способом проводились исследования? С орбиты ли, с грунта или с ближнего сканера? Резюме одно и то же – планета мертва.

– Эти экспедиции, – спросил Эф, – собирались специально на Альбу?

– Тоже непонятно. Похоже, они изучали Миграторий, собирали сведения для каталогов. Этим записям по меньшей мере пятьдесят тысяч лет. Трудно делать однозначные выводы.

– Ну и что ж? Пока планета, как вы выразились, находилась в циклическом провале, технологии не сильно двинулись вперед.

– Изменилась планета, – заметил Мидиан.

– Это спорно.

– Вы так ни слова и не сказали о записях ментасферного фона.

Профессор неловко поежился в кресле.

– Молодой человек, я могу назвать вам тысячу способов получить аналогичные помехи в абсолютно стерильном пространстве.

– Тогда объясните мне цель вашего участия в экспедиции.

– Уберечь вас от ошибок.

Панели замерли под рукой навигатора. Черные глаза Эфа сияли в полумраке сосредоточенно и неподвижно.

– Я намерен доказать, что именно Альба есть родина протоцивилизации, – произнес Мидиан.

– Вздор!

– Значит, там зарождается новая, неизвестная ранее форма жизни.

– Вздор!

– Я не процитирую вас, профессор, если скажу, что термин "вздор" не имеет научного смысла?

– Чистейший вздор! В вашем возрасте, Мидиан, я слышал этот термин от своих оппонентов чаще, чем успевал делать вдох. Прежде чем меня, наконец, выслушали до конца, я вынес столько пинков и оплеух, что имею право поделиться опытом. А главное, предостеречь вас.

– Значит, дело во мне?

– Дело в том, дорогой Мидиан, – вздохнул профессор, – что мне не верят до сих пор. И вы... не поверите, если я начну рассказывать все, что думаю о записи, прослушанной мною в заповеднике. Такова судьба.

Описание суровой жизненной кармы профессора обычно предваряло все его учебники, и юные эфологи зачитывались им до рыданий. Мидиан уже собрался уклониться от почетной миссии утешать "светило" науки, но "светило" сам обрубил паузу:

– Будьте любезны, объясните мне смысл циклических провалов так, как это понимают астрономы.

– Мало изученное явление. Деформация пространства, – ответил Мидиан. – Нечто похожее физики моделируют в микрокосмосе, но естественные причины пока не ясны.

– Планетарная система исчезла целиком?

– Только Альба. Этот провал был линейным. Линейные деформации обычно прошивают галактику насквозь, каждый раз под новым углом, но всегда задевают планету. В Миграториях случаются и плоскостные деформации, параболические, сфероидные... Почему вас это интересует?

– Возможно, стоило бы осмыслить это явление более детально, прежде чем заявлять о новых формах жизни.

– Когда мне понадобится астрофизик, – невозмутимо заявил Мидиан, – я найду его тот час же.

Он явно не был студентом Эфа. Профессор вынужден был смириться с этим еще на Пампироне. Кроме того, он даже не пытался таковым казаться. Бортовой хронометр отсчитывал вторые сутки полета. Со скоростным коэффициентом почти неделя отделяла экспедицию от стартового технопарка. Ничего удивительного в том, что они наконец-то выявили принципиальную несовместимость научного подхода. Удивительно, что этого не случилось раньше. Совершенно невероятно, что корабль все-таки идет к Миграторию и не собирается менять курс. С чувством глубокой тревоги Эф принял снотворное и отключился прямо в кресле навигаторского отсека.

"Вселенная разумна и безмерна. Она подобна самой себе и неповторима в разнообразии форм. Я хочу, чтоб вы усвоили одну непреложную истину прогрессирующего мировоззрения: истины нет. Есть заблуждения, похожие на истину. Как только вы в своих поисках достигаете этой иллюзорной вершины – знайте, вверх дороги больше не будет, ибо вершина есть тупик. На этой вводной лекции я предложу вам несколько принципиально новых моделей развития познания, в которых каждый из вас сможет стать первопроходцем", – так начинался обзорный курс эфологии для новичков, растиражированный и адаптированный до такого уровня, что постигать основы науки мог даже ребенок. Мидиан просматривал его не в первый раз. Теперь, как никогда, ему надо было поверить, что глубина этой философии будет постигнута избранными счастливцами будущих поколений. Теперь, когда ее автор спал как мертвец в соседнем кресле. Обзорная панорама приближала Галактический Пояс, а оранжевая планета на архивном экране тускнела, сливаясь с фоном.

Профессор предпочитал спать без сновидений. Сновидения утомляли его, путали мысли, бередили чувства и не позволяли уйти от проблем. Снотворные препараты, входящие в комплект спальников, действовали на него как десять часов семинарской работы в бесконечных ответах на вопросы. Он доверялся лишь лекарству, приготовленному специально для него. Одна доза позволяла молниеносно отчалить от суетного мира. Без таблеток он жить не мог, как без опоры под ногами, как без защитного костюма на грунте дикой планеты. Регулярно, по несколько раз в сутки, он погружался в небытие, и, пока препарат не отрабатывал положенный срок, никакая сила не могла вернуть профессора в чувство.

– Хотите, я вынесу его в бытовой отсек? – предложил Бахаут.

Мидиан улыбнулся.

– Он не телепатирует во сне?

– О! Можете не опасаться, – заверил биолог, – стопроцентный труп. В таком состоянии нормальный человек через сутки завоняет.

– Тогда и будет иметь смысл убрать его отсюда.

– Ему бы понравилось видеть свои лекции в вашей библиотеке. Правда, он никогда не признается в этом, если заподозрит, что вы намерены ему польстить. Между прочим, этот курс в свое время получил лицензию Ученого совета и позволил профессору навесить свою аудиторию на башню пампиронской альма-матер.

– Присаживайтесь, Бахаут.

Биолог устроился напротив архивного монитора и отпихнул к центру зала кресло с "покойником".

– Я в экспедиции из-за него. Поймите меня правильно. Никто лучше меня не контролирует сего ученого маразматика. Мы должны быть откровенны друг с другом. Как вы считаете, отчего он, бросив все, понесся за вами очертя голову?

– Полагаю, это одна из немногих возможностей применить на практике его науку?

– Вот и вы попались на эту наживку, мой драгоценный. Поверьте, эфология не нуждается в практике. Она боится практики как никакая другая наука.

– А вы как думаете? – застав Бахаута врасплох, Мидиан развернулся к рабочим панелям и сделал вид, что тайные замыслы двух ученых интересуют его не более чем динамика магнитной оболочки контура.

– Он явился ко мне после встречи с вами, – ответил биолог, преодолев неловкую паузу. – Я обещал, что буду с ним до конца. У меня серьезные основания опасаться за его рассудок, но также и за вас, Мидиан. Хоть мы едва знакомы, но я доверяю людям вашего склада.

Может быть, молодому человеку стоило покраснеть, но в сумерках отсека порыв благородного смущения едва ли был бы заметен. Тем более что навигационные панели то и дело давали красные блики на лица собеседников.

– Я не большой знаток ранних цивилизаций, – признался биолог, – давайте рассуждать проще: вы считаете, что промежуток между циклическими провалами достаточно велик, чтобы цивилизация успела сформироваться?

– От семисот до тридцати тысяч лет, – ответил Мидиан.

– Это ничтожный срок.

– Поэтому я предположил, что альбианская цивилизация не несет биологической формы.

– А что говорит ваша наука по поводу местонахождения "провалившихся" планет? Они ведь возникают снова. Значит, полной аннигиляции не происходит?

– Я хотел вас спросить о другом... – Мидиан запнулся, словно вдруг передумал, но затем решительно придвинулся к пульту архивного монитора. – Обратите внимание, – он вызвал схему Альбианской планетарной системы и указал на точку, в которую превратился оранжевый шар, – положение планеты в системе неестественно. Это похоже на учебную модель. Студентов учат "сдвигать" планеты и наблюдать, как деформируется система. Планеты в галактиках Мигратория не могут быть сдвинуты таким образом. Альба должна вращаться вот так. – Он обозначил красным эллипсом естественную орбиту Альбы и включил приближение объекта. – Хотите видеть, как должна была бы выглядеть первобытная планета?

Биолог приблизился к панораме. Макушка серого шара выплыла из туманной плесени облаков. Голые скалы потянулись вниз, словно машина Мидиана летела над их острыми вершинами.

– Атмосфера возможна только в самых низких впадинах, – комментировал Мидиан, – перепады температур непригодны для жизни. На этих камнях не то что цивилизация, плесень не выживет. Во всей Галактике я не обнаружил ни одной пригодной для жизни планетарной системы. И вдруг планета резко меняет орбиту, производит цивилизацию, уходит в провал и возвращается обратно биостерильной. После этого вы удивляетесь, почему профессора заинтересовал мой проект?

Собеседники полюбовались на спящего Эфа, который за время разговора не издал ни шороха, ни звука, только побледнел и осунулся.

– Могу поспорить... – предложил Бахаут. – Вы астроном, друг мой, а нам, скромным труженикам оранжерей, приходилось выращивать белковые структуры в условиях гораздо более безнадежных.

– Но речь идет не о вас, биологах с университетскими возможностями. Вы можете доказать теорию возникновения жизни из небелковых субстанций в своих оранжереях. Я же ищу условия, астрономическую координату, где она могла бы возникнуть сама собой.

– У вас с профессором уже была дискуссия на тему "происхождение жизни"? – подозрительно спросил Бахаут.

– Пока нет.

– И не вздумайте. Если он с вашей помощью решит для себя эту проблему, вы станете виновником его самоубийства. Биологи ему доказывали, физики его убеждали, математики и химики ему клялись – все нипочем. Его эфология стоит на том, что гуманитарное естествознание бездоказательно. Дело в том... простите, что сразу не рассказал об этом, – Бахаут сделал паузу, словно его откровение могло стать последней решающей причиной, способной развернуть корабль. – У нас уже был похожая экспедиция. Вам что-нибудь известно об эксперименте на Васурии?

– Нет, – соврал Мидиан.

– Конечно, от нее не осталось даже исторических хроник.

Мидиан соврал сознательно, без малейшего угрызения совести. Эксперимент на Васурии значился черной строкой в досье обоих ученых. В ночь перед отбытием с Пампирона он перерыл всю сеть, он взломал замки самых секретных архивов и знал об этом феерическом провале больше, чем положено для первого знакомства с двумя его основными виновниками.

Собственно, Бахаут был виновен лишь в том, что вовлек в экспедицию Эфа. Васурия была идеально пригодной для жизни планетой, но ее удаленность от коммуникаций сделала освоение нерентабельным. И Ученый совет выбрал планету для эксперимента по искусственной стимуляции разумных биологических форм. Эф выступил исследователем природы тонких ментальных полей и, вроде бы никому не мешая, занял свою профессиональную нишу. Но не тут-то было. Благодаря его скромному усердию, труды многих поколений ученых обернулись сплошной профанацией. Эф сумел доказать, что процесс первых зачаточных формирований ментальных оболочек имеет четко выраженную обратную связь: не будь в природе системы пампиронских исследователей, не маячь на орбите Васурии их платформ-биолабораторий, не желай Ученый совет во что бы то ни стало вырастить здесь первозданную цивилизацию, ни о каком формировании ментасферы и речи бы идти не могло.

Никто, кроме Эфа, не занимался в те времена полярной природой столь дотошно. Но интеллектуалы Ученого совета, приняв аргументы эфолога, столь же убедительно доказали, что эта самая обратная связь, со всеми пагубными последствиями для эксперимента, есть настоящая провокация со стороны честолюбивого и амбициозного псевдоученого, апологета псевдонауки.

Излагая пикантные подробности тех давних событий, биолог умолчал о главном. Была ли провокация? "Прочее естествознание также бездоказательно, – повторял он всякий раз, вплотную приближаясь к развязке, – к моему сожалению... глубокому сожалению..."

– Друг мой, – неожиданно раздался голос профессора, и Бахаут умолк на полуслове, – разносить грязные сплетни вокруг моей хрупкой репутации... Ах, как это на тебя похоже!

– И тогда он произнес памятную фразу, – продолжил Бахаут, – единственный аргумент, на который у Ученого совета не нашлось возражений. Он сказал: "Все мы, существа, наделенные разумом, вышли из легенды и уйдем, когда летописец закончит последнюю хронику. Вы уверены, господа, что хотите увидеть его лицо?"

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Пространственно-временная ось (ПВО)

В языке Ареала есть понятие "белые" науки (искусства). Их отличие от прочих "цветных" заключается в том, что предмет исследования не подчиняется логике вторичного и не всякий раз осмысливается при помощи классических категорий, на которых базируется привычное миропонимание. К "белым" наукам относится теория пространственно-временных взаимодействий, большая часть мадистологии и частные аспекты самых разнообразных дисциплин, где Естество воздействует на самое себя, не поддаваясь опосредованному анализу Искусства. Природная, иначе говоря, стихийная основа антигравитанта – классический представитель "белого" естествознания. Можно было бы вообще не приступать к безнадежной затее ее изучить, если бы посредники в свое время не имели дерзость воплотить эту основу в примитивной модели, чистейшем диалектическом антагонизме двух составляющих начал. Сначала было доказано, что пространство и время – одно и то же; затем доказывалось, что оба явления абсолютно противоположны. Демагогия, одним словом. Оба тезиса доказывались разными способами: математическим, доверяясь абстракции; логическим, доверяясь интуиции... Мы же, как и прежде, приводя пример мудреного расчета, будем моделировать на пальцах:

– гипотетическое пространство не имеет предела,

гипотетическое время – тоже;

– гипотетическое пространство не имеет начала, как и время;

– гипотетическое пространство неощутимо, как и время.

Затем антитеза:

– пространство – это субстрат, лишенный векторно-динамических характеристик, время – это субстрат, который без векторно-динамических характеристик обходиться не может;

– пространство – это самодовлеющая экстравертная субстанция, время же – целиком интравертно, саморазрушающе;

– пространство – величина абсолютная, время – величина относительная

И так далее, и тому подобное... Примерно по сотне пунктов на каждой чаше весов со всеми логическими выкладками.

Из этой природы симбиотического антагонизма, совершенно издевательской, следует вывод: суть процессов пространственно-временной агравитации следует искать именно здесь, в пространственно-временных взаимоотношениях, оторванных от классических концепций мироздания, отбросив мифы о мадистогенных свойствах сверхскоростей, поскольку макрокатушка есть не что иное, как частный случай проявления пространственно-временных диспозиций.

Если б аритаборцы сочиняли миф о сотворении мира, то не Гея-земля и Уран-небо служили бы прародителями, а Пространство-суть и Время-бытие. Согласно посреднической модели, суть бытия выглядит как поиск разумного компромисса двух противоположных начал: самореализация пространства заключается в поисках временной динамики, а самореализация времени возможна только в пространственных формах, да так, чтобы без наездов... как говорится, чтобы одно не мешало существовать другому. На этом философская часть обустройства Вселенной заканчивается, уступая место практической.

Прежде всего, возникает вопрос поиска оптимального баланса, как в курсах валют: рубль к доллару, через год – десять рублей к доллару, еще через год – тысяча. Не важно, главное, чтобы цена отечественной сосиски эволюционировала адекватно рублю. Пространственно-временная модель Вселенной имеет гораздо больше общего с макроэкономикой, нежели с математикой, и роднит их не что иное, как вечное стремление к балансу в процессе развития. Ускоряется динамика пространства или замедляется... сто лет уйдет на формирование планетарной системы или сто миллиардов – главное, чтобы процесс соблюдал пропорции относительно соседних аналогичных процессов; чтобы каждый субъект прилавка набирал цену пропорционально сосиске, а не желанию производителя. Без ярко выраженных отставаний и опережений. Если только система Х начнет слишком резво опережать в динамике такую же систему У, произойдет то же, что с "социально значимыми товарами" во время кризиса – они в момент исчезнут из оборота. Одно из первых, визуально опознанных, проявлений антигравитанта заключалось именно в этом загадочном исчезновении целых кусков реального пространства, пространственно-временные пропорции которых выбивались из общего равновесия. Позднее это идеально "симулировали" Зеркальные Часы Хаброна.

По легенде, в первобытной Вселенной хабронские чудеса творились сплошь и рядом. Со временем все утряслось, структура приобрела стабильность, а следовательно, жизнеспособность. Но мы-то знаем, что не долларом единым крепка постсоветская экономика. Есть и другие, весьма живучие валюты, которые, в отличие от рубля, не стремятся количеством затмить качество и никогда не исчислялись "чемоданами" вместо номинальных единиц. Если б не стабильная связка валют, одним путеводным ориентиром в мире финансов стало бы меньше. Аналогично дела обстоят и в пространственно-временных взаимоотношениях. То и другое имеет масштаб: цикл развития в структуре микроматерии происходит гораздо быстрее, чем в макро. Абстрактное время, как и абстрактная валюта, является величиной относительной, зависимой от состояния дел в системе (на рынке), и, чтобы хоть немного абсолютизировать эту абстрактную относительность для конкретных вещей, аритаборцы придумали универсальную постоянную пропорцию – пространственно-временную ось (ПВО). Она, как фактурологическая триада, стала камнем преткновения для желающих мучительно усомниться. Пропорция ПВО определяется отношением цикла макроструктуры ареала к планетарному, планетарного цикла к атомарному и т.п. Естественная математическая величина оптимального баланса стабилизировала "курсы валют" и сделалась чуть ли не эталоном мирового порядка, любое отступление от которого вполне может называться кризисом. Идея расчета величины предельно проста: количество оборотов элементарной частицы вокруг атомного ядра за единицу времени делится на количество оборотов планеты вокруг солнца. Вся сложность состоит в том, чтобы для замера подобрать действительно идентичные структуры. Какого рода планеты и частицы посредники приняли за эталон, не знаю. Да это и не важно.

Важно, что вслед за "открытием" универсальной величины исследователи пронаблюдали столько отклонений от нормы, что от удивления готовы были самих себя причислить к проявлению антигравитанта. И если исключения подтверждают правило, то правило ПВО должно быть признано абсолютом истины, поскольку ни один замер еще не выявил идеального совпадения с универсальным числом. Одна из версий происхождения Летаргических дун заключается именно в этой природе погрешностей: замедление времени в структуре объясняет аномальные пропорции видимого объекта, его неожиданное появление и исчезновение даже в законсервированных архивах – не имеет значения где, потому что поле антигравитанта состоит из великого множества параллельных пространств. Да и перпендикулярных не исключает.

Практикующий навигатор хотя бы раз в жизни сталкивался с зоной, которую не видят приборы, и предпочитал облетать ее стороной. Собственно, навигаторы одни из первых засвидетельствовали подобного рода аномалии и изобрели первые летные приемы выхода из них.

Вслед за расчетом временных пропорций Уровня оставалось то же самое проделать в обратном порядке, т.е. произвести расчеты пространства относительно времени, чтобы не ущемлять в преимуществах ни одну из диалектически равноправных сторон. А заодно убедиться, что время и пространство действительно неразделимы и неупотребимы врозь. Что только наивные фантазеры могли обозначить в природе Естества так называемые "чистое время" и "чистое пространство". Этими фантазерами, к слову, опять оказались аритаборцы. Те самые идентифологи, которые прежде уверяли ученый мир в том, что из "чистого" материала науки не построишь. Эта теория не исчерпала недоразумений, связанных с антигравитантом, но положила начало процессу управляемой аннигиляции, на котором впоследствии практика АГ! долго и успешно паразитировала.

Чтобы постичь суть "чистых" величин, надо пройти ось от начала до конца, по временной разметке и по пространственной в обе стороны. У нижнего предела физическая структура, как таковая, отсутствует, временная динамика возрастает до такой степени, что входит в макролоргический диапазон, т.е. заворачивается в катушку. Если б это было не так, Уровень не имел бы нижнего предела, – это и есть "чистое время".

У верхней границы оси временная динамика отсутствует, и если б это было не так, Уровень не имел бы верхнего предела. Зато физическая структура до предела насыщена, статична и безжизненно аморфна, – это и называется "чистое пространство". Между двумя "чистыми" величинами, согласно теории АДФС, не существует ничего кроме вибраций в самых разных комбинациях и диапазонах, которые мы привыкли называть природой мироздания. И если б это было не так, некому и незачем было бы постигать ее первозданную суть.

Согласно традиционной (абстрактной) математике, выход за границы Уровня невозможен, так же как невозможно сдвинуть макролоргический "ноль" вверх по оси скоростного режима. Эта величина зафиксирована Естеством и, так же как число "пи", не подлежит отмене волевым актом. Посредники же взглянули на проблему проще: если вся загвоздка эксперимента заключается в невозможности выйти из "диапазона м-ноля", значит, черт возьми, надо взять и выйти. В модели предлагается чисто математический ход: вывернуть систему наизнанку (поменять "плюс" на "минус").

На рисунке схематично показана такая операция с уже знакомой "петлей навигатора". Затем поменять обратно "минус" на "плюс", потом еще раз и еще раз... запустить "пропеллер" на ту мощность, где некая сила (идентичная, по всей видимости, центробежной) не оттянет м-ноль по оси чуть дальше от центра.

Поединки посредников с Естеством за интеллектуальные приоритеты, как правило, не заканчивались ничем конструктивным. И в этот раз каждый остался при своих интересах, м-ноль на прежнем месте, а раскачанная АДК, сорвавшись, продолжила самостоятельно путешествие в дебри мироздания. Эксперимент не пошатнул пространственно-временной оси, зато уничтожил иллюзию вечности бытия, незыблемости материи и неограниченности познания, а заодно разнес вдребезги лабораторию, в которой трудились ученые, положив конец не только идее, но и оборудованию. Система вышла из-под контроля, затем вернулась и снова вышла. После очередного исхода в небытие была-таки поймана, а после поимки на свет появилась новая теория, которую можно назвать "компьютерное устройство Вселенной". Поскольку оркариумный пульт управления тем, что мы называем "бытие", по мнению авторов, имеет те же самые две кнопки: "да" и "нет", единица и ноль двоичной системы. Пока наивное человечество думает, что изобрело кибернетику, а не приняло в наследство менталитет Творца, кнопки активно щелкают. Оркариуму, работающему в таких системах счета, что современному программисту пока что в бреду не являлись, для управления процессами бытия в пределах Уровня достаточно двух элементарных полюсов.

После опытов в модели посредники перешли к более серьезным объектам. Боюсь, что с той поры Летаргические дуны чаще будоражат воображение романтиков. В то время как эти пресловутые дуны, согласно теории АГ!, могут быть просто продуктом неудачного опыта аннигиляции. И если посредники поместили исповедь полоумного Фидриса в предисловие Первой Книги Искусств, значит, имели на то причину: допустим, угрызения совести.

Глава 5

Корабль тормозил на солнечной орбите, с каждым витком глубже втягиваясь в гравитационное поле светила. Несколько раз Альба проходила в зоне видимости, и ее яркая горошина была различима в оптических приборах. Бахаут был обвешан ими с ног до головы. Он не отходил от смотровой панели бытового отсека и вглядывался в планету сквозь зарево, выделяемое кольцом балансира.

– Иди взгляни, – звал он Эфа, но профессор не торопился покинуть спальник. Планета вторую неделю маячила на мониторах приближения. Какая есть, без цветовых эффектов сканера. Естественный цвет разочаровывал профессора и приводил в состояние глубокой апатии. Янтарный оттенок сменялся отвратительным грязно-розовым тоном. Аналогичный цвет имели самые удручающие воспоминания его жизни. Это заставляло предчувствовать неприятности даже там, где их по природе быть не могло. Бывало, и в юности, и в зрелые годы Эф с омерзением ежился от точно таких ощущений, но от чего это свойство так глубоко проникло в его суть, не помнил. Детство он припоминал смутно и целиком в грязно-розовых оттенках, а потому днем своего рождения считал первый день школы. Тогда его и пятерых таких же, как он, беспомощных откормленных карапузов привели в студию, включили панораму, а в ней творилось необыкновенное чудо: куб с разноцветными гранями сиял и переливался в сочных брызгах света, окрашивая пространство и лица зачарованных детей, поддавшихся гипнотическому очарованию неведомого. Тогда, от наивности, Эф решил, что грязные тона навсегда отодвинулись в прошлое.

– Мы уже поймали планетарную орбиту, – сообщил Бахаут. Кольцо балансира тускнело, отключались генераторы защитных оболочек. Бледное пятно Альбы становилось различимым без приборов. Радиус орбиты сокращался. Шар проплывал перед обзорной стеной и снова проваливался в темноту, превращаясь в горошину. – Опять... – ворчал Бахаут, – как все же развратил нашу навигацию технопарковый сервис. Совсем разучились парковаться в дикой природе. – Планета то притягивала к себе пришлый объект, то отбрасывала. – Все это кончится бездарной растратой энергии, необходимой на обратный путь!

Но стоило планете зафиксироваться перед смотровым окном, биолог простил Мидиану неопытность и даже связался с пилотским отсеком, чтобы предложить первые метеосводки, поступившие на приборы.

– Да что ж вы такие заторможенные? – недоумевал биолог. – Это же нужно прочувствовать! Это же бывает раз в жизни! Иди, – тормошил он Эфа, – посмотри на поверхность грунта. Какие песчаные волны. Ни ветерка, ни облачка.

Профессор встал.

– Разве ты не собирал каталог природных узоров? Взгляни... Полюбуйся, прежде чем мы растопчем эту красоту. Только имей в виду, без защитных костюмов я вас на грунт не допускаю. – Биолог упреждающе сердито посмотрел на сонного Эфа. – Естество естеством, но после рафинированной атмосферы Пампирона это настоящая газовая помойка.

Прошли сутки, прежде чем Эф насытился видом песчаных волн. Корабль совершил полтора оборота вслед за альбианским солнцем, и мертвый пейзаж песчаных пустынь не был нарушен ни единым признаком цивилизации. Разве что несколькими вкраплениями каменистых развалин, в которых Бахаут с орбиты распознал "смешанную минеральную основу", не характерную для мертвых планет, однако вполне допустимую. Все вокруг, от пустынной орбиты до безжизненной оболочки грунта, отдавало мертвечиной.

Подобный призраку, профессор возникал в навигаторском отсеке и устало опускался в кресло. Управляющие панели были погашены, в полумраке перед ним светился бледный шар, увенчанный серебристой короной восходящего солнца.

– Какие будут распоряжения, командир? – обратился он к Мидиану.

– Будем делать полный анализ. Похоже, остатков ментасферы вы не обнаружили?

– То, что вы называете ментасферой, молодой человек, не держится за песчаные кучи. Вы видели хотя бы одну тварь на камнях?

– Я видел планету насквозь. Приборы Бахаута дают представление о химическом составе грунта, но ни одной норы, в которой могла бы сидеть тварь, на этой схеме не показано. – Мидиан указал на локационный монитор, который оккупировал биолог, чтобы транслировать внутренности планеты в диаметральном сечении, так как его собственное оборудование с этой задачей справлялось недопустимо медленно. Сечения чередовались на экране, по мере того как корабль полз по темной стороне, ускользая от яркого "гребешка" рассвета.

От этого удручающего зрелища Эфу стало смешно. Он затопал ногами по ступеньке кресла, чтобы не залиться хохотом, глядя на усилия коллег.

– Друзья мои, пора, наконец, повзрослеть и понять, что мир не создан для нас. Что мы создаем его сами. Чем больше пустоты в ваших чистых надеждах, тем больше фантазии вы сможете употребить на воплощение вашей мечты.

– Вы можете объяснить, о чем говорят узоры песчаного грунта? – спросил Мидиан.

– Могу, – ответил профессор и стал неожиданно серьезным, – но не стану. Никакой интересной для вас информации эти узоры не содержат. Учитесь формулировать вопросы, Мидиан, иначе ваш научный подход ни к чему не пригоден. Спросите: "Как я могу доказать, что каранайская цивилизация зародилась в этой бесплодной пустыне?" И я вам отвечу: поверхностный рельеф не дает на этот счет никаких разъяснений.

– С вами трудно разговаривать.

– Понимаю, но помочь не могу. Мне самому с собой тоже приходится нелегко.

– Вы считаете, что мы не готовы к спуску на грунт?

– Предпочитаете личный контакт с разумной формой жизни, лишенной физической оболочки? – удивился профессор и чуть было не рассмеялся снова, но Бахаут встал на защиту молодого астронома.

– Ты можешь толком объяснить, есть ли противопоказания к спуску на маневровой машине?

– Есть.

– Иными словами, ты полон интуитивного предчувствия неприятности?

– Именно.

– Какого рода, изволь пояснить?

– Он не готов, – указал профессор на Мидиана, но тот лишь горько улыбнулся. – Он собирается вступить в контакт с цивилизацией, о которой не имеет представления, и не знает, что стихийные контакты такого рода могут иметь самые маразматические формы.

– Короче, что ты предлагаешь?

– Пусть они сделают первый шаг, – профессор указал на сечение планетарного шара, которое добросовестно транслировал геосканер, – тогда мы будем иметь возможность сделать последний...

– То есть, – рассудил Бахаут, – если я верно тебя понял, цивилизация не исключена.

– Я этого не сказал.

– Видите ли, – обратился Бахаут к Мидиану, – песчаные рисунки – не слишком ценный материал для анализа. Чаще всего они рассказывают эфологам о состоянии атмосферы, о процессах, происходящих в недрах планеты. Не думаю, что это может относиться к ментасферным проявлениям. Скорее всего, профессор просто не в настроении обсуждать проблему.

– Тогда, если можно, я поставлю вопрос иначе, – сказал Мидиан. – Отчего вы целые сутки не отходили от приближающих приборов? Что могло привлечь эфолога к атмосферному узору?

– Прошла буря, – ответил профессор.

– Ты подумал, прежде чем сказать? – возмутился Бахаут.

– На планете был сильный ураган. Вполне возможно, он повторится еще не раз.

– Скажи, каким способом в твою голову может проникнуть чуточку здравого смысла? Ураганы... Ты видел метеосхему? Такого идеального баланса атмосферы я не встречал даже в искусственных парниках. Мы наблюдали планету на приближении несколько дней подряд. Мидиан, вы заметили хоть малейший перепад давления в эти сроки?

– В том-то и дело, – рассердился профессор. – Стал бы я глядеть в приборы! Повторяю, по экватору прошел сильнейший ураган. Меня спросили – я ответил. – Слетев с кресла, он отправился к лифту, чтобы уединиться в бытовом отсеке со снотворным и не раздражать окружающих своим тяжелым характером.

На заднем диване машины профессор чувствовал себя в безопасности. То ли от изрядной дозы таблеток, то ли оттого, что широкие плечи Бахаута заслоняли прямой обзор. Пока биолог контролировал спуск, Эф пытался расслабиться. Но едва веки наплывали на глаза, сновидения вовлекали его в новый ураган страстей. Все его попытки уснуть вблизи гравитационного поля Альбы сопровождались сновидениями с одной и той же шизофренической тематикой. Гигантский мегаполис окружал его со всех сторон. Яркие краски города чудовищной высоты, достигающего стратосферы пиками небоскребов. Шум и гвалт, месиво человеческих тел, оскаленные лица, руки, тянущиеся к нему сквозь защитные оболочки кабины. Стоны, переходящие в хохот, щипки, укусы, потные объятия слепых, потерявших поводыря.

От резкого маневра гравитация в салоне упала, как в доисторической кабине лифта. От внезапной невесомости профессор очнулся, и все вернулось на старые места. Машина плыла над песчаной пустыней, Бахаут возвышался за спиной Мидиана, и Эф осторожно, чтобы не нарушить покоя, просунул палец в потайной карман защитного костюма, нащупал одинокую таблетку и переправил ее под язык столь ювелирно точно, что бдительный биолог не почуял и легкого шороха. В следующий раз он очнулся от громкого включения динамика внутренней связи шлема.

– Ты, конечно, очень удивишься. Но мы еще живы, – произнес Бахаут. Машина плашмя лежала

на грунте у скалы, похожей на сланцевую плиту. Биолог разгуливал по песку, нарушая волнистый рельеф. – Гравитация будет для нас слабовата, а воздух... Ты только понюхай, какая пикантная смесь. Будто в каменных подвалах гниют от времени рукописные библионы.

Из машины было выставлено все, кроме профессора. Место первой посадки экспедиции напоминало пестрый базар из коробок и контейнеров всех сортов. Только профессор продолжал оставаться на заднем диване, не поддаваясь соблазну сделать первый шаг по легендарной планете.

Мидиан уже совершал пешие прогулки и для начала обогнул скалу, которая должна была послужить ориентиром и укрытием, в котором как раз помещалась машина. Ее горизонтальные пласты создавали естественное укрытие от возможного наблюдателя сверху. Тут же можно было разбить лагерь и закрепить корабль на стационарной орбите так, чтобы сократить до минимума подъемный путь. Приближались сумерки, и Мидиан решился на дальний обход. Он бы воспользовался машиной и прочесал бы окрестности более детально, но заторможенное состояние профессора лишало его свободы маневра. Да и Бахаут чувствовал себя некомфортно.

– Такой практики в серьезных экспедициях не существует, – объяснял он молодому астроному через наушник связи, когда тот удалился от скалы на приличное расстояние, – чтобы в первую неделю прилета на орбиту сразу же на грунт... Это сомнительная тактика.

В ответ Мидиан тактично молчал, а биолог вскоре увлекся багажом и перестал обращать внимание на товарищей.

Наутро Бахаут попросился на корабль с образцами песка, осколками горной породы и "окаменелостью" профессора, который за ночь не соизволил даже приподняться с заднего дивана машины. Второй спуск стал менее волнительным. Еще на борту корабля Эф проглотил тройную дозу, и до самой посадки галлюцинации его не донимали.

– Трудная адаптация, профессор? – заметил Мидиан, отправляясь в очередной пеший поход.

– Адаптация к реальности, – уточнил Бахаут, – после долгих лет пребывания в иллюзорных мирах.

– Будьте осторожны, друзья мои, – предостерег профессор, и друзья вздохнули с облегчением. Впервые за последние дни бесконечных спусков и подъемов Эф изрек нечто осмысленное.

На этот раз Мидиан предпринял самую дальнюю вылазку в сторону экватора, надев лишь легкую оболочку скафандра с защитной маской на случай, если утренний угол солнечного света слишком ярко отразится кристальной альбианской атмосферой. Он ушел в сумерки, чтобы встретить рассвет завтрашнего дня. Он был доволен собой и шел как никогда легко, но темнота быстро проглотила линию горизонта. Пепельный туман поднимался ему навстречу, подбрасывая вверх сгустки свалявшейся песчаной пыли. Зазвенело в ушах. Мидиан взглянул на барометр и ахнул. Прибор зашкаливал у нижней отметки. Над экваториальной частью неба поднималась буря, и он повернул к лагерю, как вдруг колена коснулось что-то мягкое и живое, но тотчас растворилось, уступив дорогу. Дурным делом, Мидиан решил, что это доброе напутствие профессора ползло за ним по пятам. Он почти ощутил дыхание невидимого существа и замер, вокруг не было ни души. Очень скоро Мидиан понял, что совершил ошибку, отключившись от связи. Он пробирался к лагерю, прикрыв лицо прозрачной маской, стараясь лишний раз не оборачиваться и не глядеть по сторонам. Видимость уменьшалась, и вскоре только маяк, нацеленный на приборную панель машины, служил ему ориентиром. Стороны света смешались, магнитные приборы вышли из строя. Песок поднимался сплошной стеной. Вскоре Мидиан не смог разглядеть перчатку на вытянутой руке. А невидимое существо упорно двигалось по следу, согревая теплым дыханием его окоченевшие от ужаса лодыжки.

Герметичный скафандр раздулся, гул в ушах перешел в устойчивую головную боль, но это не мешало Мидиану трезво оценивать обстановку. До лагеря оставался час ходьбы бодрым шагом по твердому грунту. И он был уверен, что дойдет, если небо не рухнет ему на голову. Но, даже если эта неприятность случится, он станет ползти, разгребая руками песок, и доберется до лагеря за сутки, потому что он молод, силен, уверен в себе и не испытывает никакого желания отдать концы на дикой планете, которая с юных лет грезилась ему наяву и во снах. Он был спокоен, потому что невидимый объект, преследующий его, по-прежнему оставался невидимым и не проявлял агрессии. Но когда песчаная трясина достигла его колен, снизу, из темноты, сверкнули два желтых звериных глаза и влажная мохнатая морда потянулась к его руке. Мидиан телом ощутил вибрацию хриплого дыхания, а жесткие усы потерлись о непроницаемую поверхность защитного костюма.

Глава 6

– Это я во всем виноват, – сокрушался Эф. – Я знал, что мои слова ничего не значат для вас. Ноль! Абсолютная пустота! Что каждое слово, сказанное мной, должно быть заверено коллегией Ученого совета!..

– Ты слишком самокритичен, – успокаивал его Бахаут, – и все-таки будет уместно, если мой допуск войдет в программу управления машиной. Всякое может случиться. Я один остаюсь трезвомыслящим и в критической ситуации хочу иметь возможность поднять вас на орбиту. Уж поверьте, уважаемый Мидиан, с этим маневром я справлюсь не хуже вашего.

Уважаемый виновник паники лежал тут же на медицинском столе под работающим биосканером в полной готовности к любым, даже самым радикальным оценкам своего легкомыслия, и старался извлечь из памяти события прошедшего дня. Из кромешного мрака выплывали песчаные столбы, светило, вдруг оказавшееся в зените над северной широтой. Песочный холм вырастал из-под ног, обволакивал тело, забрасывая маску пыльной крошкой. На месте некогда отважного и полного жизни первопроходца вырастал одинокий курган, смердящий сигналами бедствия. Мидиан вспомнил, как Бахаут выкопал его воздушной струей с полутораметровой глубины. Как Эф вместо того, чтобы помочь, устроил над его телом истерическое душеизлияние с требованием немедленного ухода на орбиту. Оцепенение прошло, когда Мидиан взялся за рычаги машины. Теперь он сомневался, что все это творилось наяву. И это, и то, что привиделось раньше, и то, что могло бы привидеться, если б он не позволил пескам всосать себя в недра планеты. Над ним замаячило удивленное лицо профессора.

– На кого оно было похоже, сынок?

– На кота, – ответил Мидиан, – желтоглазого зверя человеческих размеров.

– Удивительно, что оно не пыталось вас сожрать. – Сказал Бахаут. – Теперь ломай голову, как животное таких размеров могло выжить в пустыне.

– Это я во всем виноват, – снова возопил Эф и пропал из зоны видимости Мидиана. – Почему я не отправился с вами!

– Будешь виноват, – уточнил Бахаут, – когда твои зловещие фантазии сожрут тебя целиком и примутся за нас.

– Какие фантазии?! О чем ты?

– Да брось, – начал злиться биолог, – гипнотизируй своих студентов. Здесь тебе не место для экспериментария. – Он развернул медицинскую панель и обозрел показания, снятые с организма Мидиана. – Поднимайтесь, коллега. Обещаю, что на территории корабля желтоглазые коты вас не потревожат. Объясни же мне, наконец, – он снова обернулся к расстроенному профессору, – почему твои галлюцинации портят жизнь только вдохновленным романтикам? Почему ни одна из них до сих пор не пристала ко мне, например... Как ты только посмел! Мальчишка пошел один в пустыню на сутки! И ты ему вслед... Чтоб тебе не держать свой дрянной язык за зубами!

Профессор укусил себя за манжету перчатки.

– Хоть бы раз услышать от тебя доброе напутствие! Нет. Ляпнешь гадость и радуешься. Видишь ли, ему никто не поверил...

– Ты прав, ты прав, – казнил себя Эф. – Это я во всем виноват. Только я во всем виноват.

– Довольно трагедий! – Мидиан поднялся с ложа и отключил биосканер. – Если мое тело не представляет интереса для медицины, значит, экспедиция продолжается. Сегодня, так и быть, работаем с орбиты, а завтра снова идем на грунт.

Ни сегодня, ни завтра, ни двое суток спустя под лучезарным простором медлительного альбианского светила ни единого признака жизни обнаружить не удалось. Как не удалось обнаружить ни единого доказательства тому, что многие миллиарды лет назад на этой планете могла сформироваться какая-нибудь элементарно жизнестойкая биоформа.

– Природа альбианских ураганов уникальна, – рассуждал Бахаут, – ею должны серьезно заняться астрофизики. Надо смотреть зону целиком, весь Миграторий. Разве можно делать выводы, стоя на грунте? Ураган может объяснить все: и планетарные сдвиги внутри системы, и изменения оси вращения, и ваши циклические провалы, если на то пошло...

Но единственный астроном экспедиции больше интересовался местной фауной, чем загадкой стихии. Он отвел корабль на дальнюю орбиту и "вспахал" биосенсорным индикатором огромный пласт экваториальной территории.

Буря не возобновлялась. Словно планета приглашала пришельцев еще раз принять участие в этой маленькой феерии. Но ни один из пришельцев не торопился вернуться на грунт. Эф демонстративно презирал себя, съежившись в кресле пилота, а Мидиан занимался настройкой индикатора, не теряя надежды обнаружить хотя бы малейший энергетический всплеск.

– Вот что я вам скажу, дорогие мои шизофреники, – произнес биолог, появившись на лифтовой площадке навигаторской, – вы не одиноки в своих попытках сойти с ума. Очень скоро я присоединюсь к вам.

Эф и Мидиан, как по команде, развернули кресла. Руки биолога были перепачканы растворами, увеличительная маска висела на шее, шевелюра стояла дыбом, но лицо еще выражало остатки душевного равновесия, хоть и поблекшие от титанического усердия.

– Либо вы сейчас же пойдете со мной и скажете, что все это галлюцинация, либо я не знаю, как быть дальше...

Эф и Мидиан подлетели со своих кресел и ринулись в бытовой отсек, где невозможно было протиснуться между беспорядочными развалинами оборудования. Перед взглядами наблюдателей Бахаут разложил два одинаковых образца скальной породы и поочередно подверг их обстоятельному химическому анализу.

– Я все повторю у вас на глазах с осколком камня одной и той же скалы. Два образца дают совершенно разный результат. Пожалуйста, могу повторить сколько угодно. Можете проделать это сами.

Эф поднес к яркому лучу две банки с каменной крошкой и потряс.

– С одного и того же участка? – уточнил он.

– Абсолютно.

На обеих банках были указаны даты взятия образцов. Разница между ними была не более полутора суток.

– Эту пробу ты взял во время урагана? – спросил Эф.

– Именно так.

– А эту, соответственно, до... – он поставил обе емкости на лабораторный стол и отшатнулся. – И что же нам говорит химический состав?

– Помнишь запах гниющих библионов? Первый образец, взятый до урагана, по составу близок к известняку. Но второй... я готов поклясться, что это окаменелость слежавшихся листов папируса.

– Бред, – предположил Мидиан.

– Бред, – подтвердил биолог.

– Бред, – согласился с ними профессор, выдержав истинно профессорскую паузу. – Снаряжайте-ка вашу летучую букашку, дорогой Мидиан.

У развалин скалы, в тишине безветренной и безоблачной пустыни, с самого утра Бахаут трудился, не покладая рук. Он устанавливал буры на разные глубины, программировал работу приборов при экстремальных состояниях атмосферы. Проверял и перепроверял все, что должно было работать в урагане. Эф с Мидианом все это время прогуливались по пескам, вооружившись нехитрым устройством, отпугивающим фантомы, равно как и сложные биологические субстанции.

– Встретишь, – консультировал профессор младшего товарища, – не проявляй испуга. Подумай о чем-нибудь отвлеченном. О женщине, например. У тебя имеется женщина?

– Не имеется.

– То-то вас, молодых, тянет на приключения. Эфемерные твари тонко чувствуют стресс и не подходят к наблюдателю, если, конечно, не имеют цель откусить ему шлем. Подпусти это поближе и ни в коем случае сам не провоцируй контакт.

Ураган застал их среди полуденного зноя. Мрак подступал со всех сторон, пыль летела к небу, и скоро без маски стало невозможно дышать. Бахаут занес в машину рабочий мусор и подключился к связи.

– Ну, где вы бродите? Пора.

Профессор, забравшись на любимый задний диван, полез в карман за таблеткой.

– А я остаюсь, – сообщил Мидиан.

– Вы хотите сказать, мы остаемся, – предположил Бахаут.

– Вы отправляетесь на орбиту, а я остаюсь на грунте. Держите связь, делайте запись. В любой момент мне может понадобиться ваш совет.

– Исключено.

– Я должен быть здесь один. Без фантазий профессора, без машины в укромном месте, без вашего контроля, Бахаут. Наши ресурсы не бесконечны, а риск экономит время. Не так ли, друг мой?

На такое безрассудство Бахаут не нашел убедительных возражений. В таких случаях он прибегал к гипнотическим дарованиям Эфа, но профессора сразил мертвецкий сон за полсекунды до начала разговора. Расчет Мидиана был математически точен: в течение минуты контур машины должен быть замкнут, иначе защитное поле не справится с напором песка.

– Сейчас вы мне нужны на орбите, – убеждал Мидиан задумчивого биолога. – В конце концов, это моя экспедиция и вы не вправе нарушать ее замысел.

Красная "букашка" взлетела вверх и растворилась в мутных слоях атмосферы. Мидиан устроился в расщелине скалы и закрыл глаза. В ушах звенело, и клонило в сон. Противотуманная маска позволяла обозревать всклокоченную пустыню до края горизонта. Он видел только гримасу Бахаута и чувствовал себя виноватым мальчишкой, запертым в безлюдный отсек на вечно дрейфующей платформе. Время летело так быстро, что можно было увидеть движение столбика на хронометре, отсчитывающего минуты как секунды. "Здесь я состарюсь гораздо раньше", – почему-то решил Мидиан. Может, потому, что альбианские сутки оказались длиннее, и он адаптировался к этому так легко, словно Альба и впрямь была его родиной. Теперь он не верил в это ничуть. Песок шелестел о складки комбинезона, искры летали в сумеречном небе. Пульс ударял по вискам, отсчитывая то ли часы, то ли годы.

– Небо светлеет, – сообщил он Бахауту на борт корабля, – ураган кончается. Я по-прежнему один.

– Вы бы видели, Мидиан, какую красоту я наблюдаю сверху. Кольца идут по всему экватору, их сносит на полюса. Ах, если б профессор был "жив"... Какая красота творится мимо его ученого ока. Он посмотрит записи и непременно скажет, что я нарисовал это сам...

Мидиан поднялся взглянуть на работу оборудования, оставленного биологом, и метрах в ста от лагеря заметил силуэт большого кота. Далее он уже не различал ни слова. Потоки восхищения с борта корабля достигали его безликим шумовым фоном, не имеющим ни малейшего смысла. Кот же подпрыгнул в песчаные облака, схватил зубами летящий в его сторону плоский предмет и понесся прочь. Мидиан пулей вылетел из укрытия.

– Ко мне! Ко мне! – донеслось до него, словно его внутренний голос убежал вперед и, ударившись о невидимую стену, вернулся обратно. – Ко мне! – кричал детский голос. Мидиану казалось, что ритм ураганного времени отбросил его в детство, что он слышит собственный голос. Он уже догнал следы на песке, которые растворялись под опадающей пылью.

– Ко мне! – послышалось совсем близко, и из тумана поднялся мальчишка. Белобрысый и кучерявый, в широкой рубахе, прикрывающей голые коленки. – Ко мне! – повторил он и засмеялся, увидев Мидиана, законсервированного в защитный костюм. Кот ткнулся мордой в подол его рубахи. Мальчик резко выхватил из кошачьих зубов дискообразный предмет, подбросил его вверх и отпрыгнул. – Лови!

Кот сиганул на немыслимую высоту, словно под лапами был трамплин вместо песочной каши, щелкнул зубами и пригрунтовался, исполнив сальто. У Мидиана от лязга клыков остановилось сердце.

– Вот и промазал! – крикнул мальчик, и они наперегонки бросились догонять улетевшую игрушку.

Пока Мидиан понял, что диск летит ему в руки, пока бросил в песок прибор, отпугивающий фантомов, пока оценил траекторию приближения, они оказались совсем близко, и диск, тяжелый, как осколок камня, со всего маху, стукнулся об его перчатки.

– Дядя, отдай, – сказал ребенок, – а то папа меня отругает. – И Мидиан первым делом оценил свое самообладание, ибо сказано это, как и все предыдущее, было на его родном языке. На языке цивилизации, которая за все свои миллиардолетние циклы развития ни разу даже не приблизилась к альбианскому Миграторию. Мидиан восхитился присутствием духа и полной ясностью сознания. Он положил игрушку в протянутые руки ребенка и нагнулся, как это делают взрослые, прежде чем обратиться к маленькому человеку.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил он.

– Ладо, – ответил ребенок, словно ждал этого тривиального вопроса.

– А меня – Мидиан. Дядя Мидиан.

– А меня Макролиус. Пантер Макролиус, – ничтоже сумняшеся добавил зверь густым, хриплым басом, и Мидиан, ни на миг не утратив самообладания, ударился маской шлема о песчаную оболочку планеты.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Аннигиляция

Это явление интересно уже тем, что лежит в основе рактариума – шестой философской фигуры, олицетворяющей апокалипсис. Но в данном случае интерес к аннигиляции никакого апокалиптического намерения в себе не несет. Этот процесс – отрицательная фаза пространственно-временной функции, выход за предел ПВ-оси возник как побочный продукт исследования антигравитанта и доставил немало проблем в связи с колоссальным выбросом энергии. Долгое время он причинял беспокойство, но в конце концов занял достойное место в науке и стал не только равноправным компонентом практического АГ!, а еще и "могильщиком" теории универсальной энергетики, которой человечество пока не переболело. Совсем другое дело идея "чистого" оружия. Казалось бы, аннигиляция самим провидением послана для того, чтобы фактуриалы "мочили" друг друга, не пачкая рук. Однако это происходит не так уж часто. Может, потому, что цивилизация успевает интеллектуально созреть к данному этапу технического прогресса. А может, потому, что риск неграмотного использования такого мощного инструмента гораздо выше для пользователя, нежели для потенциальных жертв. Конец, допустим, неизбежен, а вот страхов, связанных с ним, вполне можно избежать. Естественные аннигиляционные процессы природы свойственны великому множеству вещей. В каждом проявлении бытия можно при желании отыскать что-нибудь рактариумное, кратное шестерке, сатанинское, одним словом.

На самом деле ничего сатанинского в практическом антигравитанте не предусмотрено. Но, прости Господи, как хочется иногда иметь под рукой маленький карманный аннигилятор: прицелился в какую-нибудь дрянь – хлоп... и чисто. Ни тебе визга, ни тебе тела, ни свидетелей, ни присяжных, даже для похоронного агентства не найдется работы. Стерильная территория. Но это так... крик души, не имеющий отношения к сути изучаемого феномена.

Серьезные исследователи процесса ставили перед собой задачу, прямо противоположную мстительным намерениям аборигена. А именно: каким образом можно аннигиляции противостоять, защититься от нее или же повернуть процесс вспять, если таковой оказался некстати.

Прежде немного истории. Опыт посредников на "чистом" пространстве-времени обозначил конкретную методику управления процессом. Практическая навигация дала всеобъемлющий график расчетов (типа: с какой скоростью и по какой траектории следует разогнать физическое тело, чтобы оно исчезло из бытия). Личный печальный опыт – хорошо. Однако навигаторы имели дело только с макрокатушкой, вернее сказать, "имели" эту самую катушку во всех динамических режимах. Выйти за ее пределы пилотам пока что не удавалось. Это демонстрировали посредники и категорически предостерегали всех остальных. Их методика плюс теоретическая база навигационных школ в совокупности своих достоинств легли в основу создания управляемого аннигилятора. Но настоящая работа еще предстояла.

За основу была принята индивидуальная АДК объекта. Все равно какого: хоть булыжника с мостовой, хоть человекоподобного гуманоида, – каждый объект в равной степени привязан к ПВ-оси, от элементарных волновых вибраций до естественных пределов габарита. Если человечище выдалось метр с кепкой ростом – то кепка будет олицетворять собой верхний предел измерений и о макроуровне оси можно на время забыть. Зато его микроструктура аналогична микроструктуре Вселенной. Но индивидуальна. В том-то и дело. Гармонический ритм, более-менее постоянный на протяжении всей жизни объекта, покуда он не распался и не предстал в иных ипостасях, – сама динамическая основа АДК – оказалась ключом к решению задачи.

Индивидуальный аннигилятор в примитивном представлении будет иметь такой порядок работы:

– снятие показаний индивидуального динамического ритма (кода АДК) с выявлением доминирующих частот и сочетани;

– моделирование контрритма (составление программы генератора частот, способных погасить динамику данного объекта);

– ну и, ясное дело, нажатие пальца на кнопку "пуск" – кепка падает в сапог, коллектив единомышленников обменивается товарищескими рукопожатиями.

При необходимости кепку можно отправить вслед за хозяином, если схему ее АДК добавить в общую программу. В этом случае до сапога долетит одинокий ярлычок завода-изготовителя.

И все-таки, как уже отмечалось выше, задача исследователей сводится не к тому, чтобы свести на нет, а к противоположной задаче. Которая, казалось бы, логического решения не имеет. Там, где поработал аннигилятор, не то что похоронное агентство, совок с веником не понадобится. Самое время воспользоваться покровительством Естества и попросить для аннигилированного объекта последний шанс на спасение.

Посредники с самого начала подозревали, что в оркариумной природе Вселенной есть ответы на все вопросы бытия. И были совершенно правы. Посредники были абсолютно уверены, что чистая аннигиляция в природе невозможна, так же как невозможно "чистое" пространство и время. Они были уверены, что где-то в субпространстве ЕИП должна оставаться копия аннигилянта. Вся работа интуитивно свелась к тому, чтобы найти эту матрицу, выяснить, сколько времени она способна содержать информацию, пока ЕИП не обработает ее подчистую, и научиться при помощи того же самого генератора контрритма стимулировать прежнюю динамическую форму. Как выяснилось, матрицу можно найти, хотя гораздо проще превентивно удержать на месте. Срок годности ее информации зависит от общего состояния Е-поля. Он не слишком велик, но вполне достаточен, если не чесаться, а работать. Что же касается стимулирующих возможностей генератора – главное не уронить его в матричное поле во время эксперимента.

И еще одно. Безусловно, главное следствие всего вышесказанного заключается в том, что четкий информационный слепок в Е-инфополе, оставленный аннигилировавшей субстанцией (так же как АДК в макро-катушке), является еще одним великим подарком Естества своим творениям. Поистине бесценный. Может быть, эти творения того и недостойны.

Глава 7

– Вы хоть раз в жизни пользовались биокорректором? – спросил Бахаут. – Нет, Мидиан, поймите меня правильно. Я не к тому, чтобы усомниться в вашем интеллектуальном достатке. Но человек, собирающийся в экспедицию с перспективой высадки на необитаемые планеты, должен хотя бы раз, из чистого любопытства, притронуться к панели костюма. Взгляните, кислородное обеспечение такое, словно вы приготовились к летаргическому сну. Вам доставляет удовольствие падать в обморок от малейшего стресса?

Мидиан приоткрыл глаза и ослеп от света.

– Нет, я не к тому, чтобы пересмотреть ваши исследовательские методы. Может быть, в таком состоянии легче идти на контакт. Тогда не облачайтесь в защиту. Только распугаете аборигенов.

Еще одна попытка открыть глаза увенчалась тем же печальным результатом. В потоке ядовитого луча он не видел ничего, только представлял себе фигуру биолога за панелями медицинских приборов и себя, раздавленного, униженного, втоптанного в песок.

– Да накиньте же вы маску в конце концов, – рассердился Бахаут, – что за беспомощность, я не понимаю? Ведете себя как дикарь.

– Я ничего не вижу, – пожаловался Мидиан.

– Это неудивительно. Удивительно то, что вы до сих пор не в коме.

– С первым контактом вас, командир, – поздравил его голос профессора. По тону невозможно было понять, есть ли это искреннее поздравление или циничное издевательство. Потянувшись к маске, Мидиан обжег палец и решил, что это самая вопиющая месть титулованных ученых особ за то, что участь первого контакта выпала не в их честь.

– Ваши перчатки, – объяснил профессор, – лежат на столе Бахаута. Поэтому не размахивайте руками вслепую. Давайте-ка я помогу вам встать.

Не дожидаясь помощи, Мидиан скатился со стола и обнаружил, что биолог занят вовсе не его персоной. Перчатки были срезаны с его запястий, ровным слоем размазаны по панели индикатора и подвергнуты изучению всеми способами, доступными современной биологии.

– Что? – спросил Мидиан, пробираясь к Бахауту через нагромождения пустых контейнеров.

– Надо было сразу консервировать, – объяснил Эф, – вы же видели, как программируется биостанция. Пробы, взятые в ураган, должны быть немедленно помещены в камеру нейтрализатора, иначе какой в них толк?

– На диске могла быть слюна с кошачьих зубов. Мальчик брал его голыми руками. Неужели ничего не осталось?

– Вам прихватить бы сам диск, – вздыхал биолог, – здесь, дружище, сплошной альбианский песок. Тот самый вездесущий песок, от которого я не могу очистить салон вашей машины. Песок, песок, ничего, кроме песка... – Он крутил микроскоп, вгрызался лучом пинцета в мякоть рукавичной материи, мочил ее и жег растворами, тряс в вакуумной камере в надежде отыскать хоть одну незнакомую былинку. Все это напоминало даже не издевательство, а явное проявление недоверия к тому, что Мидиан видел и слышал, находясь в здравом рассудке.

– Между прочим, – утешал его профессор, – ваша экспедиция уже заслуживает внимания Ученого совета. Даже если разумные формы не проявят себя, считайте, что уже имеете исследовательский допуск в Мигратории. По возвращении на Пампирон я обещаю вам самую серьезную поддержку Совета. Вы себе не представляете, какие это перспективы...

– Да что вы говорите, – отмахнулся Мидиан.

– Он имеет в виду пробы грунта, – объяснил биолог. – Во время урагана они отличаются химическим составом. На этой почве у профессора обострилась звездная болезнь. Ведь до нас подобного явления природы никто не наблюдал.

– Смотрите-ка сюда, смотрите, – профессор приподнял над столом коробку с глыбой слоистого камня. – Похоже, что когда-то это было стопкой листов, раскатанных из травянистых волокон.

Каменная плитка опрокинулась набок, и крошки посыпались на пол.

– Это? – Мидиан не поверил глазам.

– Да, да, – уверял профессор. – Порядка триллиарда лет тому... По самым примерным подсчетам. Это действительно папирус, растительная основа, вполне пригодная для листового письма.

– Может быть, нам удастся считать информацию? – предположил Мидиан. – Если точно просканировать пласты...

– Можно подумать, мы тут отдыхали... – удивился профессор. – Бесполезная работа, уверяю вас. Как ни сканируй – сплошная серая масса. Переройте все альбианские камни. Если найдете хотя бы тень графического узора, я тотчас же с удовольствием сниму информацию.

– Согласно вашей теории, – настаивал Мидиан, – исчезнувшая информация обязана оставить след в ментасфере. Разве не вы учили студентов, что лучший способ записать что-либо в природные инфоносители – это уничтожить оригинал.

– К сожалению, эта коллекция камней уже не несет информации.

– Тогда самое время заняться ментасферой.

– Вы не хуже меня знаете, любезный, что альбианская ментасфера нейтральна.

– Она не может быть нейтральной. Скажите проще, профессор, вы не способны подобрать к ней ключ.

– Это слишком сложная тема для дискуссии, – обиделся Эф. – Вы не понимаете сути явления, а пытаетесь разбираться в деталях. Но что самое позорное для молодого ученого, вы осмеливаетесь делать однозначные выводы.

– Я следую вашей логике, профессор.

– Вы отвратительно усвоили логику моего предмета...

– Есть! – воскликнул Бахаут и дождался абсолютной тишины. – Окаменелые древесные выделения. Диск, побывавший у вас в руках, Мидиан, янтарный. Значит, ураганный анализ грунта – не фикция. Здесь была биосфера. Дорогие мои спорщики, это значит, что ваши "разумные формы" никуда не денутся... когда-нибудь попадутся.

После полного витка по орбите Мидиан зафиксировал корабль над тем же местом, где два раза подряд его застал ураган. Он отправился вниз, оставив пампиронских интеллектуалов на борту рыться в окаменелых библионах. Рассвет наползал на гладкий песок. Ни пылинки, ни ветерка. Он прошел по волнистому грунту и взял пробы там, где, по его мнению, должна была ступать босая нога мальчика. Но вскоре вытряхнул песок обратно.

– Ладо! – крикнул он в пустоту, но только усталый голос Бахаута отозвался в динамике шлема.

– Вы меня напугали. Будьте любезны, Мидиан, если вам приспичит еще раз истошно завопить, приглушите громкость.

– А еще лучше, возвращайтесь к нам, – добавил Эф. – Они не появятся раньше бури. Не пристало солидному астроному без толку топтать грунт.

"Он прав, – думал Мидиан, – я веду себя как школьник", но о возвращении на корабль и слышать не хотел. Пустыня завлекала и привораживала. Ноги упрямо шли на юг. Сутки Мидиан не знал ни отдыха, ни сна, а вернувшись к скале, основал лагерь. Надул шатер на открытом месте, занес туда бытовую утварь, установил антенну, отправил на орбиту машину и попросил Бахаута принять ее в гараже. Но вскоре уже пожалел об этом, потому что машина вернулась обратно с новыми контейнерами для проб и Эфом, в качестве сопровождающего курьера со строжайшим указанием не прикасаться к маневровым рычагам. Всю дорогу профессор боролся с соблазном. Чувство самосохранения возобладало. Но, едва ступив на песок, он тут же позволил себе выплеснуть накопившееся недовольство. Его ученое достоинство раздражало буквально все: начиная с манеры Мидиана программировать полеты и кончая местом, выбранным для установки шатра.

– Вы думаете, я не хочу иметь дело с ментасферной информацией? – возмущался профессор. – Милый мой, это вам не шифрованные письмена дикарей. Вы не представляете всю сложность и тонкость, наконец, опасность такой работы. Это Бахаут убедил вас в том, что я пойду на любую низость ради сохранения репутации. Вы обижаетесь, торопите меня, а я рискую сделать ошибку, на исправление которой не хватит никаких ресурсов. Ментасферная информатека – это не бортовой архив. Здесь односторонний контакт чреват... Мы должны ждать.

– Будем ждать, – соглашался Мидиан.

– Ваши контактеры фантомны и ведут себя подчеркнуто нейтрально. Они должны сделать осознанный шаг.

– Если вы так считаете...

– Молодой человек, – профессор побледнел от досады, – если б вы только знали, если б вы только могли представить, что я думаю о вас, о вашей экспедиции и о том, что ожидает нас при самой благополучной развязке, вы не вели бы себя так вызывающе равнодушно. – Он направился к машине, а Мидиан, как последний подхалим, выдвинул перед ним ступеньку трапа, чего прежде не делал никогда, даже для самых уважаемых пассажиров. – И вот что я вам скажу, – добавил профессор, – как можно реже пользуйтесь радиосвязью. Только в самых исключительных обстоятельствах.

"Лети, лети", – думал Мидиан. В эти сутки он ждал урагана, и присутствие Эфа в лагере не стимулировало его исследовательский азарт. Сейчас его голова была занята совершенно другими вещами. Второй ураган был на минуту короче. Если эта тенденция сохранится, планета утихнет, и фантомные твари перестанут являться на поверхности. К тому времени, как экспедиция достигнет Пампирона и соберет, с позволения Совета, целый караван исследовательских платформ, здесь нечего будет делать. Это были те ресурсы, которые Мидиан боялся потерять больше всего прочего. До следующего ухода Альбы в циклический провал он мог не дожить. А цивилизация, которой небезразлично собственное происхождение, могла не дождаться выхода планеты из провала.

Ураган застал его сидящим на пороге шатра. Вихри песка поднимались с южной стороны. Воздух гудел и свистел, осыпая искрами защиту комбинезона. Ноги погружались в песок, и Мидиан не предпринимал усилий, чтобы вытянуть их на поверхность.

– Дядя Мидиан? – услышал он детский голос, и рука мальчика коснулась его плеча. – Ты задумался? Извини.

Забытье прошло вмиг, словно он не дремал и не грезил наяву, только вдруг удивился, что раздулся шатер. Стал похож на шар, готовый лопнуть от прикосновения. Уровень песка поднялся до колена, и Мидиан не сразу смог встать на ноги, чтобы поприветствовать мальчика.

– Ты не видел здесь мяч?

– Мяч? – Удивился Мидиан.

– Да, плоский, тяжелый мяч. Не могу найти.

– Я отдал его тебе.

– Все правильно, – согласился Ладо, – но когда ты упал, я так разволновался, что совершенно не помню, куда его положил. Это была наша любимая игрушка. Представляешь, как теперь расстроится Макролиус?

– Твой желтоглазый кот?

– Макролиус не кот. Он пантер. Таким он вышел из урагана. С этим ничего не поделаешь. Он очень извиняется за то, что испугал тебя.

Мидиан опустил на маску противотуманный бинокль и огляделся, но не то что мяча, даже поверхности грунта невозможно было четко различить в песчаном катаклизме. Мальчик же стоял совсем близко, прикрывая ладошкой глаза.

– Ты не боишься гулять во время урагана? – спросил он с озабоченностью воспитателя.

– Разве это ураган? – улыбнулся Ладо. – Это не ураган совсем. Ты, дядя Мидиан, не видел здесь настоящего урагана.

– И все-таки при ясной погоде мы бы вмиг нашли твою игрушку.

– При ясной погоде, – важно произнес мальчик, – надо сидеть дома. Папа сказал, что при чистом небе нас легко увидят пришельцы.

– Где же твой папа?

– Там, – он махнул рукой куда-то на юг.

– Ты можешь нас познакомить?

– Могу, но папа очень рассердится, когда узнает, что я потерял мяч. Он не разрешает выносить его из дома, и я пообещал...

– Постой, скажи мне, малыш, почему вас не должны увидеть пришельцы?

Ладо примолк.

– Кто они такие? Почему вы прячетесь?

Ладо прикусил губу и отвернулся.

– Ты боишься их, поэтому разгуливаешь один по пустыне в такую погоду?

– Я не один. Со мной Макролиус.

Мидиан вспомнил зубы Макролиуса и принял довод.

– Допустим... Как ты думаешь, кто я такой? Может, я и есть тот самый пришелец.

– Нет, пришельцы там, – мальчик указал в сторону неба, – летают и смотрят вниз.

– Я тоже иногда летаю и смотрю вниз, но это не значит, что ты должен меня бояться.

– Ты? – удивился Ладо. – А где твои крылья?

– У меня есть кое-что поинтереснее крыльев. Хочешь, покажу?

– Хочу.

– А заодно познакомлю тебя со своими друзьями.

– Давай.

Мидиан нырнул под полог шатра, чтобы завывания ветра не искажали информации, которой и так едва ли можно было верить.

– Эф! Бахаут! Если хотите видеть живого альбианина, надо встать на грунт до конца урагана. Используйте скоростной режим. Быстрее, прошу вас.

Мальчик, к удивлению, не кинулся убегать. Напротив, зашел без спросу внутрь шатра, напичканного оборудованием, словно это была родная пещера. В наушнике не прозвучало ни одного внятного слова. Только беспорядочная возня, из которой Мидиан время от времени извлекал смысл: вот они ринулись к лифту в гаражный отсек, вот они застряли в капсуле, потому что забыли стабилизировать станцию, вот бортовой компьютер разблокировал выход. Сейчас они будут в суматохе вспоминать, что надо сделать, потом Бахаут догадается вернуться в навигаторскую. Секунды, минуты, вечность, когда маленький абориген стоит рядом с ним и щупает пальцем крепление антенны.

– Когда прояснится небо, ночью, я покажу тебе звезду – корабль, на котором я прилетел сюда.

– Нет, – ответил Ладо, – мне надо вернуться домой до чистого неба. Иначе папа больше никогда не пустит нас в пески. Еще он допросит Макролиуса и тот расскажет, что видел пришельца.

– Кто твой папа?

– Так... альбианин.

– Об этом я мог бы догадаться. Чем занимается альбианин, кроме того, что запрещает тебе гулять?

– Чаще всего он спит. Дядя Мидиан, я должен обязательно найти мяч. Папа огорчится, когда узнает.

– Не беспокойся об этом, лучше скажи, кроме тебя и папы, здесь кто-нибудь живет?

– Конечно, – мальчик удивился наивности взрослого человека, – мой пантер Макролиус.

– А кроме пантера Макролиуса?

– Есть и другие жители... Но не все они прошли через ураган.

– Что это значит?

– Не с каждым я играю в мяч.

– Значит, у тебя совсем нет компании?

– Мой пантер Макролиус.

– Да где же он, твой пантер?

– Вон сидит... – Ладо указал сквозь закрытый полог точно в цель. Именно оттуда на Мидиана блеснули два желтых глаза. – Не хочет причинять неудобство.

– Да ну, какое там неудобство. – Мидиан застыл на пороге в позе проникновенного гостеприимства. – Прошу вас переждать непогоду. – Но пантер не привык злоупотреблять вежливостью пришельцев и, не двинувшись с места, погасил свои "прожектора", оставив две светлые щелочки.

– Папа, – объяснял мальчик, – тоже мой друг. Сейчас он самый умный и добрый, но когда узнает, что ты пришелец, – даже разговаривать не захочет.

– Может, какой-нибудь другой взрослый альбианин захочет узнать нас поближе?

Ладо задумался, перебирая в памяти знакомых. Чем дольше тянулась пауза, тем меньше оставалось надежды на результат. Казалось, мальчик успел просмотреть именной архив метагалактического поселения, в то время как Мидиан не смог даже сосредоточиться на вопросе, который причинял ему дискомфорт: почему ребенок свободно говорит на его языке? Как это можно объяснить, будучи в здравом рассудке? Как можно оставаться в здравом рассудке, не имея возможности объяснить этого феномена?

– Пожалуй, я познакомлю тебя с Эсвиком, – осенило кучерявую головку. – Да, как раз с Эсвиком я тебя и познакомлю. Пожалуй, ты будешь доволен.

– Надеюсь, что Эсвик тоже...

– А... не беспокойся. Он счастлив, когда ему уделяют внимание. Только Эсвика сначала надо найти.

– Когда пойдем искать?

Ладо выглянул из шатра.

– Хоть прямо сейчас же... – его взгляд застыл неподвижно у макушки скалы, и Мидиан еще раз поразился остроте зрения ребенка. Красная машина в оболочке песка и пульсирующих протуберанцев защитного поля бесшумно опускалась в рыхлый грунт. Два пришельца, до макушек упакованные в скафандры, выплыли из песчаной завесы, вломились в шатер и встали как вкопанные.

– Ладо, – представил мальчика Мидиан. – Это дядя Эф и дядя Бахаут.

Оба дяди имели одинаково ошарашенный вид. Оба так и не сообразили поднять маски. Однако мальчика это совершенно не смутило, словно он, проживая в песках, привык видеть предметы насквозь. И если при таких данных ребенок не нашел своей игрушки, рассудил Мидиан, значит, не кроется ли в этом подвох? Не есть ли это первый шаг "с их стороны", о котором говорил Эф, и не стоит ли прекратить порочную практику недооценивать собеседника по причине малолетства?

– Вообще-то, мне пора. Дядя Мидиан, ты не обидишься, если мы поищем Эсвика в другой раз?

Дядя не обиделся и, как только мальчик скрылся из вида, взял воздушный бур и направился к занесенной песком биостанции.

– Зарядите мне, Бахаут, поисковое устройство на янтарную структуру.

– Мальчик потерял свой "звездолет"? – сообразил биолог.

– Если до конца урагана я не вытащу его игрушку, о контакте можно забыть. По крайней мере, до следующего циклического провала.

Янтарную лепешку Бахаут вычислил сразу и не отдал Мидиану, пока не обшарил ее поверхность лучом химического индикатора. Он уже готов был просветить ее насквозь, но Мидиан отобрал реликвию, испугавшись нежелательного воздействия просветки на полетные свойства. Бахаут удовольствовался тем, что есть, собрал на борт новые образцы, посадил на задний диван подозрительно спокойного профессора и отчалил на орбиту.

Вскоре машина вернулась без Бахаута. В ней Мидиан обнаружил того же профессора, только на этот раз в совершенно невыносимом расположении духа. К профессору прилагался спальный комплект, что свидетельствовало о лопнувшем терпении Бахаута и невозможности дальнейшего сосуществования в замкнутом пространстве.

– Ну вот, – поприветствовал профессор Мидиана, – поздравляю. Потрясающий прорыв в исследовании фантомов. И то и другое существо – абсолютные биоструктуры. Не верите? А Бахаут уже разбирается с ДНК. И мальчик, и зверь – персонажи для заповедника мутантов. И еще не ясно, кто из них больше. Опять не верите? Если вы не сильны в генетике, вам повезло, даже не пытайтесь напрягаться...

Спальник профессора был развернут у пульта радиостанции. В таком месте мог устроить себе лежбище только истинный мутант, и Мидиан уже не знал, где проходит эта деликатная граница между естеством и издевательством. Да и стоит ли чертить границы на таком неустойчивом субстрате, как психика пришельца, периодично взболтанная ураганом.

– Если позволите, я отключусь прямо здесь, – сказал профессор, – а вы, дорогой Мидиан, будьте любезны, не уроните мне на голову тяжелых предметов.

Сон не пошел Эфу на пользу. Он остался в том же дрянном расположении духа. При колоссальном объеме работы, о которой он даже мечтать не мог в аудитории Пампирона, профессор ухитрялся изнывать от безделья, належивать мигрень и нагонять тоску не только на Мидиана, но и на чуткие приборы биостанции. Мидиан мечтать не смел о том, чтобы пробудить интерес в этом саморазлагающемся субъекте. Он ждал урагана в надежде, что Бахаут заберет своего товарища обратно вместе со спальником. От истерической жажды деятельности Мидиан отскреб янтарный диск от въевшегося песка, подравнял грани, отцентровал и даже взялся полировать, чтобы "звездолет" летал ровнее, издавая свист, обычно пленяющий мальчишек. Он вложил в это занятие все, что только могло уместиться в объеме игрушки, от познаний в области аэродинамики до невероятного терпения, свойственного только исключительно одаренным наставникам. Обиженный невниманием профессор в конце концов устал и утих. Он снова забрался под одеяло и уже было полез в карман за снотворным, как неистовый вопль заставил его забыть о сне, а выпавшая из рук таблетка закатилась под блок связи так далеко, что профессор только и смог, что проводить ее взглядом.

– Эф! – кричал Мидиан. – Если это не контакт, тогда я не знаю, что это такое!

Поддавшись панике, профессор выскочил из шатра и столкнулся с Мидианом.

– Эф, вы утверждали, что без труда расшифруете любые письмена аборигенов. Так принимайтесь же за работу!

В руки профессора упала глянцевая плоскость янтаря, в недрах которого, сквозь наслоения окаменелой смолы, проступал срез древесины, мелко исчерканный орнаментом закорючек.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Матричное поле ЕИП. Эффект Циола

В развитии науки (искусства) Ареала подмечена одна ярко выраженная ритмическая закономерность: если теоретическая догадка вдруг находит подтверждение на практике, то следом непременно появится практический результат, требующий теоретических обоснований, за которым, в свою очередь, опять появится гипотеза, которую придется проверять на практике. В прошлом фрагменте речь шла о матричном слепке в ЕИП, возникающем в результате аннигиляции. Соответственно, самое время узнать, что представляет собой субстанция – держатель матрицы и каким образом она может оказаться полезной в практическом освоении АГ!

Эта субстанция получила название "матричное поле ЕИП" – одно из проявлений оркариумной природы, которое отвечает за архив (память), архивный анализ (систематизация памяти), за перспективную аналитическую обработку информации на базе архива, но притом к основным оркариумным функциям Естества никакого отношения не имеет. Компетенция матричного поля невероятно велика, можно сказать, не ограничена в пространстве и времени. С другой стороны, она столь же невероятно бездейственна благодаря своей неограниченности.

Рассуждая об антигравитантах, мы пользуемся аритаборской логической схемой, а так как аритаборцы применяют свое моделирование везде и повсюду, придется воспользоваться тем же методом и представить себе, что функция матричного поля ЕИП и мыслительная способность человека развиваются по одной и той же логической фигуре. В самом деле между ними гораздо больше сходства, чем различия. Главная идея заключается в том, что обе субстанции существуют вне времени (и, соответственно, вне реального пространства). Наши воспоминания о прошлом и мечты о будущем лишены временных привязок, они не соблюдают последовательность, могут повторяться сколь угодно часто и вообще, по определению, вполне соответствуют симулятору антигравитанта, способному деформировать АДК. Вот самый примитивный пример, "Песни о тревожной молодости" называется. Представьте себе, что через двадцать лет вы услышали старый шлягер, который в студенческие годы распевали с однокурсниками у костра, – организм испытывает легкую эйфорию, непроизвольно вспоминаются лица, запахи, чувства... вы уже не здесь. Что происходит? Ничего особенного. Вибрационные воздействия пространства на вашу индивидуальную АДК пытаются выбить вас из конкретной временной координаты. Боюсь, это все, на что способно матричное поле в отношении человека разумного. Может быть, при большем усердии со стороны Естества, при более глубоком и полном диапазоне воздействия, вы бы "очутились" у костра и ни за что бы не поверили, что это всего лишь безобидный гипноз.

Но матричное поле не имеет реального времени. Оно не имеет возможности выхода в реальное время. Грубо говоря, когда работает рассудок, чувства отдыхают. Попробуйте дать волю воображению в момент просмотра биржевых сводок. Это обычно делают после, мечтая на вырученную сумму отдохнуть на Гаити или сокрушаясь об утраченных миллионах. В сознании человека остается матрица ситуации: я банкрот (с таким-то цифровым показателем). Пройдут годы, матрица рассосется, то есть, возможно, забудутся цифры, ненужные подробности, их место займут размышления, анализ причин, выводы из последствий. Реальное время может воздействовать на матричное поле как реальное событие на индивидуальное сознание одним-единственным способом – оставить свой слепок. Чем четче, тем лучше, тем дольше он сохранится, тем гуще обрастет аналитическими подробностями.

Конечно, диапазон возможностей человеческой души не сопоставим с глобальной матрицей мироздания. Но, если исчезнувший из бытия костер вновь обретает формы и запахи, если имеется такая тенденция, почему бы не последовать за ней и не расшевелить матричное поле на реальное воплощение утраченных объектов? Тем более что реальный генератор для этой цели есть. Казалось бы, в той же фазе стоит поменять "плюс" на "минус", а затем отрегулировать АДК в пределе скоростных симуляторов, больше и не надо... Но дело встало. Опыты были убедительны, обстоятельны, но безрезультатны. Вся загвоздка эксперимента сводилась к одному забавному зеркальному парадоксу пространственно-временных отношений: человек не может причесать челку своему отражению. Между ними прозрачный барьер: с одной стороны – реальный мир, с другой – иллюзия реального мира. Дело в том, что в жизнепригодном состоянии объекта пространственная координата пассивна по отношению к координате времени. В матричном (аннигилятивном) состоянии происходит зеркальный эффект: время становится пассивным по отношению к пространственным проявлениям. Казалось бы, это напрочь исключает саму возможность воплощения матрицы. Но, как уже говорилось в начале фрагмента, за теоретическим обоснованием непременно должен последовать практический казус. И он не заставил себя ждать. По традиции, это недоразумение должно было бы называться "эффектом Циола" в честь легкомысленного лаборанта, который к опытам в матричном поле никакого отношения не имел. Но истинно посредническая страсть совать нос во все, что непонятно, каким-то образом вовлекла его в пределы испытательной лаборатории. Там он и совершил акт гениального разгильдяйства. Но, вместо того чтобы занять почетное место в Книге Искусств, наверняка занялся чисткой сортира где-нибудь на периферии туристических заповедников Аритабора. Я же не могу обойти вниманием такой примечательный эпизод, поэтому излагаю, как было.

После серии неудачных попыток вызволить матрицу из общего поля при помощи генератора проницательный Циол подметил, что обратное воздействие генератора не адекватно. Тело в матричном состоянии утрачивает точку гармонии, некий изначальный уровень отсчета, поэтому не имеет возможности "собрать" самое себя воедино. Будто рассыпавшийся в мелкую крошку дворец: вроде бы не утратил потенциальных возможностей вернуть прежнюю форму, но отсутствие архитектурного проекта делает бессмысленным сборку по одним лишь принципам слепого подбора. То ли дело наделенное разумом существо. Циол, втайне от общественности, решил поставить себя на место объекта и, для пущей гармонии, прихватил с собой управляющую панель генератора. Именно так: прихватил с собой в полной уверенности, что его могучий интеллект устоит перед тлетворным влиянием матричного субстрата. Проще говоря, захлопнулся в сейфе вместе с ключами. В результате группа исследователей осталась без лаборанта и без ценного прибора. Если первое обстоятельство кое-как еще можно было пережить, то второе уже не лезло ни в какие ворота. Надо было что-то предпринимать и действовать как можно быстрее, пока матрица прибора не перемешалась с останками Циола и не рассосалась в общем поле. Прежде подобные опыты не получались даже с единичным предметом предельно элементарной структуры. Но фактор чрезвычайных обстоятельств заставил исследователей мобилизоваться. Генератор был уникальным творением, неповторимым в своем роде. О чем думал Циол, подвергая риску саму идею управляемого антигравитанта, так никто и не понял, включая самого Циола.

Первым делом посредники вошли в ЕИП, презрев технику безопасности. Тем самым привлекли к себе внимание со стороны Ареала. Собственно, если б не эта отчаянная выходка, природа АГ! до сих пор, возможно, считалась бы заповедной темой. Добравшись до нужной матричной "координаты" по каналам ЕИП, они нащупали тлеющий слепок прибора в совокупности с виртуально мыслящим лаборантом, наделенным той же виртуальной физической кондицией. Расчленили эти две неразлучные субстанции и активизировали АДК. И это все, на что была способна наука в те времена. Но медицинская этика уже тогда обязывала реанимировать безнадежного пациента, покуда он сам не отправится в лучший мир. Это был сумасшедший денек, и, ей-богу, никто не планировал наделать эпохальных открытий.

"Что это вы там рыщете, интересно знать?" – пришел запрос в аритаборскую лабораторию с пункта инженерного контроля ЕИП.

"Да так... Завалилось тут кое-какое барахло", – оправдывались аритаборцы.

"Ну да! Все-таки интересно, почему с вашей станции идет такой шквал помех, что сбиваются маяки "навигатора"?"

Вешать лапшу на локаторы контролера ЕИП было задачей не из легких, чреватой тотальным информационным контролем, после которого подвалы Лубянки могли бы показаться курортной зоной. Посредники решили обезопасить себя чисто геометрическим методом, – изолировали нейтральной сферой свое рабочее пространство, проще говоря, поставили информационный блок по всему контуру. То, что случилось потом, превзошло прогнозы самых дерзких футурологов: изолированный кусок матричного поля стал ненормально прогрессировать, тиражируя накопленную в нем информацию, за неимением доступа к информации внешней. Матрицы становились ярче, мощнее безо всякой посторонней помощи, пока не достигли такого насыщения, что эфемерная субстанция перешла в состояние, пограничное между матрицей и материей, застряла, упершись "рогами" в мир бытия, а "копытами" в мир призраков. Новообразование подмяло под себя все информационные каналы, задействованные в проекте. Этого оказалось мало для регенерации материальных форм, но вполне достаточно для подачи команды на пульт утерянного генератора. Драгоценный предмет был извлечен, сфера ограничения была снята, поле выровнялось и перестало сбивать с маршрута навигаторов. Посредники же, получив практическую головоломку, сели и серьезно задумались над ее теоретической подоплекой.

Сразу приведу пример с аналогичной модели: мы сравниваем матричное поле ЕИП с мыслительной системой человека, почему бы аномалию ограничения матрицы не сравнить с умопомешательством? Некий пациент, вообразив себя Бонапартом, вскакивает на тумбу и командует построение медперсоналу. Фантазии приобретают черты реальности в отдельно взятом ограниченном пространстве его менталитета. Наверно, подлинный Наполеон в психушке вел бы себя примерно так же. Не исключено, что хорошо "разогретый" пациент припомнит все подвиги своего прототипа и перескажет их в весьма реалистичных деталях. Не имея понятия о происхождении психических заболеваний, попробую предположить, что в мыслительном процессе больного образовалась "локальная зона", не допускающая притока информации извне, и все, что оказалось в изоляции, беспорядочно прогрессирует, выплескиваясь на ни в чем не повинный окружающий мир в образе полнейшей фантасмагории. Внутренний мир пациента при этом находится в относительной гармонии с самим собой.

Теоретическое обоснование аритаборского события выглядело, безусловно, иначе. Но являлось столь же психогенным по сути. При детальном рассмотрении оно выявило немало полезных свойств полей, невидимых за небрежностью эксперимента: каким образом АДК консервирует свои свойства в матричном состоянии? как матричные метаморфозы влияют на субстанцию личности? На пользу ли пошло Циолу это приключение, во вред ли... все равно эффект локализации аннигилированных структур будет называться "эффектом Циола", как бы это ни было противно аритаборским догматам. Потому что именно Циол забил первый колышек на строительстве глобального практического антигравитанта, невольно став первым агравитанавтом в истории Ареала.

Глава 8

"Дорогой друг! Из Анголеи по-прежнему нет известий. Вода подошла к горе. Сегодня стало ясно, что мы напрасно потратили время на Косогорье. Океан не отступил. Ливни усилились. Похоже, что у тебя в руках реликвия последней альбианской цивилизации. Ты получил в наследство проклятую планету. Она принадлежит только богам, принадлежала и всегда будет принадлежать. Даже заслужив их милость, твои шансы выжить невелики..."

На янтарном диске стоял диктофон Эфа и в который раз прокручивал один и тот же текст.

"Дорогой друг, если твой корабль способен подняться выше облаков, – ты сильнее нас. Но знай, твоя сила не вечна. На Альбе ничто не может быть вечным, кроме богов. Чтобы выжить, ты должен стать сильнее их. Ты, способный видеть свет солнца, должен построить молнию, которая поднимется выше молнии Босиафа. Ты должен подняться выше богов, чтоб перестать называться тварью. Но знай, что каждый шаг к небу будет гибельным, потому что боги видят все, знают все..."

Эф давно гулял по пескам, а Мидиан не мог оторваться от записи. Хотя, казалось, выучил ее наизусть. Но чем дольше слушал, тем меньше доверял вольному переводу профессора. А чем меньше доверял, тем реже Эф заглядывал под купол шатра в надежде отвлечь молодого астронома. Настал момент, когда профессор смирился с невозможностью сделать это и вовсе перестал напоминать о себе.

– Сегодня отличная кондиция атмосферы, не так ли? – обратился к нему Мидиан.

Профессор симулировал отключение связи, но, на свою беду, дурно разбирался в технике, и его сопение внятно различалось на чувствительных сенсорах приемника.

– Как самочувствие, Эф?

Профессор не реагировал.

"Дорогой друг! Сегодня ровно год, как из Анголеи нет известий. Мы встревожены и полны трагического предчувствия. Боги не допустили караван к берегам ледяного моря, значит, наши замыслы были не бесплодны. Помни, они станут преследовать тебя всюду. Чем труднее будет путь – тем вернее он приведет к цели..."

– Эф! В конце концов! – не выдержал Мидиан, но внезапная связь с орбитой отвлекла его.

– Возраст не поддается исчислению, – сообщил биолог. – Мне нужны пробы воздуха из пузырьков, замурованных в янтаре. Попробую сделать хотя бы примерную хронометрическую шкалу. Без нее мне чудятся такие временные разбежки, в которые не укладываются даже сроки бытия Вселенной.

– Не желаете ли спуститься за пробами?

– Не имею ни малейшего желания, – признался биолог, – пока не будет полной ясности относительно состояния планеты, даже не трудитесь уговаривать. Мне бы не хотелось, чтоб ваш корабль оказался в руках альбианских аборигенов. Я не могу им позволить такое хулиганство.

– Интересно, Бахаут, как вы представляете себе богов?

– Как? – удивился биолог. – Как же их представлять? Вы понимаете, что они сделали с планетой? Вы представляете себе мощность их техники?

– Вот именно, – согласился Мидиан, – не думаю, что таких "аборигенов" может заинтересовать ваше оборудование или мой транспорт.

– Прекратите! Перестаньте немедленно! – Эф, подобно смерчу, ворвался в шатер и бросился к транслятору. – Я же запретил! Слышите? Никакой болтовни с орбитой!

Индикатор связи погас, и профессор для острастки хлопнул по нему тяжелым ботинком.

– Прямо какое-то общество ксенофобов, – произнес Мидиан. – Не рассчитывайте на мое сочувствие.

– Я вас предупреждаю, молодой человек, – профессор переключился на полушепот, – речь идет о цивилизации гораздо более серьезной, чем наша выморочная технократия. На вашем месте я бы сто раз думал над каждым словом.

– Профессор, это клинический случай помешательства на почве страха.

– Мы столкнулись с явлением совершенно необъяснимым, не имеющим прецедента.

– Дорогой вы мой, – утешал его Мидиан, – если за время экспедиции мы хотя бы раз столкнемся с богами, обещаю, что с ними мне будет гораздо проще найти общий язык, чем с вашей прогрессирующей паранойей.

– Вы очень глупый молодой человек, – поставил диагноз профессор.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Мидиан. – Именно поэтому прошу вас не тратить время на мою опеку.

– Вы даже не понимаете, чего может стоить контакт с цивилизацией, интеллектуально превосходящей вашу. Вы, выросший на новых технологиях, не имеете возможности даже задуматься о гуманитарных последствиях такого контакта.

– Именно поэтому я не умру от испуга раньше, чем контакт состоится. А теперь прошу извинить, я вынужден отлучиться на станцию.

Вынув янтарный диск из-под говорящего устройства, Мидиан извлек из него пузырь воздуха и направился к машине.

– Ты хочешь бросить меня здесь одного? – воскликнул профессор. – Наедине с ураганом?

– Это разве ураган? Дорогой мой Эф, вы не видели здесь настоящего урагана.

Профессор задраил вход в шатер, упал на колени перед сломанным блоком связи, прижался ухом к шипящему динамику и подумал, что, может быть, спустя миллионы лет, чередой статистических проб и ошибок, ему удастся соединить разорванную связь внутри этого загадочного пространства. Он услышит позывные кораблей, путешествующих в Миграторий, и поймет, что не одинок во Вселенной.

"Дорогой друг! Боги сделали нас беспомощно суеверными. Они уничтожили Анголею и лишили нас надежды... того, что много лет альбиане отвоевывали из хаоса бытия и мрака невежества. Единственное, что им не удалось отнять, – нашей веры в себя. Это оружие мы оставляем тебе в наследство. Пусть новая битва будет проиграна, пусть силы и разум оставят тебя, но вера в будущее пусть не утонет на разбитом корабле. Не позволь отчаянию проникнуть в твою суть..."

Диктофон жалобно пискнул в кулаке профессора и с размаху стукнулся об пол. Для верности Эф прошелся по нему башмаками и схватился за янтарный диск, но страх пронзил-таки его до самой глубины потаенной сути. "За это дело Мидиан оторвет мне голову, – сказал себе профессор. – Точно оторвет". И положил диск на место.

Накануне урагана вернулся Мидиан, мрачнее черной тучи.

– Со скорым припесочиванием вас, долгожданный, – встретил его профессор. – Рад доложить, что за время вашего отсутствия никаких принципиальных аномалий в лагере не наблюдалось. – И незаметно сгреб под спальник обломки диктофона.

– Как вы насчет того, чтобы поработать, профессор?

– Я уже, собственно... Как бы это выразиться... внес свой посильный вклад...

– Расправились с еще одним прибором?

– Да, я погорячился и теперь сожалею... Надеюсь, в машине связь исправна?

– Похоже, в машине вы тоже погорячились. Панель разболтана. Везде нужен ремонт.

– Вот-вот, – оживился профессор, – я уже думал об этом. Заметьте, как только вы открыли эту рукопись, наша экспедиция терпит аварии одну за другой.

– Терпит, заметьте, не от кого-нибудь, а от вас.

– Знаете, уважаемый, это фатальный процесс! Не станете же вы утверждать, что я лишний член экспедиции.

– Откровенно признаться, профессор, чем дальше, тем больше у меня складывается впечатление, что мы прибыли сюда с противоположными намерениями.

– Ну, это уж слишком! – воскликнул профессор, словно почувствовал под ногами родную кафедру. – Если вы уверены, что справитесь с языковой адаптацией лучше меня, только скажите... Я сию же минуту отправлюсь на Пампирон. Не стану вам надоедать.

– Эф, я рекомендую вам работу как лучшее средство от хандры, – настаивал Мидиан, но профессора уже несло. Он яростно паковал свои скромные пожитки в мешок спальника. – Профессор, будьте любезны... – Он протянул обиженному компаньону ладонь с таблеткой, случайно найденной на полу и припрятанной до лихих времен. – Примите, вам сразу станет легче.

– Непременно, – ответил Эф и, взяв лекарство, припрятал его в карман, – сразу, как только выберусь отсюда. – Он откинул полог шатра, шагнул в туман начинающегося урагана и наткнулся на что-то хрупкое и живое.

– Ой, – послышался детский голос.

– Ладо! – обрадовался Эф и его тон вмиг изменился до неузнаваемости. – Ладо, голубчик, как поживаешь? Как папа? Ты не озябнешь стоять босиком? Пойдем, я провожу тебя к дяде Мидиану.

– Спасибо, – учтиво ответил ребенок и остановился у входа в шатер. Диск вылетел из открытого проема и скрылся в песчаном облаке. Ладо хлопнул в ладоши от восторга и кинулся за ним.

– Удивительно, – поделился профессор с сидящим рядом Макролиусом, – как он видит сквозь сплошной песок.

– Плохо, – ответил пантер, – с каждым годом все хуже и хуже, только глаза себе портит...

Ладо бежал обратно, держа в руках любимую игрушку.

– Дядя Эф, и ты идешь с нам?

– Этого еще не хватало, – вмешался Мидиан и, препроводив профессора внутрь шатра, застегнул полог. – Кто же будет дом сторожить?

Мальчик ушел вперед, Мидиан с трудом успевал за ним, вытягивая ноги из пыльной трясины.

– Не бойся! – кричал Ладо. – Если утонешь, Макролиус выкопает.

Никто и не думал бояться, но твердь с каждым шагом погружалась в недра песочного океана.

– Ты скоро привыкнешь, дядя Мидиан, – обещал мальчишка, – потерпи...

Мидиан терпел, понимая, что привычка здесь совершенно ни при чем. Последний разговор с Бахаутом озадачил его чрезмерно. Биолог пришел к выводу, что генетические мутации этих двух существ имеют самое что ни на есть естественное эволюционное происхождение. Что ни по классу, ни по виду, ни по интуитивному наитию их невозможно отнести ни к фантомам, ни к галлюцинациям даже ради удобства восприятия. Больше всего Мидиана настораживало наличие у этих милых тварей так называемых "переменных хромосом". Этот термин он слышал прежде не раз. Так называли медики новые приемы излечения психических заболеваний, так объясняли биологи целый ряд парадоксальных явлений, метаболических аномалий, произвольных трансформаций, наблюдаемых у высших мутантов. Смысл этого термина всегда оставался расплывчато интригующим. Даже теперь Бахаут не потрудился разъяснить, что означает "переменная хромосома" у местных аборигенов и как она может повлиять на рассудок контактера. "Эти существа не развиваются, – сказал биолог, – их возраст определить невозможно. Их телепатическая связь друг с другом бывает так сильна, что может привести к потере личностной координаты. Их организмы свободно адаптируются и регенерируют, но это не боги. Развитие высоких технологий в их среде маловероятно. Скорее они похожи на жертвы богов. Поверьте мне, Мидиан, профессор был прав, когда предостерегал вас следовать за ними повсюду. Ваши способности к адаптации гораздо скромнее".

Последним изобретением биолога в области освоения диких планет стал жесткий обруч, опоясывающий голову астронома. Это приспособление каким-то образом избавляло от звона в ушах, и Мидиан впервые за время урагана чувствовал себя отменно, но одна деталь все-таки портила удовольствие. Его несчастную голову так расперло от нерешенных проблем, что обруч давил на виски. И Мидиан, кроме того, что утопал в песках, вынужден был вручную регулировать давление внутри костюма.

– Я никогда не привыкну к здешней погоде, – жаловался он.

– Это так кажется, – успокаивал мальчик. – Это всегда так бывает, а потом проходит.

– Кто научил тебя говорить на моем языке?

– Ты.

– Не может быть.

Ладо растерялся, словно сболтнул лишнего. От растерянности он даже остановился, и Мидиан вскоре догнал его, стоящего по колено в песке.

– Разве ты не думал на своем языке?

– Думал.

– Ну вот, а спрашиваешь, – успокоился он и пошел дальше.

– Ты телепат?

– Дядя Мидиан, если б я был телепатом, я бы не искал Эсвика... Просто ты часто спрашиваешь, а это не принято.

– То есть как?

– Вот опять. Спросишь что-нибудь и думаешь. Так любой заговорит на твоем языке.

– А что же тогда принято?

– Нельзя думать при посторонних, – объяснил мальчик, – нельзя спрашиваешь, когда сам знаешь ответ.

– В культуре моей цивилизации это в порядке вещей. А того, кто чует мысли раньше, чем слышит слова, мы называем телепатами.

– Ерунда, – ответил маленький альбианин, – твоя цивилизация, дядя Мидиан, никогда не видела настоящих телепатов.

Перемену ландшафта Мидиан заметил не сразу, но заподозрил, что буря уже не та. Он настроил бинокль и оглядел окрестности. Над ним располагался свод пещеры, впереди – широкий проход в скале. Структура камня напоминала те же окаменелости папируса. Он даже отклонился от курса, чтобы подойти к стене, отломить кусочек и убедиться, что древние письмена, если и были, то безвозвратно канули. Камень рассыпался в ладони, а желтые глаза Макролиуса указали ему путь прямо.

За выходом из пещеры лежала новая пустыня с изящными развалинами камней, напоминающими разрушенную постройку. Чем ближе Мидиан продвигался к этой куче, тем больше она становилась похожа на ворота – две колонны, подпирающие перекладину.

– Ладо, ты умеешь читать?

– Нет.

– А богов боишься?

– Кого?

Что-то хрустнуло под подошвой, дернулось. Мидиан чуть не упал на четвереньки. В проеме ворот сидела птица, подпирая спиной колонну. Драные крылья, припорошенные песком, были раскиданы так, что путник не мог пройти, не помяв ее перья. Птица подтянула под себя конечности и разинула клюв. Макролиус в один прыжок оказался между ними и рыкнул так, что опоры завибрировали, а птица втянула шею и поглядела на пантера совершенно жалобными человеческими глазами.

– Что это? – воскликнул Мидиан.

– Мы почти пришли, – объяснил мальчик, – видишь воронки на песке? Нам туда.

По правде сказать, Мидиан не видел воронок на краю пустыни. На краешке горизонта плясали змейки смерча. Именно к ним стремился Ладо. Именно туда Мидиану идти совершенно не хотелось. Но он собрался с силой духа и выбросил из головы посторонние мысли.

Ураган затихал. Ладо ходил вокруг песчаных бурунов. Вихри над ними почти улеглись, лишь с неожиданным порывом ветра пыльный столб выстреливал вверх и тут же падал. Ладо опускался на корточки и трогал руками песок.

– Когда он не нужен, от него не отвяжешься... Когда нужен – ни за что не найдешь.

На поверхность вынырнула лысая голова. За ней плечи, жилистые руки с толстыми пальцами, стертыми до мозолей.

– Эсвик-Эсвик, – сказал мальчик, – это дядя Мидиан. Он рад тебя видеть.

Мидиан изо всех сил улыбнулся, и Эсвик-Эсвик в ответ просиял ослепительной улыбкой, от которой его мелкие розовые ушки чуть было не столкнулись на затылке.

– А почему два раза "Эсвик"? – шепотом спросил Мидиан.

– Сейчас поймешь.

Эсвик поднатужился и вылез на поверхность. Мидиан ахнул. Ниже поясницы этого существа вместо ног находился такой же торс, с точно такой же парой мускулистых рук и лысой головой, которая, выдув из ноздрей песок, расплылась не менее очаровательной улыбкой. Мидиан, в свою очередь, поднатужился и улыбнулся еще шире.

– Таким он вышел из урагана, – объяснил Ладо, а Мидиан, не убирая улыбки, с ужасом подумал: "Не хотел бы я зайти в такой ураган". – Вы можете друг другу доверять, конечно, если хотите, – объяснил мальчик дико улыбчивому пришельцу, – только, к сожалению, Эсвик-Эсвик не говорит. – Мидиан чуть было не вздохнул с облегчением. – Но все понимает, – опередил его Ладо, – и необыкновенно любезен. Вот увидишь, он будет оказывать тебе всякие почести.

– Я тронут...

– А нам пора.

– Пора, – хрипло подтвердил Макролиус.

– Мы пошли.

– Пошли, – повторил зверь.

– А вам надо вернуться к воротам, пока они не провалились в песок, а там...

– Я выберусь. Не беспокойся.

– Ну да, ты же пришелец, тебе все равно какой дорогой возвращаться.

Из множества планов, намеченных на ураган, Мидиан не осуществил ни одного. Из уймы вопросов он не решил ни единого. Но небо просветлело, и он не стал окликать удаляющегося мальчика с пантером. При слове "пришелец" Эсвик энергично засеменил следом за ними, перебирая четырьмя руками по еще не утрамбовавшемуся песку. Но Ладо осадил его странным, нечленораздельным звуком.

– Ты пойдешь с дядей Мидианом, – приказал он несчастному мутанту.

Прежде так резко он не позволял себе разговаривать ни с кем. Милый интеллигентный ребенок едва не пнул ногой своего соплеменника.

Запрос на разболтанную панель машины поступил не сразу.

– Ты в экваториальном поясе, – отозвался компьютер, – ожидай прибытия через четверть часа.

– Нет, я не мог пройти пешком такое расстояние, – удивился Мидиан.

Программа остановилась и еще раз проанализировала координату радиомаяка.

– Все правильно, – ответил компьютер. – Стой и жди четверть часа.

Эсвик приблизился и мужественно ждал, будто и впрямь понимал все и надеялся личным примером укрепить пошатнувшуюся уверенность своего нового знакомого...

"А почему бы нет..." – подумал Мидиан.

– Эсвик-Эсвик, ты летал когда-нибудь по небу на корабле пришельца?

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Мадистологические перспективы

Аритаборский период собрал воедино тысячу необходимых компонентов для пространственно-временных перемещений. От элементарных характеристик матричного поля до сложных функций поведения в нем АДК. Эффект Циола достойно завершил плеяду полезных открытий. Казалось бы, самое время вплотную заняться практическим освоением антигравитанта и для начала, для разгона, перенести в прошлое один-другой безобидный предмет. Допустим, березовый пень. Проследить, как он нарушит причинно-следственную связь, возникнет из небытия посреди поляны. Тут-то и началось. Не одна роща легла под топором упрямого дровосека. Но сколько бы пней ни отправлялось путешествовать во времени, ни один из них не появился на свет ни в прошлом, ни в будущем, ни в сколько-нибудь обнадеживающей перспективе. Всякий предмет, как несчастная голова Циола, без проблем уходил и возвращался из матричного субстрата в единственной координате – в точке реального времени и более нигде. Если временная координата смещалась, матрица исчезала. Если временная координата возвращалась на место, матрица появлялась. Посредники сделали больше, чем могли, но собрать тысячу компонентов воедино означало лишь окончание первого этапа. На этом аритаборская компетенция уступила место мадистологическому периоду освоения.

Надо сказать, не каждый поверил в столь безропотную смену приоритетов. Поэтому, обсуждая периодизацию, некоторые сведущие натуры выражаются так: здесь посредники схлынули в подполье. К этому можно добавить, что посредники отсиживались там не однажды. И всякий раз по уважительной причине. Такой, как, например, паритет с мадистой, которым они отродясь дорожат. Но еще больше посредники дорожат хорошими отношениями с инженерной службой контроля ЕИП. Даже не потому, что с этой конторой ссориться небезопасно. Скорее оттого, что от ее вездесущего ока практически невозможно скрывать информацию. Потому что у каждого заурядного контролера найдется тысяча и один способ эту информацию добыть, проще, чем выжать море воды из сухой тряпки.

С легкой руки Циола посредники влипли по уши. Рано или поздно им предстояло отчитаться о проделанной работе. Они сделали это раньше, чем контролер ЕИП сформулировал вопрос. В отчете не было и намека на исследования в области агравитации, зато был подробный анализ теории предельных макролоргических скоростей, который был известен каждому абитуриенту навигаторской школы. В том отчете содержалась информация о матричном субстрате, достаточная для точного тиражирования объектов, которым фактурологические школы уже занимались испокон веков. Изучая это сочинение, инженеры ЕИП пришли к выводу, что посредники вывалились из бытия и решили создать его заново. Эта деятельность достигла результата. Книги Искусств приписывают честь первого этапа освоения антигравитанта совершенно другим авторам. Но эти Книги писали аритаборцы, которые никогда не отличались тщеславием. Да и в самом деле, первые опыты с барьером сверхскоростей проделали не они, не они обнаружили и рассчитали "помехи перехвата", даже матричное субпространство было обнаружено без их участия. Они всего-то на всего опрокинули туда Циола, а потом пожалели беднягу. После чего поспешили уйти в тень. Им всегда не хватало таланта и терпения к кропотливой работе, заранее обреченной на успех.

Так вот, на смену аритаборскому периоду освоения АГ! пришел не менее интересный мадистологический (астарианский) период. Это не случайное совпадение, ибо нет в Ареале более тесных научных единомышленников, чем астариане и аритаборцы, которые как два дружественных государства: нет-нет да и стащат друг у друга какую-нибудь стратегическую информацию.

Если заходит разговор о функции матричных полей, здесь нечего делать без мадистологии вообще, поскольку описанные выше проявления мадисты возникают именно из этой субстанции. И исчезают, соответственно, в ней же. Это не есть демонстрация мистической оркариумной сути. Скорее единственная физическая возможность материализации в бытие некой эфемерной структуры – именно через матричное поле. То есть, еще раз повторю, через природу "чистого" времени, в котором не существует пространственных структур.

Теперь пора разобраться, почему при первых опытах АГ! объект, посланный в прошлое, на заданной координате не возник, притом что благополучно исчез из реальности. Дело в том, что в мадистологии, как и в навигации, существует своя мертвая петля – отборочный тур, тест на профессиональную зрелость. Надо сказать, гораздо более сложный. Он заключается в природном свойстве субъекта инстинктивно понимать основной принцип функционирования оркариумных структур, в том числе матричного субпространства. Не всякий способен понять даже определения слова "мадиста". Допустим, в русском языке нет прямого аналога. Ближе всего, наверно, "игра". Здесь возникают проблемы того же игрового свойства: что должен суметь осмыслить начинающий мадистолог, чтобы выйти из петли? Всего лишь три пункта: существует некое поле М, поле М состоит из совокупности гипотетических точек, каждая точка имеет произвольное направление действия. И все! Если в вашей голове рефлекторно возник алгоритм работы системы (да и сама система, кстати говоря, тоже) – вы прирожденный мадистолог. Поздравляю, это редчайший талант. Не каждая мыслящая раса на это способна. Если вы представили себе все это с той же ясностью образов, как два умножить на два; если вы, схватив абстрактную точку, способны рассчитать ее динамическую траекторию из ничего, на голой теории вероятности, – вы прошли отборочный тур и просто обязаны посвятить себя этой сложнейшей науке.

Наша родная функция реального времени f(РВ) – это всего лишь одна цепочка динамической последовательности. Если вырвать из нее ничтожный энергетический всплеск и отослать на сто лет подальше, шанс, что он еще раз когда-нибудь пересечется с этой функцией, меньше, чем один из миллиарда. Откуда нам знать, где сто лет назад проносилась f(РВ) в среде, которую до недавних времен невозможно было себе представить. По каким баллистическим законам? Не зная этих законов, попытка путешествия в прошлое похожа на тыканье пальцем в небо. Это такие законы, которые надо не просто знать, а знать виртуозно и досконально. При расчете функциональных кодов агравитации малейшая погрешность способна отбросить путешественника от конечной точки на самые неожиданные расстояния. Траектории пространственно-временных функций принципиально отличаются от траектории падающего вниз кирпича. Если кирпич, без всякого прицела, попадает на каску прораба, то функция, лишенная необходимости соблюдать закон всемирного тяготения, очень редко притягивает к себе оторвавшиеся предметы. Вот и вся проблема. Казалось бы, элементарно догадаться. Единственная сложность заключается в том, чтобы ее преодолеть. Но с этой проблемой мы, с божьей помощью, тоже справимся.

Глава 9

Холодной ночью альбианская пустыня светилась от звездного неба. Воздух был чист и стеклянно-неподвижен, как волны затвердевшего песка. Эф зашел в шатер босиком, отстегнул шлем и снял перчатки.

– Конец света, – доложил он. – Если копать таким темпом, можно провалиться в "ингурею".

– Каранайцы закапывали в грунт мертвецов. Может, – предположил Мидиан, – это намек на наши перспективы?

– Не знаю, – ответил профессор, – но яма уже мне по горло.

– Вы не пробовали узнать, что он задумал?

– Между прочим, не я, а вы в контакте с этими бесподобными существами. И еще, ураган вывел из строя метеоантенну Бахаута. Вы сможете ее отрегулировать или я спущу с орбиты этого лодыря?

Мидиан склонился над разбитым аппаратом связи.

– Никакая сила не заставит Бахаута спуститься вниз. Придумайте лучше, как нам разговорить этого двухглавого копателя ям. Если наладить с ним хотя бы минимальный информационный обмен, мы смогли бы ориентироваться в урагане. – Профессор присел у двери и стал ощупывать карманы костюма.

– Не думаю, что это возможно.

– Опять! – начал злиться Мидиан.

– Я заглянул в оба горла. Они вполне пригодны для членораздельной речи. Если он отказывается говорить, вряд ли вы заставите его прибегнуть к языку жестов. Типичное поведение мутантов. Они идут с интересом только на односторонний контакт.

– Постарайтесь, профессор. Задумайтесь, почему в контакте с альбианами все-таки я, а не вы.

– Ах, вы опять настроились поругаться...

– Я всего лишь хочу использовать ваши возможности с максимальным результатом.

– А я, по-вашему, не хочу...

– С самого начала мне не были ясны цели вашего участия в экспедиции. Вы радуетесь и раздражаетесь по непонятным мне причинам; вы с легкостью разобрались в каракулях аборигенов, но до сих пор ни слова не сказали по поводу магнитограммы, прослушанной вами еще в биопарке...

– Хорошо, так что же? Вы обвиняете меня в неискренности по отношению к вам?

– Именно так.

Обиженный профессор вышел из шатра, но вскоре его голая рука просунулась обратно и поманила Мидиана.

– Идите-ка, любезный, сюда.

Под ярким небом стоял одинокий профессор, обратив взгляд к звездным россыпям Мигратория.

– Вам не кажется, что расположение звезд сегодня не то, что прежде?

Мидиан сунулся было назад к своему испорченному приемнику.

– Как-нибудь объясню, отчего это происходит. – Но рука Эфа вцепилась ему в плечо.

– Я знаком с основами астрономии. О суточных и годичных смещениях имею понятие. До урагана картина звездного неба была принципиально иной. А вы как специалист проигнорировали это явление.

Мидиан еще раз взглянул на звезды и вернулся в шатер.

– Смещения зависят от зональной динамики, – объяснил он застрявшему в дверях профессору. – Мигратории – самая аномальная часть Вселенной. Не стоит сравнивать здешнюю картину с тем, что вы видели вокруг Пампирона. Чтоб объяснить местные особенности вам, знакомому с основами науки, я должен потратить годы.

– Вот! – с удовлетворением произнес профессор. – Годы! Вы, молодой ученый... А я, доктор наук, должен изложить вам в одной лекции все премудрости, связанные с адаптацией ментальных информатек. Так вот взять и выложить двумя словами суть, на понимание которой ушли десятилетия. И все для того, чтоб вы имели возможность решить, делом я занимаюсь или трачу попусту ресурсы экспедиции!

Профессор под вдохновение еще некоторое время негодовал, стоя на свежем воздухе. Эсвик-Эсвик упорно рыл грунт за скалой, а Мидиан сосредоточенно перебирал разбитые микросхемы, надеясь в скором будущем восстановить связь с орбитой. Эта надежда согревала его душу больше, чем оправдания беспомощного эфолога. Его вера в эту науку была подорвана окончательно, поведение профессора казалось ему смешным, а перспективы экспедиции весьма неопределенными.

После бессонной ночи, проведенной в обществе аборигена, профессор вернулся в шатер с хорошей новостью.

– Это ритуал. Мы наблюдаем не что иное, как процедуру оказания почестей, – доложил он измотанному работой товарищу. – Кому бы вы думали, друг мой? Нам, пришельцам. Яма на немом альбианском языке характеризует безмерное гостеприимство. Как бы приглашение остаться насовсем.

– Я польщен. – Ответил Мидиан.

– И только-то? Это совершеннейшее чудо, уверяю вас, достать информацию из существа, подобного Эсвику. Одна его восхитительная улыбка стерилизует пространство до первозданных форм.

– Но теперь, по крайней мене, ясны его намерения.

– Именно так рассуждает неуч, напичканный логикой искусственных дисциплин. Я же пытаюсь вам привить естественный взгляд на вещи. Разве я сказал, что разобрался в его намерениях? Он выполняет ритуал, вершит апогей символистики, призванной скрыть истинную суть процесса. Что вам стало ясно, если мне самому не ясно ничего?

– Успокойтесь, профессор, на то он и процесс, чтобы рано или поздно закончиться результатом. Поживем – увидим.

– Когда увидим, станет поздно рассуждать о намерениях. Мы можем увидеть кое-что такое, отчего исчезнет сама необходимость рассуждать.

– Какой глубины задумана яма? – деловито уточнил Мидиан.

– Думаю, самой что ни на есть грандиозной, – также по-деловому ответил профессор и сунулся в карманы.

– Вот видите, у нас еще масса времени. Снотворное у вас под подушкой, не трясите здесь песком, лучше ложитесь и отдохните. Следующий ураган мы должны встретить бодрыми и сильными.

Дождавшись, пока его ученое сиятельство рухнет в мякоть матраса, Мидиан закрыл шатер и отлучился на орбиту.

– Образец ДНК... – вместо приветствия произнес Бахаут и, не увидев в руках Мидиана коробочки с обрезками когтей и осколками копыт, полез в машину. – Где оно сидело?

– Оно ерзало по всему салону и лапало все вокруг.

– Прекрасно, – радовался Бахаут, – просто замечательно. – Изображение бесподобного Эсвика вскоре появилось на панораме его рабочего стола. – Такой же мутант, – поставил диагноз биолог, – той же природы.

– Вы сталкивались когда-нибудь с подобной конструкцией тела?

– Бывало даже похлеще.

– И как с точки зрения биологии эта особь функционирует?

– Элементарно. Нам с вами даст фору, особенно в экстремальной среде.

– Не поверил бы, если б не увидел...

– Что вас смущает, Мидиан? Каким способом происходит пищеварение у бескишечных? Я покажу. – На схеме появилась расчлененная утроба мутанта. – Видите, какие мощные стенки желудка. А ферментация! Только поглядите... он без остатка переварит булыжник и порошка не отрыгнет. Что вас интересует еще?

– Скорее, возможности интеллекта.

Из беспорядочного конструктора органов и частей тела Бахаут извлек голову, очистил мозг от черепной коробки и порезал ломтями.

– Ничем не хуже нашей расы, если говорить о биохимической основе. И мальчик, и кот, и этот симпатяга прошли один и тот же природный катаклизм. Не волнуйтесь, дорогой Мидиан, я все еще уверен, что к расе богов никто из них отношения не имеет. И вообще, ваши пресловутые боги... – Бахаут очистил панораму от препарированной красоты Эсвика, прошелся вокруг стола, собирая пустые емкости из-под растворов – Я думаю, они должны были как-то дать нам понять... Здесь они или не здесь...

– Подумайте лучше об альбианах. Эти биологические формы. Откуда они берутся на мертвой планете? Куда исчезают? Кто, кроме богов, может их забрасывать сюда на время урагана?

– Хотите знать мое мнение? Эти твари живут здесь, в подземелье. Похоже, планета наделена защитой, которая не позволяет нашим приборам получать адекватную информацию со сканеров.

– Защитой на уровне ментасферы?

– На уровне ментасферы, – с улыбкой подтвердил Бахаут.

– Не знаю, что я сделаю с вашим профессором, когда вернусь на грунт.

– Вот так, – засмеялся биолог, – вы только начинаете его узнавать и уже недовольны. Представьте, сколько ему пришлось пережить за всю карьеру. Вы должны с пониманием относиться к его скрытности, особенно если это действительно инфозащита ментасферы. Скажите вы, технически грамотный человек, способна ли современная наука придумать способ обмана всех без исключения сенсорных приборов?

– Хотите сказать, что, кроме богов, на это никто не способен?

– Всего лишь гипотеза. Истины пока не знает никто: ни профессор, ни тем более, мы с вами.

– Профессор, – вздохнул Мидиан и задумался. – Окажите мне услугу, Бахаут, завтра проконтролируйте в урагане мой маяк. Если возникнет необходимость, маневрируйте станцией.

Лицо биолога выразило тревогу.

– Я хочу знать, каким образом Ладо проходит в час десятки тысяч километров.

– Дайте мне слово, что не сунетесь в ураган, если аборигены не придут за вами.

– Думаю, что придут, – ответил Мидиан, – да я почти не сомневаюсь, что придут.

По возвращении на грунт он не нашел Эфа ни в шатре, ни в его окрестностях. Яма Эсвика выстреливала бодрыми струйками песка и обрастала по окружности насыпью в человеческий рост. Мидиан чуть не соскользнул вниз, но, удержавшись на краю, ужаснулся. Дно едва виднелось в сумерках. Глубины было достаточно, чтобы свернуть шею, а диаметр ритуальной могилы вполне годился для спуска машины в габаритах горизонтальной плоскости. "Уж не приспособить ли это строение под гараж, – подумал он, – все надежнее, чем под навесом скалы".

– Профессор, – крикнул он в яму, струйки песка затихли на глубине, – будьте добры, подключитесь к связи: желтый сенсор на вашем левом манжете. Если конечно, вас это сильно не затруднит.

– Раз слышать вас, Мидиан, – донеслось из динамика, – с удачной посадкой.

– Позвольте узнать, каким способом вы собираетесь выбраться на поверхность?

– Только с помощью любезного Эсвика-Эсвика, дорогой мой, и никаким другим способом.

– Как себя чувствует наш альбианский друг?

– Кланяется вам со всех сторон, выражает удовольствие видеть вашу голову на круглом пятачке вечернего неба.

– Похоже, профессор, вы делаете успехи.

– Мы вынуждены делать успехи, драгоценный мой Мидиан, имея в виду вашу подозрительность.

– По моим расчетам, завтра утром следует ждать урагана. Я предпочел бы видеть вас в лагере. Уверен, что смогу сформулировать для вас пару существенных вопросов.

– Правильная формулировка вопроса, – заметил профессор, – это уже половина ответа. Постараюсь удовлетворить ваш интерес, насколько позволят мои скромные возможности.

Но как бы ни желал профессор угодить товарищу, до утра из ямы не появилось ничего, кроме песчаных фонтанов. Едва лишь солнце подсветило линию восточного горизонта, Эф тихонько проник в шатер, сбросил грязный комбинезон и скрылся под одеялом. Но Мидиан не спал, и приступ неожиданной совести заставил профессора хорошо поерзать на матрасе.

– Что? – спросил он, кивая на развороченный прибор. – Так и не удастся починить?

– Почему же... Если б иметь запасные детали, – ответил Мидиан, – это не стоило бы труда. К сожалению, прибор не был рассчитан на контакт с вашим ботинком.

– Вы хотели о чем-то спросить меня?

– Опять потеряли снотворное? – поднявшись с лежбища, Мидиан подал профессору коробку с таблетками и сел за ремонт.

– Я что, – возмутился Эф, – прибыл сюда на курортные процедуры? За кого вы меня принимаете, молодой человек?

Меньше всего на свете Мидиану хотелось ругаться с профессором. Именно теперь, когда от него требовалась предельная концентрация сил накануне урагана и максимальная собранность для того, чтобы отрегулировать защитные функции костюма. Профессор еще ворчал, переворачиваясь с боку на бок, а Мидиан уже поглядывал на пустыню. Воздух мутнел, над поверхностью взлетали песчаные волны. С минуты на минуту он ждал своих контактеров. Но больше всего на свете он ждал, когда чудотворное действие профессорского снотворного достигнет результата. И как только спальник замер в оцепенении, Мидиан вышел навстречу событиям.

– Ладо! – крикнул он в пустоту. – Макролиус! – только ветер шуршал песком по оболочке шлема. Он огляделся по сторонам и пошел вперед.

Маршрут, по которому однажды, неожиданно для себя, Мидиан прошагал за час порядка десяти тысяч километров, он помнил в деталях, мог воспроизвести на карте и не раз проходил его мысленно, забывшись за рутинной работой. Теперь он повторял его шаг за шагом. Но спустя час титанического усилия удержаться на поверхности песка его мучило ощущение, что экватор не приблизился ни на йоту. Он не видел птичьих ворот даже на самых мощных противотуманных режимах бинокля. Пустота была абсолютной во все стороны света. Мидиан решил сверить маршрут, но к ужасу заметил, что настройка костюма оказалась совершенно бездейственной. Географический ориентир отсутствовал, манжетные панели вышли из строя. Их показания пестрели такой амплитудой, будто он плавал в воздухе, а не барахтался ногами в мягком грунте. Он остановился и сделал попытку сориентировать себя по лагерному маяку. Координата лагеря скакала на приборе, то исчезая совсем, то совершая маневры, недоступные даже на скоростных машинах. Мидиан принял решение возвращаться. Плотность песка в атмосфере увеличивалась, и защитное поле уже не справлялось с перепадами давления. Он заметил на рукавах жирные желтые капли вязкого вещества. Внезапный туман вывел из строя обзорную маску. Тишина загудела в ушах, и сквозь нее, как из потустороннего мира, раздался пронзительный возглас Эфа.

– Мидиан, не останавливайтесь! Идите вперед! Прошу вас, только вперед!

– Что случилось, профессор?

– Бахаут теряет вашу координату. Он поднял машину в стратосферу и просит не останавливаться, принять ее на посадке, а затем строго вертикально уйти к орбите. Поняли меня? Мидиан, когда вы останавливаетесь, он теряет вас на локаторе.

– Профессор! – успел крикнуть Мидиан, но связь прервалась. Желтый туман рассеивался, он снова брел по пустыне, опасаясь даже глядеть по сторонам. Брел вперед, словно полз по натянутому канату, не чувствуя времени и усталости, пока не услышал в наушнике родные сердцу посадочные сигналы машины.

Поднявшись к чистому небу, он увидел под собой огромную песчаную воронку диаметром с десяток километров. Скорость вращения этой "дыры" не поддавалась зрительному анализу. С верхней атмосферы она казалась плотной однородной массой вещества, ползущего в северные широты с пешеходной скоростью. А с орбиты Мидиан имел возможность любоваться великим множеством подобных образований, возникающих у экватора и угасающих на полюсах. Это зрелище заворожило его настолько, что все проблемы и ужасы пережитого остались далеко внизу. Только увидев биолога на пороге гаражного отсека, он осознал, что произошло нечто ужасное. И ужас происшедшего заключался отнюдь не в том, что его едва не засосало на дно пустыни, а в том, что единственный аппарат орбитальной связи был оставлен им накануне в шатре в нерабочем виде. Он старался даже не думать о том, каким образом Эфу удалось принять сообщение с борта станции. Эта мысль вышибала его из равновесия похлеще всяких стихий.

– Как ощущение? – с тревогой спросил Бахаут.

– Полный информационный сброс, – признался Мидиан, – хоть сейчас возвращайся в начальную школу. Наступил момент, когда я оказался не в состоянии понимать происходящее.

– Сейчас поймете.

Бахаут устроил его перед навигаторской панорамой и начал демонстрировать запись последних событий, увиденных им с орбиты.

– Вы спрашивали меня, откуда берутся аборигены на мертвой планете? Так вот, позвольте мне со всей ответственностью заявить, что они приходят сюда из другого времени. Возможно, из прошлого со сдвигом на полтора миллиона лет, если верить разнице химических анализов, взятых в урагане. Это ужасное природное явление сдвигает временные пласты и разводит их, искажая пространство реального времени. Мальчик вел вас, едва касаясь окружности кольца. Эффект сжатого пространства позволял покрывать одним шагом десятки километров. Вы же, друг мой, вторглись в самую сердцевину воронки, и я, потеряв ваш маяк, признаться, был напуган. Но вскоре понял, что этот процесс идет изнутри планетарного тела и слабеет по мере приближения к орбите. Альбианские аборигены отличаются от нас с вами, кроме всего прочего, еще и способностью улавливать приближение этих колец и определять направление вращения. Согласитесь, освоив этот "транспорт", они имеют право не изобретать колеса.

Растерянный астроном просматривал мутную запись своего героического похода, стараясь выделить из нее отдельные внятные куски.

– Не трудитесь, – сочувствовал ему биолог, – трансвременные записи именно так и должны мутнеть, а со временем они исчезнут. Никакая сила не заставит их фиксироваться дольше положенного срока. Из моих архивов пропадали даже записи биосканера. Это удивительное явление. Признайтесь, ни на что подобное мы с вами даже не рассчитывали. Вероятно, таким образом планета стабилизируется, выходя из циклического провала.

– Провал, по-вашему, это и есть сдвижка во времени?

– Еще и с деформацией пространства, – добавил биолог. – Так что не только астрофизики должны заниматься этой проблемой, но еще и хронологи. Возможно, когда-нибудь эти два научных направления сольются в единое именно ради изучения альбианского "урагана".

– Именно... – произнес Мидиан и замер, упершись пустым взглядом в муть, образовавшуюся на картинке панорамы.

– А главное, – заметил Бахаут, – вы можете не опасаться этих пресловутых богов. В нашем времени их просто не существует. Ментасфера чиста. Как бы вы ни относились к профессору, он все-таки оказался прав. И, между прочим, спас вам жизнь, когда я не смог связаться с вами с орбиты.

– С орбиты... – повторил Мидиан.

– Ну конечно. Мне пришлось выйти на связь с лагерем и попросить его ретранслировать...

– Связь... которая валяется в неисправном состоянии на моем рабочем столе посреди шатра. Связь, которая мертвее спящего профессора. Не знаю, Бахаут, что должно было произойти, чтобы она сработала.

Глава 10

При свете солнца, встав у края ямы, Мидиан не увидел дна. Он не увидел дна, даже опустив на глаза приближающую маску.

– Эф! – Крикнул он в пустоту, но тишина притаилась в глубине колодца. – Эф! Я знаю, что вы здесь. Прошу вас, не вынуждайте меня тащить вас силой.

Невнятное шебуршание послышалось в наушнике связи, и Мидиан открыл шлем, чтобы оценить глубину на звук. "Не иначе как рыли вдвоем", – подумал он и еще раз повторил призыв.

– Эф!

Он решил не отступать ни на шаг, пока не увидит бессовестные глаза профессора.

– Вы хотите поблагодарить меня за спасение, дорогой Мидиан? – услышал он из наушника.

– И за многое другое...

– Что это на вас снизошло, друг мой?

– Чувство благодарности, профессор. Не могу дождаться, когда снова увижу вас в лагере.

Долготерпением Мидиан от природы наделен не был. Поэтому запас дипломатических методов извлечения профессора из преисподней исчерпался моментально. Он вернулся в шатер только для того, чтобы из богатого арсенала биолога выбрать прибор, который вспугнет канавокопателей и выкурит их на поверхность. Солнце не успело завалиться за горизонт, как Мидиан, вооружившись магнитным манипулятором, готов был решительно действовать. Но встретил профессора. Перепачканный по уши, он появился из-за скалы в сопровождении такого же грязного двухголового чудовища.

– Я настоятельно вам рекомендую успокоительное, – начал издалека профессор, – что-то вы мне сегодня совсем не нравитесь.

Взяв себя в руки, Мидиан вернулся под купол шатра и сделал одно интересное наблюдение. Блок связи на столе был оставлен им в собранном виде. По внешнему виду только грамотный технарь мог догадаться, что прибор неисправен. Профессор не мог знать... Профессор, с его природной невосприимчивостью к техническому прогрессу, просто обязан был впасть в заблуждение и воспользоваться этой штукой как исправным транслятором.

– Еще раз позволю себе вас предостеречь от пользования радиоприборами, – сказал профессор, – ваша излишняя эмоциональность может навредить... – Но, встретив взгляд молодого человека, полный решимости и безрассудства, вмиг сменил тему. – Хорошо, хорошо. Допустим, я тоже не всегда был прав. То есть я хочу сказать, что мне, по-человечески, тоже позволительно иногда совершать необдуманные поступки. Дело, видите ли, в том, что вы, дорогой мой Мидиан, при всей вашей природной сообразительности и душевной отваге, не совсем ясно представляете себе, что есть ментасферная среда планеты. Если мне будет позволено...

Мидиан повернулся боком к профессору, продемонстрировав ему свой высокомерный профиль, откинулся на спинку кресла и нахмурился.

– Если будет мне позволено сделать небольшой ознакомительный эксклюзив на тему, интересующую нас обоих, нам будет проще находить общий подход...

Не дождавшись одобрения, профессор откинул полог шатра, разровнял площадку перед ступеньками и начертил на ней окружность голой пяткой.

– Допустим, – объяснил он, – в общей вселенской абстрактной информатеке образовался участок планетарного пространства с... цивилизацией, будь по-вашему. С цивилизацией под названием "альбиане". Что происходит на участке? Правильно, формируется локальная ментасфера, которая служит средой и одновременно защитой. Я ясно выражаюсь?

Для большей доходчивости, профессор обильно иллюстрировал окружность дырками при помощи указательного пальца. Едва ли это зрелище выглядело более внятным, чем те, что он создавал в аудитории при помощи голографических лучей. Мидиан лениво подъехал в кресле к наглядному пособию, а профессор засучил рукава и закатал до колен испачканные глиной кальсоны.

– Видите ли, необыкновенный мой друг, локальная ментасфера в общем информационном пространстве образует заградительный кордон... шифр, код, языковой ключ... Назовите его как угодно. Этот процесс происходит рефлекторно и является предтечей цивилизации. В противном случае она не имеет шанса подняться до разумных биологических форм. Что же я наблюдаю на Альбе?

– Что вы наблюдаете на Альбе?

– В том-то и дело, мой несравненный искатель приключений, я не наблюдаю ни одной внятной тенденции к образованию ментального пространства ни во время урагана, ни после него.

– Ай-яй-яй, профессор. Как же вам не совестно...

– Но, – продолжил Эф, не дожидаясь окончания фразы, – я наблюдаю на Альбе нечто совершенно особенное в смысле информационного контакта. – Он растоптал утыканную дырками окружность и остановился в недоумении среди чистого песочного "холста". – Цивилизация без планетарной ментасферы. О чем это может говорить?

– О чем же?

– Только о том, что здешние аборигены, с древних времен и до настоящего времени, – произнес Эф, переходя на шепот, – никогда не нуждались в накоплении информации, а значит, не образовывали ментальных архивов, без которых мы не мыслим себе разумного бытия. Теперь вы понимаете? Теперь понимаете, в какую историю мы можем попасть с вашей затеей?

– Но каким образом они существуют?

– Найдите богов, – спокойно ответил профессор, – они вам смогут рассказать гораздо больше. Если, конечно, захотят...

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Пространственно-временные функции (ПВf). Производные функции реального времени f'(РВ)'

Моделирование временного антигравитанта (АВ!)

ПВf-(функцией) матричного поля условно называют способ существования гипотетической точки, траекторию ее динамического процесса. f(РВ) – одна из ПВf, с той лишь разницей, что наша, родная. Можно сказать, воплощение бытия с незапамятных времен до необозримого будущего. Она самая, рядом с которой все остальные ПВf выглядят какими-то нереальными, не выходящими за рамки воображения мадистолога. Так, собственно говоря, оно и есть на самом деле.

Объект, аннигилированный в f(РВ) и посланный с некоторым временным коэффициентом куда-нибудь, теоретически осядет в одной из ПВf. Чтобы найти его, надо владеть логикой оркариумных процессов (логикой мадисты) или приемами дешифратора. Мы, закрыв глаза, подбросили в небо мяч. Глупо ждать, что он свалится точно в руки. Скорее всего, где-то поблизости, но с закрытыми глазами мы все равно не увидим, где. Астарианам открыла глаза сама мадиста. Даже ЕИП-инженеры не в состоянии досконально контролировать матричный субстрат. Мадистологи этим занимаются отродясь, непроизвольно и ежеминутно. У них, извиняюсь за выражение, специальные антенны отрастают на затылке непосредственно для этой деятельности. Используя свои способности, мадистологи научились безошибочно определять траекторию f(РВ) и посылать матрицу аннигилянта с точностью не куда-нибудь, а конкретно в родную функцию. И если на предыдущем этапе неудачные опыты можно было списать на погрешность расчета, то мадистологи эту погрешность исключили напрочь. Несмотря на это, объект в f(РВ) так и не возник. В связи с этим теория АГ! как идея, как апогей познания Естества, как вожделенная мечта разумного субъекта медленно, но целеустремленно близилась к полному краху. Антигравитант, досконально изученный на теоретическом уровне, на практике категорически не работал.

В результате этого беспрецедентного недоразумения между астарианами и посредниками случился, если так можно выразиться, грандиозный консилиум, напоминающий разборку двух мафиозных кланов. Не могу знать, в каких выражениях первые обвинили последних в идиотическом методе научного подхода. Могу лишь предположить, что аритаборская идентифология была признана несостоятельной в качестве логического метода. Могу себе представить, как ее публично закопали в яму с дерьмом... поглубже, чтобы не позорила аристократической родословной создателей.

К тому времени у посредников были накрепко завязаны языки. Да и не в их натуре браниться в инфосетях на манер базарных торговок. Вместо этого оскорбленные аритаборцы тихой сапой собрали для своих обидчиков небольшую посылочку да и отправили наложенным платежом. Получив такой подарок, любой уважающий себя человек оскорбился бы немедленно. Это была самая натуральная ночная ваза, доверху набитая столь же натуральным дерьмом, из всех сортов перегноя, который красноречиво намекал на перспективы беспомощной астарианской мадистологии. Но астариане знали посредников давно и с выводами не торопились. Со временем из вазы появился росток оранжевой лианы, которая росла испокон веку в бесконечных подземельях Аритабора. Растение высунулось из горшка, оценило окружающий микроклимат как подходящий для жизнедеятельности и полезло вверх. Сначала оно было похоже на молодую гадюку, затем на гигантскую анаконду, затем мадистологи высунули ее растущим концом прочь, чтобы она не занимала пространство рабочих помещений и только тогда задумались. Аритаборцы выращивают из таких лиан сети. Именно выращивают, а не плетут, заставляя одну целеустремленную лиану равномерно ветвиться во все направления. Для этого молодой побег нарезают кусками и сращивают в произвольном порядке. При этом каждый черенок, не теряя связи с единым организмом, начинает отпускать в стороны отростки корней и веток. Мадистологи не поверили и повторили эксперимент: матрица, выброшенная из f(РВ), произрастает из ее общего тела, но не возвращается в него. А почему? Да потому, что образует новую функцию. Служит точкой отсчета для нового динамического процесса, генетически повторяющего тот, который некогда прошла она сама (корни), и теоретически идентичный тому, который мог бы ожидать ее в перспективе, не будь она аннигилирована и выброшена в матричное пространство (ветви). Она возвращается в заданную координату, но делает это в производной функции f, почти идентично повторяющей родную функцию. Матрица следует логической фигуре черенка, рефлекторно выбрасывая собственные ветви и корни. Она может преодолевать любые временные промежутки, не обременяя себя проблемами, характерными для скоростного симулятора. Но возникнуть вновь и существовать она может только в производной природе. Это явление в теории АГ! получило название временного антигравитанта (АВ!) и дало возможность неограниченного путешествия во времени в любых направлениях с полной достоверностью наблюдаемых производных событий, с абсолютной гарантией сохранения причинно-следственных связей. Потому что для каждого нового путешественника в природе ЕИП образуется своя персональная f'(РВ), которая никогда не пересекается с прототипом. Еще одна страховка Естества? Может быть. Вернуться из такого путешествия по-прежнему можно лишь в одну временную точку – координату аннигиляции и ни секундой позже. Ни малейших признаков деформации пространственно-временной структуры. Еще один симулятор, зато какой! Тысячелетия пройдут, прежде чем цивилизация наиграется, напридумывает себе неписаных правил и непреложных истин, этических норм и категорических табу, пока не поймет, что все это бесполезная трата творческих сил. Никакие нормы поведения на временных антигравитантах не способны обезопасить f(РВ), так же как не способны навредить ей. Поняв это, ненасытные творения Естества обычно требуют чего-то более радикального, как дети, наигравшись водяными пистолетами, рано или поздно захотят получить настоящее оружие.

Глава 11

Когда связь с орбитой была восстановлена, Мидиан немедленно озадачил Бахаута.

– Вы собираетесь найти "молнию Босиафа"? – удивился биолог. – Космический корабль, сделанный одним богам известно из чего и пролежавший в грунте одним богам известно сколько времени? Вы даже не уверены, что "молния" все еще здесь?

– Сделайте грунтовые просветки в ураганных кольцах, – настаивал Мидиан, – вдруг повезет. – Но голос Эфа вмешался в диспут.

– Вы все-таки неисправимый упрямец. Одним богам известно, как мне было спокойно, пока вы не починили связь. Прекратите сейчас же болтовню или убирайтесь на орбиту.

После трудовой недели профессор выглядел изможденным. Как будто он, а не Эсвик-Эсвик являлся главным исполнителем проекта. Как птица у каменных ворот, он сидел под дверями шатра, разложив на песке руки в иссохших корках глины.

– Вижу, профессор, для вас экспедиция проходит с пользой, – съехидничал Мидиан, – не думал, что "ингурейское подземелье" способно вдохновить вас.

– Напрасно смеетесь, друг мой. Мы уже обкладываем края скважины минеральным субстратом. Прочнейший природный материал. Уверен, вы не встречали такого даже в технологических лабораториях. От обжига кладка становится еще прочнее. Вы упускаете уникальный шанс.

– Не трудитесь за меня беспокоиться.

– Да разве ж это беспокойство. Драгоценный мой, вы бы видели, как наш милый абориген боится, что не успеет закончить башню до вашего отлета. В ясные дни он мечтает лежать на глубоком дне и видеть над собою в кольце черного неба вашу "звезду".

– Этого не хватало! Откуда он узнал, что станция над лагерем?

– Вы голосите в приемник так сильно и часто, что я не удивлюсь, если вас слышно на полтора миллиарда лет в обе стороны. А главное, обижаетесь, когда я советую не злоупотреблять связью.

– Профессор, спросите у вашего контактера, как мне найти Ладо и Макролиуса?

Очень нехотя профессор встал на ноги, пошатался, отряхнул с кальсон присохшую грязь и пошел заступать на новую трудовую вахту. Воспользовавшись моментом, Мидиан подключился к орбитальной связи, но вместо того, чтобы надоедать Бахауту, погряз в раздумьях. "Звезда" корабля не была видна даже на фоне ясного ночного неба, разве что на маневрах, к которым экспедиция со времени появления Эсвика еще не прибегала. Но зоркий взгляд аборигена, пронизывающий песчаные облака, вызывал тревогу. Еще большую тревогу вызывали невидимые и несуществующие боги. Такие, как представлял себе Мидиан. Если вдруг их космический корабль приблизится к орбите, вряд ли он успеет ретироваться на своей "звезде". Если планета действительно принадлежит богам, вряд ли они будут довольны, обнаружив здесь экспедицию пришельцев. Он собрался было поделиться с Бахаутом своими опасениями, но передумал, отключился от связи и, выйдя под ясное небо, встретил профессора в компании трудолюбивого мутанта.

Эсвик-Эсвик тряс головой, отказываясь понимать смысл профессорских вопросов.

– Он считает, что Ладо найти невозможно, – комментировал Эф, – он утверждает, что Ладо – разведчик, а разведчики приходят сами...

– Что значит "разведчик"?

Абориген засуетился и предпринял несколько безуспешных попыток зарыться в песок. Твердая рука профессора всякий раз извлекала его на поверхность.

– Обратите внимание, Мидиан, как ведет себя этот диверсант. Признаться, я озадачен. Нет, вы только полюбуйтесь. Как песочный паук. – Розовые ушки Эсвика приобрели пунцовый окрас. От стыда ли или оттого, что профессор вытягивал несчастного на поверхность именно за эту деталь организма. – Я впервые, поверьте, наблюдаю такое странное поведение.

– Действительно, странно, – подтвердил Мидиан. – Объясните ему, что мне нужно только увидеть Ладо, кем бы он ни был. Я не собираюсь никому навредить.

Объяснения профессора сопровождались активным рукоприкладством. Мидиан уже собирался защитить несчастного, но профессор не позволил ему подорвать свой педагогический авторитет, уволок мутанта за выступ скалы и объяснил молодому ученому, что имеет свои, проверенные опытом, методы достижения цели. Их интимная междоусобица со временем приобретала черты настоящих боевых действий. Мидиан, устроившись на камнях, с замиранием сердца наблюдал развитие событий. Сначала профессор запугал Эсвика до полуобморока. В другой раз Эсвик изловчился укусить "светило" науки за коленный протектор, порвав при этом штанину, и профессор в панике ретировался с поля брани. Но, сменив кальсоны, вернулся и стоял насмерть, пока противник, в свою очередь, не обратился в бегство в полном смятении чувств. Только пыльная борозда рассеялась над краешком горизонта, профессор, не мешкая, отправился искать беглеца в яме и не ошибся. Маневры переместились на глубину, а Мидиан, утомившись бездельем, снарядил машину и отправился на орбиту.

Биолог с удовольствием уступил ему место за архивным пультом.

– Я старался восстановить схему подземелий, – жаловался биолог. – Знаете, у меня всегда была хорошая память... Похоже, хронометрические деформации подвергают ее тем же процессам помутнения...

– Соберитесь, Бахаут. Что за проблема? – На панораме вертелись штриховые наброски, больше похожие на портрет гуманоида, чем на план подземных коммуникаций.

– Я не могу соединить между собой туннели...

– Ничего страшного. Возможно, они соединяются только через ураганные кольца.

– Ничего не понимаю в этих новых науках. Либо это полная профанация, либо надо сразу родиться идиотом, чтоб иметь возможность разобраться даже в элементарных основах. К чему этот анализ, если я не могу доверять даже собственной памяти?

– Все в порядке вещей. Достаточно того, что я ей доверяю. Припомните, Бахаут, не зацепился ли взгляд за что-нибудь похожее на космический корабль?

Бахаут сосредоточенно потряс головой.

– Я видел мизерный участок экваториальной зоны. Ничего, кроме тоннелей и переходов. К тому же вы отвлекали мое внимание. Как найти "молнию" в этой бездне абсурда! При такой частоте урагана... уйдут годы. Надо знать хотя бы примерный сектор поиска. Вы ставите непосильные задачи.

– Предложите что-нибудь... Мы должны знать о богах все. Их аппарат может содержать информации больше, чем гора янтарных табличек.

– А вам не приходило в голову, что письмена аборигенов могут быть мистификацией? Если б вы изучали социальную психологию ранних цивилизаций...

– Бахаут, – остановил его Мидиан, – эта цивилизация старше нас.

– Нет, – биолог в отчаянии рухнул на пилотское кресло, – здесь что-то ненормально. Явно что-то не то... Тут надо разбираться предельно осторожно. Всего предусмотреть мы с вами не в состоянии.

– Надо пройти через ураган, как сказал бы Ладо. Возможно, это позволит избавиться от помутнения памяти.

– А заодно и рассудка, – добавил биолог.

– Заодно и рассудка. Хорошо бы и станцию через ураган протащить. Вопрос как...

– Он не пригласил вас это сделать?

– Нет, но если "молния" на той стороне урагана, мы найдем ее за один орбитальный виток. Какой, по-вашему, размер может иметь корабль богов?

– Смотрю я на вас и думаю, – тревожно произнес Бахаут, – имеется ли в вашей исследовательской натуре такая элементарная вещь, как тормозной рычаг?

– Какой рычаг? – уточнил Мидиан.

– Всему есть предел. И безумству тоже.

– Тормозной рычаг, вы сказали? Есть. Но, чтобы воспользоваться им, нужна реальная аварийная перспектива. А я таковой не вижу. Я вообще никакой перспективы не вижу.

– Вы делаете все для того, чтоб она стала аварийной.

– Неужели? – удивился Мидиан. – Неужели я делаю для этого все?

К следующему урагану Мидиан готовился заблаговременно. Точнее, готовил своих попутчиков. Для Эфа он придумал историю о подземелье, кишащем разумными аборигенами, и убедил-таки бедолагу в необходимости переводчика. Для Эсвика-Эсвика он соорудил ремень с поводком и поисковым устройством на случай, если поводок в ответственный момент будет перекушен. Как только небо помутнело, экспедиция отправилась в путь и приблизилась к экваториальному поясу, прежде чем ураган достиг апогея. Расчет Мидиана на этот раз оказался безукоризненно точным. Эсвик не только обладал способностью пользоваться транспортирующими свойствами колец, но и делал это виртуозно. Кроме того, он поразил пришельцев необыкновенной заботой и послушанием, словно боялся потерять их в песках. Но, вероятнее всего, просто опасался мгновенного натяжения поводка на расстояние сотен километров.

– Вы уже задумывались, друг мой, – приставал профессор к Мидиану, – что будете делать с "молнией Босиафа"? В том случае, разумеется, если поиск закончится результатом.

От предвкушения у Мидиана кружилась голова, он терял ориентиры местности и возносился в мечтах к неведомым небесам.

– Буду просить вашего совета.

– Разумный подход, – одобрял профессор, – приятно наблюдать этапы вашего взросления. И все же, я бы не надеялся на столь благодатный симптом, я бы ожидал от вас некой мальчишеской выходки. Вы так безрассудны и импульсивны, мой дорогой Мидиан, что, клянусь кафедрой, непременно должны отчебучить что-нибудь этакое, непотребное...

– Признайтесь, профессор, вы до смерти боитесь контакта с богами.

Профессор крякнул в микрофон и задумался.

– До потери рассудка, – уточнил Мидиан, – до онемения конечностей.

– Если бы, молодой человек, вы знали, чего именно я боюсь, вы оставили бы издевательский тон.

– Я бы запер вас на станции в консервационной камере до возвращения на Пампирон.

– Боюсь, что это не выход. Боюсь, что ваша гипотеза была не так уж глупа, как мне показалось при первой встрече. Это очень похоже на разумную форму жизни, над которой не довлеет физический субстрат. Но, признайтесь, Мидиан, вы бы рискнули вскрыть прибор, устройство которого никому не известно?

– Да вы словно сговорились. Что за опасения? Думаете, я вскрою "молнию" при помощи кувалды? Не забивайте себе голову чепухой, профессор. С техникой безопасности я немного знаком.

– Вы не знакомы с гуманитарной техникой безопасности. Поэтому, встретив богов, можете совершить непоправимые ошибки.

Веревка дернулась в сторону, и профессор притих. Эсвик-Эсвик залег плашмя и закрыл руками обе лысины. Профессор упал на колени и потянул за собой Мидиана.

– Что случилось?

– Пригнитесь и не глядите по сторонам.

Мидиан вскрыл манжетную панель и не увидел ничего особенного. Компас обозначил координату экваториальной зоны, ориентиры были в норме, пространство вокруг казалось стерильно безлюдным. Он опустил на глаза противотуманный бинокль и встал в полный рост вместе с висящим на рукаве профессором.

– Опуститесь же, вам говорят. Что за глупость!

Прямо на них из облака пыли выходили высокие фигуры, закрытые до макушек в черные плащи. Они двигались колонной, не обращая внимания на пришельцев, так близко, что у Мидиана перехватило дыхание. Он выкорчевал из грунта один ботинок, сделал шаг вперед. Но профессор гирей повис на другой ноге. Ведущий процессии поднял из-под рукавов длинные руки в ослепительно белых перчатках и сложил их крестом прямо перед маской ошарашенного пришельца. В последний момент, падая в песчаную трясину, Мидиан видел над собой безжизненную восковую маску лица с глазами, полными чудовищной глубины. Никогда прежде он не видел ничего похожего. Этот взгляд выражал такую колоссальную, неистовую усталость от жизни, которой Мидиан не смог бы достичь, просидев в песках миллиарды лет. Даже если он смог бы представить себе бесконечность в виде физической величины, он вряд ли когда-либо насытился ею до такого катастрофического предела.

– Аркары! Аркары! – кричал профессор. – Не смей! Не смотри! Не вздумай приближаться к ним.

Открыв глаза, Мидиан не увидел ничего, кроме яркого крестообразного пятна, прилипшего к нему невесть откуда и заслонившего добрую часть обзора. Профессор положил его руку на натянутый повод Эсвика, помог выбраться на поверхность и убедился в его способности стоять на ногах.

– Чего это вы трясете головой? Беритесь за веревку и ступайте.

Пятно таяло, уступая место пыльному пейзажу. Мидиан моргал и дергался, пытался манипулировать настройкой костюма. Белый крест стоял перед глазами, словно перечеркивал все, к чему прикасался взгляд.

– Профессор, что произошло? Не молчите! Почему вы опустили меня головой в песок?

– Потому что, – сердито ответил Эф, – я не уловил разницы между содержимым вашего шлема и ваших ботинок.

– И все-таки, – мотал головой Мидиан, – откуда эта гадость перед глазами. У вас ее нет? – Он обернулся к профессору и сквозь перекрестье попытался разглядеть выражение его лица под полупрозрачной маской. Он совершал диковинные телодвижения, приседал и подпрыгивал в надежде сместить изображение к краю.

– Срамота глядеть на вас, – с горечью произнес профессор, – прямо-таки позор, да и только.

Эсвик тянул поводок вдоль экватора кругами и петлями, грунт становился тверже, небо – светлее. От белого креста остались тонкие полосы, о которых Мидиан и думать забыл, бодро озираясь по сторонам. Но ни одного разумного альбианина в этих бушующих широтах ему встретить не пришлось. Ничего пригодного для контакта. Вместо этого он наблюдал полудохлую рыбу со звериной мордой, которая металась по песку, в судорогах сжимая челюсти. Их обогнало что-то круглое и звонкое, прыгающее по вязкой поверхности и издающее резкие звуки, похожие на "чук-чук". За этим существом неслось такое же. Подскакивало еще выше и издавало глухие звуки, наподобие "хук-хук", при каждом касании грунта. Эф придержал своего попутчика за рукав, но Мидиану бы и в голову не пришло погнаться за этими резвыми существами. Пожалуй, поймав последнего, он посоветовал ему пожертвовать амплитудой прыжка ради скорости. Однако он не был уверен в гуманных намерениях этого аборигена.

Он не был уверен в том, что это происходит наяву, когда из песчаных туманов им навстречу выплыл дирижабль, который вблизи оказался ненормально увеличенной гусеницей. Мидиан разглядел два прозрачных глаза, пористую кожицу ее невесомого тела, переливающуюся и перекатывающуюся на ветру. Оно плыло над песчаными волнами, волоча за собой шлейфы сопливых выделений. На шлейфы налипала крошка, делая их похожими на махровые канаты. Между канатами бегали дети, погоняя гусеницу, словно прятались под ее брюхом. Мидиан решительно направился к ним.

– Ладо! – крикнул он, и тело гусеницы содрогнулось от звука. Дети, которые вблизи стали похожими на карликов, таяли как ледяные фигуры. Сначала их головы растеклись по плечам, потом исчезли руки, туловища вросли в поясницы. – Вы не видели Ладо и Макролиуса? – спросил пришелец убегавшие ноги. Ноги рассыпались на песке...

Прямо перед ними с неба упали камни. Эсвик-Эсвик обошел их по кругу и резко изменил курс. Из-под ног Мидиана выросла водяная капля и повисла, презрев законы гравитации. Внутри нее моргал мутным глазом яйцеобразный предмет. Но едва Мидиан притормозил, чтобы привести в рабочее состояние лучевой индикатор, объект брызнул в стороны мельчайшими искорками росы, намочив пришельцам комбинезоны. А моргающая сердцевина, причмокивая, поползла прочь.

– Осторожнее, – одернул Эф растерявшегося астронома, – держитесь же вы на ногах, в конце концов.

Вслед за ними, вспучивая песок, ползло крупное грунтовое животное. По пятам, обнюхивая следы и замирая всякий раз, когда экспедиция останавливалась. Мидиан, ценой невероятного усилия, освободился от профессорской опеки и откопал преследователя воздушной струей. Под пленкой желтого пузыря из грунта проступало человеческое лицо, в отчаянии пытающееся прокусить свою оболочку. Он видел руки, царапающие внутреннюю поверхность, он чувствовал истошные флюиды отчаяния, словно маленький вулкан рокотал лавой под его ногами. Он отрегулировал воздушную струю до диаметра скальпеля, чтобы вскрыть этот ужасный нарыв, но Эф напал сзади и волоком потащил его...

– Не смей ступать в это дерьмо! – кричал он. Пески в момент проглотили несчастного пленника, и только камни катились им навстречу под гул затихающего урагана. Словно невесомые, высушенные листья. Они казались мягкими и живыми, но Эф крепко держал Мидиана за руку.

– Ладо! – кричал Мидиан. – Помогите мне найти Ладо. – А камни шарахались в стороны и застывали в геометрических формах. Пустыня поднималась в гору. Гора гудела ритмом барабанного боя. Эсвик-Эсвик притормозил на подъеме и пригнул головы. На вершине, по кромке песчаного хребта, маршировало существо, не похожее ни на что разумное. Две огромные, бесформенные ярко-алые "ноги" отбивали пятками ритм. Их венчал такой же аморфный пузырь, служащий балансиром для равновесия. Следом шли высокие люди, одетые в черное с головы до пят. Которые, по сравнению с алым гигантом, казались хрупкими видениями, навеянными черными столбами смерча. Луч индикатора зафиксировал объект, и Мидиан опешил: впереди колонны маршировал огонь. Индикаторы манжетной панели подтвердили плазматическую природу объекта. Люди в капюшонах один за другим поднимались на вершину холма, ритмы становились яснее и резче. Замыкающий нес на груди полусферический барабан и лупил по нему тупым предметом, посаженным на палку. Ведущий колонны, заметив пришельцев, обнажил белые руки, сложил их крестом на груди. В тот же момент Мидиан почувствовал удар в спину, и обзорная маска погрузилась в слой густого песка.

Глава 12

– Включи ему связь, – настаивал Бахаут.

– Не трогай мальчишку, он еще не пришел в себя.

– Эф! Я должен сказать ему нечто важное.

– Скажи мне...

– Похоже, что буря не действует на неподвижные предметы. Я только не понял, почему. В принципе, можно ходить без проводника, но как только поплыли магнитные ориентиры – замереть и не дышать. Передай ему это. Если не дернешься в кольце урагана – не зацепит. Но все это пока только мои догадки. Скажи ему...

– Хватит, – Эф приглушил мощность приемника, – хочешь говорить с ним – спускайся.

– Чем он занят столько времени?

– Плачет.

– Плачет? – удивился Бахаут. – От чего же?

– От бессилия. Да... от бессилия, – шепотом говорил Эф, поглаживая печаткой спальный мешок, из которого Мидиан не показывался со времени возвращения.

– Ничего себе... – с участием произнес биолог, – вот уж не ожидал от него... Скажи, что я найду "молнию" богов. Скажи, с места не сойду, ослепну от галлюцинаций...

– Помолчи. Не понимаешь? Плохо ему.

Профессор разгуливал по песку, когда Мидиан вылез из спальника и возник на пороге шатра в изрядно помятом виде. Солнце прогрело воздух и наполнило светом пустынный пейзаж. Эф разгуливал странно, словно играл сам с собою в игру, совершая прыжки, ползая на коленях, вычерчивая пальцами круги и зигзаги.

– Ну и вид у вас, дружище, – заметил он. – Я бы на вашем месте как следует выспался и принял массажный душ.

Мидиан огляделся.

– Вы сегодня не на строительстве? – спросил он и удивился собственному голосу. Таким замогильным тоном он давно не радовал окружающих.

– Я ищу вашу "молнию", друг мой. Надеюсь до сумерек справиться.

Мидиан пригладил торчащие дыбом локоны и приблизился к чертежам. Нечто похожее он наблюдал на лекционной панораме: хаотическое нагромождение символов и форм. Надписи на языке, который ему, скромному астроному, вовек не объять своим техногенным, низкорассудочным интеллектом. Теперь, как и прежде, эти рисунки олицетворяли собою великий позор, испытанный раз и на всю жизнь при первой же встрече с Эфом, при участии Эфа и при нескрываемом злорадстве того же самого Эфа. Это напоминало ему мазню незрячего фанатика мыслеобразов: борозды, оставленные на панораме после того, как двадцать жуков подрались за право обладать самкой; узор на ландшафте полигона после взрыва химических контейнеров. Даже линии человеческих ладоней по сравнению с профессорским рисованием казались ему яснее алфавита.

"Почему бы нет, – решил про себя Мидиан, – если эфология без труда читает с руки информацию о прошлом и будущем, почему бы не применить этот метод в поисковых целях?" Тем более что Эф, при всей его скрытности, иногда удивлял способностью попадать в цель. "Вам надо поберечь легкие", – сказал он однажды Мидиану. Как бы невзначай, по ходу... как само собой разумеющееся проявление заботы старшего товарища. Откуда ему стало известно то, что удалось скрыть даже от медицинских тестов? Когда-то, перегревшись на учебных телескопах, Мидиан действительно испортил легкие и, чтобы не терять навигационный допуск, сделал искусственный имплантант. Теперь всякий раз, когда он лез без протектора в тепловые блоки, профессор предостерегал его.

– Удивительно, – произнес Мидиан, – неужто вы подумали, что я разберусь в этом произведении эфографии?

– Почему же не разберетесь? – ободрил его профессор. – Вспомните вашу янтарную находку: "молния Босиафа" упала на дно южных Косогорских болот. Пожалуйста... – Он указал насыпь, обозначающую горный хребет и впадину затопленных подземелий. – Косая Гора смыкается с пологим подъемом Фарианского массива. А фариане, как нам известно, обладали самой высокой точкой планеты. Иначе они бы вряд ли надеялись пережить потоп.

– Вполне логично, – согласился Мидиан.

– Анголея, Косогорье и Фарианский пик образовывали между собой что-то вроде правильного треугольника. – Эф пометил крестиками три угла. – Если верить летописцу, они шли сюда, на западный склон ставить буи примерно две недели по затопленной равнине. С учетом спуска, подъема, стоянок и ночевок... какое здесь может быть расстояние? В пределах пятисот километров, не больше.

– Что-то вроде того, – подтвердил Мидиан.

– Значит, до Анголеи расстояние не меньше трех тысяч... Солидная площадь, согласитесь.

– Да, – кивнул Мидиан.

– В первый же день с орбиты вы сделали схему каменного рельефа под песком. Даже если полюса сместились много раз хаотическим образом, эти три ориентира должны быть заметны: взгляните-ка сюда. Две параллельные борозды хребтов Анголеи, Косогорья и самая высокая точка планеты.

Легкую дрожь в коленях почувствовал Мидиан. Он еще стоял над схемой, словно парил на орбите над древним Альбианским материком и заглядывал в каждую расщелину Косогорья.

– Таким образом, – подвел итог профессор, – участок поиска сужается до нескольких сотен квадратных километров. Согласитесь, это уже реальная перспектива.

– Реальная, – согласился Мидиан. – Если зафиксировать станцию над этим участком...

– Если вы мне дадите карту рельефа и наберетесь терпения, я до захода солнца укажу вам координату с точностью до километра. Вам останется лишь ждать ураганного кольца.

До захода солнца каждый член экспедиции наконец-то занялся делом. С необыкновенным энтузиазмом Мидиан выгребал из архивов карты рельефа, сопоставляя их со схемами подземелий. Эсвик-Эсвик самозабвенно выкладывал стены будущей башни, которая уже возвысилась над уровнем песчаного океана. А Эф ползал на четвереньках по схемам, раскинувшимся от горизонта до горизонта. С восточной стороны его "рабочего стола" уже поблескивали звезды, на западной еще светилась полоса заката. Небо было холодным и неподвижным. Профессор возделывал почву науки, пока сумерки не сменились сиянием ночи. Потом надел чистые перчатки, обулся и отправился за скалу строить башню, как на работу, которая давно его заждалась.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Антенная природа матричных функций

Образование f'(РВ)' – интереснейшая тема сама по себе. По образности и яркости описания очевидцев она не знает равных и годится для отдельной книги. Но симулятивная природа производных не только радовала романтиков, но и озадачивала. Создавала впечатление, что пространственно-временной агравитации вовсе не существует. Что в природу реального времени вмешаться невозможно и все усилия мадистологов в конечном итоге будут приводить к созданию новых, все более изощренных симуляторов. Качественного прорыва в этой области не видели даже самые прогрессивно мыслящие ученые. И не то от великого отчаяния, не то от бесперспективности ученой карьеры занимались вплотную изучением природы производных, как последнего барьера познания, отделяющих цивилизацию от Естества. Занимались бескорыстно и целеустремленно, пока, к своему неожиданному восторгу, не обнаружили, что этот феномен матричного поля в деталях моделирует некий мадистогенный универсал, известный ранее как "антенное построение оркариумной природы вселенной". Ученые наблюдали абстракцию "чистого времени", моделирующего пространство, но не создающего это самое пространство в реальной функции бытия. Наблюдали и ужасались собственному невежеству: мадистология, привыкшая решать проблему из самой сути, ни с того ни с сего утратила точку равновесия и тянет за край то, что испокон закреплено на осевой опоре. Проблема пространственного антигравитационного симулятора назрела и перезрела. Но возможность представить себе природу такой игрушки появилась только после детального представления ее в антенной модели. В теории АГ! эта область освоения получила название "агравитационных антенн".

Локализованное пространство матричного поля принято называть "точкой Циола". Оно являет собой начало функции – точечную антенну антигравитанта, которая рассматривалась еще в разделе фактурологии, когда речь шла об антенной природе субстанции личности орканейтралов. Точка отсчета, лишенная связи с общей полярно-ментальной информатекой. В данном случае моделируется искусственно.

Первая фигура антенны. Стихийное, дискретное, беспорядочное, хаотичное восприятие – это все, на что способна подобная структура. Это элементарный материал. Оркариумная "амеба", не способная даже самостоятельно привязаться к пространственно-временной координате.

Вторая фигура антенны как раз таки призвана решить проблему привязки. Поэтому "точка Циола" трансформируется в угол, выделяет два произвольных луча, не имеющих ограничений маневра. Это процесс поиска оптимального пространственного решения в заданной временной координате.

Третья фигура означает завершение процесса поиска. Стабилизацию f(РВ)' и схематично напоминает фактурологический "мутаген". Собственно говоря, это он и есть лишь с точки зрения агравитационных процессов и применительно к производной. Антенна называется стабилизационной и, в глобальном понимании АГ!, лежит в основе физической природы.

Четвертая фигура является следствием информационной деформации предыдущей. Суть ее в так называемой зеркальной отдаче. Эта чисто философская категория должна была рассматриваться еще в фактурологии, но не было острой нужды. Дело в том, что развитие третьей фигуры задается извне, но со временем ее собственная структура накапливает информационный архив, способный корректировать внешний управляющий фактор. Это, грубо говоря, аналог ЕИП в структуре общих оркариумных директив развития. В фактурологии это промежуточная фигура, но если вдруг в цикле "триады" возникает квадрат, надо иметь в виду, что он означает ментальные поля простых мутагенных образований.

Пятая фигура – мадистогенная – отвечает за информационную мутацию предыдущей ступени. По сути, это тот же поиск баланса, что и во второй, с той разницей, что баланс информационный между оркариумной и полярной природой производного Естества. Пятая антенна АГ! отвечает за возникновение экстрамутагенеза с цепной реакцией информационных расширений.

Шестая фигура – "звезда Давида" в фактурологии – символ экстрамутагенеза. Здесь означает всего лишь информационную стабилизацию.

Седьмая фигур обозначает новые наскоки на непознанные области Естества. Восьмая – новые поиски баланса. Девятая – новый уровень стабилизации. Если присмотреться к этому ряду, заметны интересные тенденции. Во-первых, стабилизация в f(РВ) и ее ближайших производных происходит через две фигуры на третью. Неудивительно, что первыми этот ритм почувствовали фактурологи. Так что трехкратные и девятикратные закономерности бытия не пустая догадка. Все это говорит о том, что наша f(РВ) имеет свои четко заданные динамические характеристики, которые, в случае злостного и систематического нарушения, могут вызвать очень нехорошую тенденцию. А именно: каждая следующая фигура, увеличивая количество граней, приближает процесс к абстрактно круглой модели, такой же беспомощной и амебообразной, как "точка Циола" под микроскопом. Эта антенна – символ каркариума для нашего Уровня обозначает полную (постапокалиптическую) стерилизацию, для Уровня выше – чистое поле для маневра.

С тех пор как эта безрадостная перспектива была осмыслена надлежащим образом, история науки претерпела неожиданный метаморфоз. Симуляторы были допущены в рамки категории АГ! раз и навсегда. Без унизительных оговорок. С той же поры наметились два метода, два практических подхода к единому глобальному процессу управляемой агравитации. Один – микроматричный, он же – аннигилятивный временной антигравитант (АВ!), о котором уже достаточно сказано. Другой – антигравитант макроматричный, пространственный (АП!), акселеративный, о котором еще пойдет речь.

Глава 13

– Вижу ее! – кричал Бахаут. – Она! Без сомнений!

– Координата! – просил Мидиан, но эйфория захлестнула приемник, разлилась ликующим эхом в эфире.

– Какая красота, друзья мои! Шар не менее трехсот метров диаметром, в ауре аквамаринового свечения.

– Координаты, Бахаут! – повторил Мидиан и вывел звук на внешний динамик, чтобы профессор мог насладиться плодами своих творческих усилий.

– Глубина порядка пятисот километров. "Молния" зажата в вертикальной шахте. Дорогие мои, все подземелья вокруг нее наполнены синим сиянием.

– И дивные цветы благоухают на корнях вековых деревьев, – съязвил профессор. Но Мидиан светился счастьем, и тухлое настроение Эфа не портило аквамаринового пейзажа на дне Ингуреи.

– Почему бы вам не порадоваться, дорогой профессор, – не понимал он, – ведь это ваша находка.

– Я радуюсь, – ответил Эф.

– А по-моему, тоскуете по дому. Скоро полгода, как мы топчем пески. Признайтесь, вы не думали потратить на меня столько времени? Потерпите, уже совсем скоро...

– Скоро? – удивился профессор.

– Не знаю, как вы, а я так соскучился по своей обсерватории, что готов стартовать хоть завтра. Только представьте: месяц – и вы на Пампироне. Не надо замирать от приближения бури, нервничать из-за включенного приемника, ютиться в спальнике и мыться в душевых кабинах. Если вдруг по прибытии на Пампирон вы решите возобновить курс, пожалуй, я куплю полный абонемент.

– Только, сделайте одолжение, на самый дальний ярус аудитории.

– Охотно, если вы дадите слово не терроризировать меня в процессе лекции, как сделали это в прошлый раз.

– Вы мне сразу не понравились, – признался профессор. – Такая самодовольная ироническая гримаса, присущая юнцу, прошедшему тест с неожиданно высокой оценкой. Вы ведь явились проверить меня на вшивость, не так ли?

– Мои сомнения были напрасны. Вы великий ученый.

– Только теперь вы начинаете это понимать, мой юный друг. И, поверьте, я действительно рад, что "молния" богов не влезет в ваш грузовой контейнер. Может быть, скоро вы поймете, что артефакты цивилизации, которую мы преследуем, ровным счетом ничего о ней не говорят.

– Эй, вы! – вмешался Бахаут. – Я уже вернулся. Закрепляю корабль на орбите и жду вас с плохими новостями.

– Началось... – вздохнул Мидиан и подключил микрофон. – Отдыхайте, профессор, до конца бури еще есть время. – Но Эф остался спокойным и равнодушным, словно перестал улавливать разницу между "плохим" и "хорошим".

– Я сделал спектральный анализ, – объяснил биолог, – подземелья вокруг молнии накачаны сильным галлюциногенным газом. Он подобен "слепящим протуберанцам", которыми смердят ваши астрономические телестанции при перегрузках. Представляете себе состав вещества?

– Все зависит от концентрации.

– Еще раз огорчу. Концентрация неимоверна. В наших техногенных джунглях она невозможна. Может быть, в этом причина мутаций? Боги не случайно спрятали "молнию" на такой глубине. Очень вас прошу, в подземелье без специальной защиты не лезть.

– Что он хочет от нас, – спросил профессор, – чудом уцелевших каранайских потомков? Чтоб мы полезли туда опробовать его новую модель защитного костюма?

– Собирайтесь-ка, Эф. Возьмите бур и химический индикатор. Дайте мне хотя бы забить кол над тем местом.

Песок еще шевелился над пустыней, но небо светлело. Мидиан погрузил в машину комплект поисковых устройств, включая одаренного интуицией профессора. Приступ опьяняющего восторга уступил место рутине, старые сомненья отвлекли от сумасшедших грез. Лишь только величественный вид башни Эсвика вносил в его быт едва уловимое ощущение праздника. За последние несколько дней она продвинулась к небесам и, казалось, замерла на высоте, недосягаемой скалолазу. Даже профессор забыл дорогу к своему любимцу, объясняя это нехваткой естественного кислорода на стройплощадке. Каждый раз сердце замирало при виде этого монстра альбианского зодчества. Развалины скалы казались рядом с ним горсткой камней. Казалось, вокруг башни пространство съежилось. Каждый раз, замеряя ее высоту, Мидиан говорил искренние комплименты трудолюбивому аборигену. Каждый раз Эсвик, встречая машину на высоте, приветствовал ее кивками и поклонами. За истекшие сутки его очаровательные головы ни разу не появились на рабочем месте. "Уж не случилось ли с ним чего...", – предположил Мидиан, но, откровенно говоря, это его не сильно волновало.

– Интересно, – спросил он профессора, – в каком темпе этот умелец способен прорыть пятисоткилометровую скважину на экваторе? – профессор оказался слишком вялым для беспредметного разговора. – Если, к примеру, научить его пользоваться воздушным буром, дело пойдет быстрее.

– Если вы решитесь на такое безумство, – предупредил Эф, – то имейте в виду, на глубине ураганное кольцо может заживо вмуровать вас в камень.

– Кто сказал, что мы будем копать в урагане? В урагане надо только выбирать направление. К тому же кольца не достигают такой колоссальной глубины. Наше дело не так уж безнадежно, профессор.

– Смотря что называть делом, молодой человек, – грустно заметил профессор, усаживаясь на сиденье рядом с пилотом.

Машина поднялась, выплыла из укрытия и стала медленно набирать высоту, как вдруг ударная волна чудовищной силы шлепнула ее о грунт. Камни взлетели к небу. Облако песка поднялось и на секунду застыло сплошной стеной. Навигационная панель погасла, и Мидиан, не понимая, что происходит, уже не мог поручиться за направление гравитации. Все случилось так стремительно и неожиданно, что даже Эф, который реагировал на событие раньше, чем оно происходило, не успел удержаться в кресле и увяз шлемом в контуре защитного поля.

Машина воткнулась в грунт бортом на полкорпуса, песок оседал вокруг, и гул стремительно разбегался по пустыне. Скала, некогда возвышавшаяся над гладким ландшафтом, стала пространством беспорядочно разбросанных камней. Даже вздутый шатер прижался к песку, завернув набок сферический корпус антенны.

– Ушиблись, профессор?

Эф ощупал висок под оболочкой шлема и попытался вернуть себя в сидячее положение.

– Какое счастье, что вы успели захлопнуть контур.

– Да уж, – подтвердил Мидиан, – пересекали б сейчас экватор в свободном полете.

– Но сначала непременно бы оглохли. Откройте же эту скорлупу, выпустите меня отсюда.

Выпав из салона, Эф устремился к шатру.

– Надо связаться с Бахаутом, – объяснил он. – Он должен был это видеть.

– О, нет! – воскликнул Мидиан и кинулся к шатру, обгоняя профессора. – Только не это! Все что угодно...

Подлетев к блоку связи, он схватил безжизненную сенсорную панель. Связь пребывала в коматозном состоянии. Ничего, кроме вялого ритмичного хрипения в динамике.

– Нет, это невозможно! Я сказал, невозможно! – кричал Мидиан, пытаясь выжать из приемника звук. – Нет, пожалуйста... Я прошу, только не это!

– Чтоб вас!!! – услышал он вопль разъяренного Бахаута. – Смотрите, наконец, что происходит у вас под носом! Полудурки! Вам что, мозги ураганом раздавило?

С чувством невероятного облегчения, Мидиан повалился на пол шатра.

– Что это было? – спросил Эф.

– Что? – взревел Бахаут. – Сектор балансира выбит. Я не знаю, как удержать станцию на орбите.

С чувством смутной тревоги, Мидиан поднялся с пола и отодвинул Эфа от приемника.

– Какой сектор? – спросил он.

– Откуда я знаю? Они для меня все на один фасон. Мидиан! Надо запускать двигатели, пока станция не ляпнулась в атмосферу!

– Тянет?... – уточнил Мидиан.

– Еще как тянет. Пытаюсь маневрировать. Надо включать двигатели. Еще немного – и я ее не удержу.

– Бросьте маневратор, – распорядился Мидиан. – Отойдите от панели. Должен включиться аварийный режим. Не вздумайте запустить двигатели на низкой орбите. Дождитесь аварийной панели, поставьте гравитационную защиту и отведите корабль под любым углом... Куда потянет – туда и ведите, не пытайтесь пересилить автопилот. Я сейчас же стартую к вам.

– Как скажешь, – отозвался биолог, а Эф, только представив себя на месте своего товарища, немедленно полез за снотворным.

Машину Бахаут встретил у лифта гаражного отсека.

– Не помялись? – удивился он, осматривая корпус. – Ай да "букашка"! Вам повезло, что после урагана рыхлый песок. Ну ты подумай, целехонька...

Мидиан ринулся в навигаторскую. Эф и Бахаут проворно следовали за ним.

– Как будто бы она сбалансировалась... – Объяснил биолог. – Я уж не стал разбираться как...

Мидиан просматривал контрольные панели. Станция медленно уходила с орбиты, панорама рябила схемами и диаграммами, тревожная пауза распространялась в пространстве отсека.

– Ну что? – не вытерпел Эф.

Панорама продолжала рябить, аварийная панель выдавала сигналы тревоги, транслируя оболочку поврежденного сектора.

– Спокойно, – ответил Бахаут. – Это надежная машина. Все обойдется. Снаряд попал во внешний каркас грузоприемника и не пробил. Потом только срикошетил по балансиру. Я даже удара не почувствовал. Не сразу понял, почему сместилась орбита. Только я привел станцию на место, только закрепил, тут пуля... Вы только взгляните на ее размеры! Я вам покажу запись. С момента вылета из вашей "трубы" до станции каких-то несколько минут. Скажите, Мидиан, как он пробил атмосферу? Вы на машине с такой скоростью не поднимаетесь!

Но Мидиан не реагировал на вопросы, пока не завершил техосмотр. А завершив, уронил голову на спинку кресла.

– Только не говорите, что все кончено, – запаниковал биолог. – Станция стабилизируется сама, надо закрепиться на дальней орбите и начинать ремонт.

– Поврежден генератор ускорителя, – ответил Мидиан, – его ремонт вне стационара невозможен.

– И что теперь? Как же теперь быть?

– Твоя "букашка" дотянет до обитаемой зоны, где мы могли бы выйти на связь? – спросил профессор.

– На это потребуется несколько тысяч лет. До обитаемой зоны дотянет и сама станция, но без ускорителя балансира сроки будут примерно те же.

– Ты, – напустился профессор на Бахаута, – пень садовый! Не мог сразу поставить защиту корпуса? Зачем ты ее вообще трогал?

– Это я виноват, – остановил его Мидиан. – Обычно защиту на маневрах снимают, но я должен был предусмотреть.

– А вы молитесь богам! Давайте-ка начинайте сейчас. Самое время.

– А ты, – рассердился Бахаут, – ясновидец, почему не заметил, что у тебя под носом аборигены возводят артиллерийский ствол до самой стратосферы?

– Хватит! – Мидиан шлепнул ладонью по подлокотнику, и тревожная тишина вернулась в отсек. – Довольно склок. Собираем все, что можно увезти со станции, грузим в машину и побыстрее.

– Что вы намерены делать? – поинтересовался Бахаут.

– Уничтожить бортовой архив, законсервировать станцию на солнечной орбите.

– То есть, – забеспокоился он, – вы вернетесь сюда не раньше чем через год?

– Вы, Бахаут, отправляетесь с нами. Через год... через десять... Пока я не придумаю, как восстановить ускоритель, мы будем экономить каждый энергетический флюид.

Светлое пятно Альбы на внешней панораме сжалось в горошину. Удаление шло с пугающей быстротой. Улучив момент, профессор выкрал из багажа Бахаута грифель несмываемой краски и уединился в навигационном отсеке. "Дорогой друг, – написал он на гладкой поверхности пола, – скорее всего, мы никогда не вернемся. Эти последние строки, написанные пропавшей экспедицией, возможно, предостерегут тебя от гибельного пути. Но жизнь прекрасна, и я бы отдал все, чтобы сделать ее бесконечной. Сегодня у меня появилась надежда".

На руинах событий, посреди каменистой пустыни возвышались две альбианские достопримечательности: башня, рукотворное изделие Эсвика-Эсвика, и пузырь шатра, надутого пришельцем Мидианом. Вторая достопримечательность, мало того что была лишена величественного вида на фоне первой, но и прилично осела в грунт благодаря усердию как природных стихий, так и техногенных недоразумений. Этот удивительный апофеоз дисгармонии наблюдался во всем, что окружало пришельцев: от машины, загруженной барахлом, и помятых взрывом антенн до неуютно пустого неба. Мидиан старался занять товарищей работой. Но Эф, наглотавшись успокоительного, годился разве что для ритуальных медитаций, а Бахаут впервые загрустил за собственным рабочим столом. Приближалась новая буря.

– Я только одно хочу понять, – говорил Мидиан, – его цель. Ведь в каждой пакости должна присутствовать хотя бы малая доля здравого смысла. Не так ли, профессор?

– Друг мой, попадись мне этот паршивец, я своими руками оторву ему обе головы. Можете не сомневаться.

– Только прошу вас, Эф, не раньше, чем я выясню причину...

– Да бросьте, – вздохнул Бахаут, – апогей бессовестного гостеприимства. Если не выстраивать этических канонов, его можно понять. – Биолог исследовал лучом основание башни, вяло шевеля пальцами по рабочей панели биолокатора, что-то записывал себе в архив... – Знаете, еще немного и я поверю, что мы имеем дело с богами.

– Не понял вас? – отозвался Мидиан.

– Они использовали минеральное горючее. Взрывной порошок. Не знаю, скажет ли вам о чем-нибудь химическая формула. Это редкий природный материал. Достаточно высечь камнем искру, и шарахнет как надо. Представьте себе диаметр ствола в сотню километров, представьте в недрах целый пласт залежей горючего. Направленный выстрел из такого калибра способен сдвинуть орбиту. Вы только представьте, в первобытные времена аборигены замерзли на Альбе и решили подвинуть ее к светилу.

– Я решаю другую задачу, – ответил Мидиан. – Откуда на первобытной Альбе взялись аборигены?

– Спросите у них.

– Вы издеваетесь, Бахаут?

– Почему же, они прямо-таки лезут к вам, а вы боитесь задать элементарные вопросы. Вот, полюбуйтесь. – Он поднял луч индикатора к поверхности грунта. – Целых полтора Эсвика – и все к вам.

По внешней стороне башни сползало нечто, цепляясь конечностями за редкие выпуклости стены. Но вместо второй головы локатор прибора внятно определил хвост. Следующая фигура не имела ни хвоста, ни цепких конечностей, поэтому сползала аккуратно, примеряя каждый шаг.

– Ладо! Не может быть!

– Только не напылите сюда песком! – крикнул биолог вдогонку Мидиану и задраил за ним полог шатра.

– Дядя Мидиан! – мальчик подбежал к нему и насторожился. Настроение пришельца не располагало к приятным беседам. – Я пришел извиниться за Эсвика.

– Не стоит.

– У тебя все в порядке?

– Разумеется. Что тебя так обеспокоило?

– Хвала богам. – Мальчик улыбнулся.

– Кому? – переспросил Мидиан.

– Так все говорят. И ты привыкнешь, если захочешь остаться с нами после всего... Конечно, Эсвика ты больше видеть не захочешь...

– Ты приготовил мне новый подарок?

– Я, – вздохнул мальчик, – подарил бы тебе всю планету. Только как бы этот подарок не огорчил еще больше.

– Подари мне "молнию Босиафа".

Ладо поднял взгляд на пришельца.

– Подари... – прошептал Мидиан, и сам удивился собственной наглости. От волнения у него сдавило горло.

– Она принадлежит богам.

– Сколько времени боги не возвращались за ней?

– Давно, – признался мальчик и задумался.

– Когда ты видел их в последний раз?

– Смеешься, дядя Мидиан? По эту сторону урагана богов не бывает.

– А где бывает?..

– Последний раз их видел отец, когда меня еще не было.

– Тогда чего ты боишься?

– Я не боюсь, – обиделся Ладо, – я думаю.

– Когда надумаешь, приходи. И передай Эсвику, что мы по-прежнему рады его видеть. – Мидиан развернулся и побрел к шатру по вспученным пескам, оставив Ладо наедине с размышлениями.

– Дядя Мидиан, – услышал он за спиной, – зачем тебе "молния Босиафа"? – но Мидиан продолжал идти. В тот момент его не могло остановить даже небо, рухнувшее с опор мироздания.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Акселератор

В науках Ареала, за древностью лет, можно обнаружить немало противоречивых постулатов, впечатляющих своей бессмыслицей. К примеру, в искусственной природе бытия невозможно обнаружить ничего такого, что не имело бы прототипа в природе естественной. Казалось бы, аритаборщина и только... Но история наук знает немало примеров, когда эфемерная теория наводила конкретную порчу на результаты исследования. Поэтому астариане-мадистологи ничуть не удивились полезному совету неизвестного доброжелателя, коими кишат инфосети общего пользования. Совет был следующего порядка: "Бросьте заниматься чепухой. Антигравитант освоен задолго до вас и работает с f(РВ) так плотно, что одно без другого давно не существует. Пока вы не разберетесь с феноменом Естества, ваши истерические попытки самоконтроля обречены".

Первое, что приходит в голову от такого совета, – ощущение полного маразма. Природа АГ! в f(РВ) реализоваться не способна, так как давно стала понятием относительным, по смыслу привязанным к некой абстрактной производной. Но шло время, продолжались опыты, и вырисовывалась ясная картина теоретических недоработок проекта. Матричный временной симулятор хорош, удобен в обращении, безопасен, незаменим для наблюдателя, не желающего иметь дело с реальным пространством. Он использует антенный метод симуляции форм, базируясь на реальной временной координате. Фактически является половинчатым решением проблемы АГ! от нижнего предела пространственно-временной оси. Осталось пройти обратную дорогу от верхнего предела и добиться эффекта управляемого пространственного агравитанта, где симулировался бы временной фактор в реальных физических параметрах. Где антенный ряд имел бы обратный порядок работы, то есть аморфную абстракцию каркариума упаковывал бы в "точку Циола". Исследователи полагали, что удачный синтез этих двух методов агравитации откроет доступ в f(РВ).

История Ареала знала немало первичных, модельных попыток создания полного пространственно-временного антигравитанта, начиная с аритаборских "вертушек"... Другие проблески интуиции, а их было по меньшей мере с десяток, мне достоверно не известны. Главная трудность заключалась в том, чтобы создать антипод аннигилятора. Не "обратной фазы", способной реставрировать утраченное, а концептуально новый агрегат, способный синтезировать из ничего, нивелировать фактор времени на отдельном участке пространства. Тем более конкретный образец решения задачи надменно маячил на верхнем уроне макропространства, олицетворяя собой пик, недосягаемый для интеллектуального восхождения.

Чего только не сделаешь во имя прогресса. Прежде всего, отчаявшиеся мадистологи решили усовершенствовать классический аннигилятор. Точнее, обмануть ход событий и получить вторичную фазу "материализации", минуя первичный аннигиляционный процесс. Описывать этот срам не буду. Скажу лишь, что прибор оказался умнее "юзеров" и не то чтобы отказал им в сотрудничестве, а только как следует их проучил. Мораль такова: дураком надо быть искренне. Не получается – не берись. Особенно в поединке с Естеством, которое чувствует фальшь и если уж прощает издевательство над собой, то только натуральному идиоту.

Исследователи АГ! таковыми не являлись и после первого неудачного эксперимента придумали много других, столь же неудачных, однако весьма решительных. Но решить задачу опять, как в случае с Циолом, помогла роковая ошибка. Вторичного позора прогрессивный разум естественной природе простить не смог. Да чего там... История и впрямь была скверная.

Речь идет о хорошо известной Ареалу трагедии Рактара, получившей название, как и Хаброн, от погибшей лаборатории астарианских мадистологов. До сих пор принято считать, что шестая фигура "рактариум" названа в честь первопроходцев пространственного антигравитанта. Хронологически посредники дали названия своим фигурам задолго до появления астарианских цивилизаций. Но природа агравитации не противоречит тому, чтобы событие на некоторое время опередило свою причину, и в рамках изучаемой теории такая небрежность вполне допустима.

"Рактар" представлял собой систему мобильных платформ, вынесенных на так называемую скоростную орбиту, в пространство вокруг основного скопления астровещества ареала, укатанное до глянца едиными транзитными ветками и необитаемое, насколько можно себе представить необитаемым пространство. Дальше, чем Хабронская пустошь. Эта зона, если ее можно так назвать, традиционно считалась прибежищем мадистологов и самоубийц. Но астариане, полные здорового оптимизма, занимались на макроорбитах проблемами, особо не касающимися мадисты. Они всего лишь измеряли параметры астрофизических скоплений, расположенных на сумасшедшем отдалении от ареала и представляющих собой схожие с ареалом структуры. Иными словами, оперировали запредельными математическими величинами, на которых универсальная логика числовых рядов и та дает сбой. А мадиста, судя по всему, принимала самое активное участие в расчетах, потому что работа шла из рук вон плохо. Надо сказать, астарианские математики существа особые. Если у каждого кальтиата имеются собственные методы защиты от неприятностей, подчас такие изощренные, что сама мадиста не знает, с какого бока к кальтиату подступиться, то у астариан метод один – универсальный и неизменный. Они делают свое дело и не обращают внимания на то, что путается под ногами, пихает под руки или сидит на шее. Но в аварийных ситуациях они ведут себя профессионально и четко, как заправские сантехники при разрыве трубы: точно знают, какой кран перекрыть, и не делают проблемы из того, чтобы нырнуть в канализацию без акваланга.

Манипуляции с запредельными величинами требуют особенной аккуратности. Каждое действие выверяется много раз на элементарных моделях, ведется постоянный контроль состояния информационных каналов, задействованных в работе, в том числе ЕИП, как большого любителя дублировать всякую всячину, происходящую в искусственных сетях. Здесь-то наплевательское отношение исследователей и сыграло с ними роковую шутку. Деформировался канал ЕИП. Никто не обратил внимания. Деформация усугублялась. Логика процесса проста: чем длиннее число, тем больше времени уходит на его обработку. Здесь надо немного отвлечься на основы информатики Ареала, чтобы стало совсем ясно. Инфоканалы ЕИП и ИИП, как и все на свете, имеют свой динамический режим работы. Он изменчив в зависимости от общего состояния и загруженности полей, имеет свойство ускоряться и замедляться. Опытный инженер согласует динамику работы канала с задаваемой программой, это исключает случайные сбои, делает процесс оптимальным и т.д. Деформация каналов в информатике не нонсенс. Обычно поля самостоятельно восстанавливают баланс. В данном случае работа велась в экстремальных условиях: предельная загрузка канала при критическом замедлении режима.

Деформация участка ЕИП, коим явилась лаборатория Рактара, выражалась в "западании" временного фактора рабочего режима в макролоргический диапазон. Достаточно было перезагрузить процесс и ситуация нормализовалась бы, но астариане и ухом не повели, потому что не знали: "западание" времени в "диапазон ноля" чревато рефлекторной консервацией участка пространства, иными словами, выпадением из пространственно-временной оси.

Попытка выйти на связь с внешним миром повергла ученых в шок. Связь не сработала, потому что затребовала таких высоких скоростей трансляции сигнала, на которые оборудование лаборатории рассчитано не было. В восприятии рактариан процессы внешнего мира стремительно набирали темп, а его физическая структура так же стремительно сжималась. Для наблюдателей из ареала, после таких же бесплодных попыток связаться с лабораторией, картина была совершенно противоположной. Пространство в районе Рактара стало стремительно разбухать, замедляя внутренний ритм. На глазах изумленных очевидцев образовывалась новая оркариумная пустошь.

Анализировать происходящее не было времени. Разобраться помог элементарный симулятор. Мгновенно экспедиция была отправлена в производную прошлого и вернулась с полным разъяснением причин деформации. Надо было срочно отсечь от общего инфополя "отмороженные" каналы и посредством прямой, грубой интервенции в структуру ЕИП законсервировать контур расширяющейся "опухоли". С пульта ЕИП-инженерного контроля в зону астарианских лабораторий пошел запрос...

Это был первый зафиксированный случай искусственного акселератора. Трагический, но что поделать... Процесс, вызывающий "расконсервацию" пустоши (обратную фазу), был придуман и отработан слишком поздно для спасения первопроходцев. Тогда же пришло практическое понимание процесса агравитации как единого, управляемого с двух полюсов:

1. Микроматричный, достигаемый процессом аннигиляции, нижний барьер Уровня с доминантой времени.

2. Макроматричный, достигаемый процессом акселерации пространства, относящийся, по сути, к следующему пространственному Уровню.

Две матричные прослойки у границ оси, зеркально идентичные по своей природе, в новом естествознании были осмыслены как нейтральные оболочки глобального аллалиумного образования. Но не в этом дело, и даже не в том, что синтез пространственного и временного симуляторов открыл доступ в f(РВ). Это, на примитивном уровне, мог себе позволить любой навигатор. Важно совсем не то, что нарушилась причинно-следственная связь и толпы медуз Горгон замаячили в природе задолго до собственного рождения, – эта связь нарушалась всегда и будет нарушаться. Дело совсем в другом.

Каждый факт нарушения функции, безразлично во имя каких светлых идеалов он совершен, чреват одним и тем же дестабилизирующим процессом, который мадистологи называют функциональным перепрограммированием. Каждый факт применения АГ! автоматически провоцирует перерасчет f(РВ) от точки применения до гипотетического апокалипсиса. Этот перерасчет и без того происходит с немыслимой частотой. Ускорение же процесса может привести к общей функциональной разбалансировке на уровне оркариума и приблизить этот самый апокалипсис к точке реального времени гораздо ближе, чем предусмотрено проектом.

"Чего же вы в итоге добились? – спросили наблюдатели измученных мадистологов. – Хоть какая-нибудь предвидится ли от вас практическая польза или это очередной прорыв в никуда?" "Отчего же, – ответили мадистологи, – теперь мы можем без проблем уничтожить оркапустоши на границе ареала, которые испокон веку препятствуют навигации".

Говорят, что отчаянные головы взялись за эту работу, но потом хорошенько подумали, передумали и оказались правы. Может быть, тогда одну из голов посетила ужасная догадка, после которой исследования в области АГ! стали прерогативой исключительно предельных цивилизаций. И то лишь потому, что терять им нечего...

Глава 14

Накануне урагана Эф не сдержался и треснул новоявленного Эсвика промеж ушей. Виноватый альбианин тут же развернулся к нему другой головой и сразу получил идентичную затрещину. К экватору уходил караван пришельцев, возглавляемый побитым мутантом. За ним следовал профессор, угрызаемый совестью за вероломное рукоприкладство. За профессором – злой и решительный Мидиан. Замыкал колонну задумчивый Бахаут, нагруженный рюкзаком. Поклажа, в свою очередь, была привязана веревкой к ошейнику Эсвика.

Несмотря на то, что маршрут похода не был строго определен, пришельцы старались не отвлекаться по сторонам. Лишь однажды, достигнув экваториальной зоны, Мидиан позволил себе слабость, стал карабкаться на рыхлый холм. Что ему померещилось на той стороне Вселенной, попутчики спросить не решились и молча последовали за ним. В песчаных вихрях утопало неподвижное тело ярко-рыжего горбатого гиганта. Вокруг него суетились гладкокожие существа. То ли призывали его подняться с колен, то ли выбивали пыль из обильной шерстяной растительности. Завидев бюст пришельца на песочном пьедестале, они вежливо предложили свои дубины, и пригласили принять участие в экзекуции. Зверь, в свою очередь, почувствовав, что палки перестали гулять по его горбам, приподнял морду и зыркнул на Мидиана ядовитым глазом.

– Ну их, – сказал Мидиан поднимающимся за ним товарищам и снял со шлема противотуманный бинокль. С этой поры ничто не могло его отвлечь от впереди идущей фигуры профессора. В гордом единении со стихией экспедиция продолжила путь. Ураган достигал апогея, Эсвик чаще натягивал веревку вперед, молчаливые единомышленники чаще шлепались в песок и утопали в нем по самую макушку. Бахаут разнервничался, пытаясь притормозить резвого проводника.

– Если вы передумали, – предложил Мидиан, – мы можем вернуться в лагерь.

– Ни в коем случае, – ответил биолог, – второй раз я вряд ли решусь.

– Тогда следите за ориентиром...

Магнитные приборы отключились на границе экватора. Взбесились и замерли, словно перед прыжком в бездну. Эсвик едва не порвал поводок, стараясь вырваться из воронки. Втроем его невозможно было удержать на месте. Но вскоре и профессор переметнулся на сторону аборигена.

– Мы с Эсвиком возвращаемся, – заявил он. – В лагерь! А вы – как хотите...

– Я не могу понять, – злился Мидиан, – вы передумали возвращаться на Пампирон?

– Не передумал, – оправдывался Эф. – Не передумал... Но не таким же варварским способом.

– Считайте, что он единственный, и не смейте упираться, когда мы почти у цели. Предупреждаю вас, Эф, если вы не последуете за мной, я потащу вас силой.

Эсвик растопырил конечности и стал погружаться в песок вместе с прилипшим к нему профессором.

– Эф, кончай... – призывал Бахаут. – Ты ведешь себя как кретин. – Он налег на веревку со стороны выбившегося из сил Мидиана, и утопающие головы высунулись из грунта. Опора внезапно стала жестче, гравитация увеличивалась с каждым шагом. Вскоре путешественники оказались придавленными к полированной поверхности песка. Небо смешалось с твердью. Пространство окаменело, едва не замуровав живьем путешественников. Эсвик издал протяжный вой.

– Держите веревку! – крикнул Мидиан и испугался собственного голоса, потому что это был не его голос. Прямо перед ним зияла черная дыра воронки, без края и дна.

– Только не я! – вопил надрывным фальцетом профессор. – Только не я! Только не теперь!

Нормальная паника, уместная в подобной ситуации, сменялась совершенно неуместной демонстрацией возможностей голоса, искаженного ураганом. Профессор заливался на все лады, а Мидиан боролся с соблазном воткнуть его физиономию в песчаный наст. У него не было сил идти дальше и уж тем более не было сил возвращаться. Как вдруг случилось то, чего он меньше всего ожидал. Профессор, выполнив бросок вперед, скользнул в воронку и скрылся из вида. Следом стремглав рванул Эсвик. За Эсвиком поволоклось обессилевшее тело Бахаута и тоже скрылось в бездне, так как не успело отстегнуть поводок от рюкзака. Мидиан неожиданно оказался замыкающим и, прежде чем последовать за товарищами, попытался включить высотомер на мертвой панели скафандра, но потерял сознание.

Жесткий удар вернул способность восприятия окружающего мира. На мгновение Мидиан пришел в чувство, обнаружил себя распластанным на гладких камнях, живым и относительно способным мыслить. С чувством вялого удовлетворения он закрыл глаза, и время снова перестало существовать. Отлежавшись и оправившись от потрясений, он сделал еще одну попытку очнуться и увидел молодую женщину, слегка прикрытую тканым тряпьем. Она стаскивала скафандр с бесчувственного тела профессора, проявляя при этом немалую сноровку.

– Эй, постой, – зарычал Мидиан, – не делай этого...

Но женщина еще быстрее орудовала пальцами, расчленяя герметичные швы биозащиты.

– Перестань сейчас же!

Мидиан, едва поднявшись на ноги, попытался прогнать хулиганку, но получил меткий удар в челюсть, рухнул на камень, и время снова остановилось. На этот раз надолго, потому что, придя в сознание, он не увидел ни Эфа, ни Бахаута, ни полуголой воровки, ни мерзавца Эсвика. Он лежал в холодном коридоре совершенно один. По полу стелился вонючий сквозняк, где-то плескалась вода. Он был раздет до исподнего и не очнулся бы вовсе, если б не промерз до костей.

Для начала Мидиан пощупал одеревеневшую челюсть и не обнаружил прежней симметрии лица. Оно распухло от уха до подбородка, а запекшаяся ссадина треснула, испачкав кровью ладонь. Он огляделся. В коридоре валялся лишь развороченный рюкзак Бахаута. Похоже, переносная биостанция аборигенов не заинтересовала. Мидиан сложил приборы на место, пристроил сумку в нише стены, чтобы не возбуждать воровские аппетиты обитателей подземелья, и пошел на звуки воды.

В низкой пещере, под сводами белесых наростов известняка, у берега водоема располагалось семейство обросших бородами существ, одетых в грубые тряпки. Среди них было трое взрослых особей и столько же безбородого молодняка, занятого купальными процедурами. Над озером поднимался пар с запахом прокисшего ила. Вода имела мутно-коричневые оттенки и рябила от ветерка. Посреди водоема на поверхность вынырнула прозрачная линза, распуская вокруг себя мелкие пузырьки. В этом зрелище Мидиан с ужасом опознал маску своего костюма, но едва он сделал шаг к воде, как бородатый мужчина преградил ему дорогу.

– Нельзя, – сказал он внятно на языке пришельца, ничуть не затрудняясь, несмотря на то, что пришелец и рта раскрыть не успел.

– Это мой скафандр, – объяснил Мидиан, едва процедив слова сквозь развороченную челюсть.

Из воды показался купол шлема с ушастой женской головкой внутри. Дамочка светилась необыкновенным восторгом, даже вид расстроенного Мидиана не мог испортить ей удовольствия от новых ощущений.

– Это женщина, – пояснил бородатый, – она может делать, что захочет.

– Понимаю, – согласился Мидиан, – это не в моих правилах отказывать женщинам в удовольствиях. Но я не могу жить без этого скафандра. Я могу без него умереть.

– Как скоро? – поинтересовался бородатый.

– Не понял...

– Когда ты осчастливишь богов своей кончиной?

Женщина поднялась по пояс из воды и с упоением шлепала перчатками по ряби коричневой жидкости. Скафандр перекосился и скукожился, покрываясь желтоватыми подтеками над блоком панели.

– Что она делает... – испугался Мидиан. – Нарушена герметизация. Внутри газ, он может повредить кожу.

– Не торопись, – остановил его бородатый и снова преградил дорогу. Мидиан в отчаянии опустился на камень.

– Отдайте костюм. Прошу вас по-хорошему. Он вам все равно ни к чему. Он не настроен на погружение в воду.

– Ты откуда такой взялся? Тощий, вредный, в потешных подштанниках...

И впрямь, кальсоны Мидиана отчего-то светились в полумраке зловещим, матовым спектром.

– Ты аркар или манустрал? – спросила женщина, выходя на берег. Желтые струи лили с нее водопадом, и Мидиан боялся поднять глаза, представляя, во что превратилась его универсальная нательная защита. Ради спасения, он рискнул бы назвать себя богом, но кальсоны и распухшее лицо выдавали с поличным слабого, никчемного простофилю.

– Аркар, – сказал он.

– Ну и топай за своими аркарами. Чего ты к нам прибился?

– Но мои друзья, манустралы, будут очень недовольны, узнав, что вы...

– Ах, твои друзья – манустралы! – возбудился мужчина и поднес кулак к распухшей щеке Мидиана. – Сейчас как дам...

– Нас было трое. Я должен найти их. Без оборудования панели это невозможно сделать. Отдайте хотя бы не надолго. Вы же без труда отберете его опять.

– Нельзя, – повторил бородатый, сменив гнев на сочувствие, – как ты не поймешь, женщине нравится твой костюм, значит, он принадлежит ей.

Чуть держась на ногах, Мидиан высунулся в проем коридора.

– Эф! Бахаут!

Подземелье ответило дуновением сквозняка и прерывистым эхом, гулким и ритмичным, как стук барабана. "Люди, – почудилось ему. Этот звук невозможно было принять за естественный шум пещер. – С барабаном... Полнейший идиотизм. Не иначе как сотрясение мозга". Чем дольше он стоял в раздумьях, тем четче вырисовывался ритмический узор барабана. Ему померещился слабый отблеск огня, не похожий на матовое сияние его экзотических панталон. Мидиан вернулся к водоему. Женщина сидела на камне, откинув защитную маску, и выдавливала влагу из складок костюма.

– Твоих друзей уволок Эсвик, – сказала она. -– Я видела, как он их волок.

– А меня оставил? – удивился Мидиан.

– Нет, тебя тоже... Вас же было трое на веревке...

– Как же так? – еще больше удивился Мидиан.

– Не бери в голову, – успокоил его бородатый, – с манустралами такое случается. Или ты все-таки...

– Я пришелец, – категорически заявил Мидиан.

– Пришелец? – улыбнулась женщина и первый раз посмотрела ему в глаза. – Как это?

– Вот так. Взял и пришел.

– То есть, – сообразил мужчина, – тебе есть куда уйти? Честное слово, мы мирные, интеллигентные люди. Зря ты к нам прицепился.

Ритм барабана мерещился все отчетливее. Мидиан готов был смириться с сотрясением мозга, но молодняк, находившийся ближе к выходу, насторожился. Один из них выглянул наружу и, увидев зарево, поднимающееся из туннеля, как ошпаренный бросился назад.

– Аркары! – прокричал он, и нырнул в расщелину.

Не прошло секунды, как племя интеллигентов снялось со стойбища и рассыпалось по черным дырам щелей и лазеек, прикрытых развалинами камней. Мидиан не успел обернуться, как оказался совершенно один в пустом гроте. Лишь из узкой норы, в которой скрылся его костюм, доносился слабый писк аварийного маяка. Не иначе как дама царапнула о камень панель и вызвала двигательную блокировку. Вскоре Мидиан извлек из прохода насмерть перепуганную женщину, которая билась внутри костюма, не понимая, отчего ее конечности вдруг утратили гибкость.

– Освободи меня, – пищала она, – выпусти отсюда.

Только дикая боль в челюсти удержала Мидиана от хохота.

– Не так быстро.

– Помоги же, не то я умру.

Он прижал ее за горло к полу и постарался придать своей изувеченной физиономии как можно более устрашающий вид.

– Это не в моих привычках обижать женщин, но ты не оставила выбора. Где мои друзья? Отвечай, нахалка! Не то я выдам тебя аркарам в упаковке.

– Не знаю! – задыхалась она. – Они ушли туда... Если пойдешь за аркарами, догонишь.

– Туда? – уточнил Мидиан, указывая пальцем в сторону коридора, идущего на подъем.

– Поторопись, не то ураган унесет их.

– Куда унесет?

– Отпусти, мне больно.

– Будешь еще воровать одежду пришельцев? – зарычал Мидиан и сильнее сдавил шею жестким обручем протектора.

– Буду, – простонала женщина.

– Будешь?

– Буду.

Он встряхнул обессилевшую даму и, усадив перед собой, попытался применить к ней дар природного ясновидения, коим с роду не обладал.

– Кто такие аркары?

– Иди за ними, иначе заблудишься.

– Я спросил, кто такие аркары? Они пожирают вас? Почему вы прячетесь?

– Они пожирают память.

Огненный вихрь на секунду ворвался под свод пещеры, окатив горячей волной продрогшего пришельца. Грохот барабана прошелся по ушам и скрылся вслед за огнем. Вода вспенилась, облако пара повисло над ней, размыв очертания береговой линии. Сквозь пленки тумана Мидиан заметил высокие фигуры, шествующие мимо них.

– Они не оставляют памяти. Иди за ними следом, но не забегай вперед.

– Куда они идут?

– Туда, – она попыталась развернуться, но одеревеневший скафандр прочно держал тело. – К центру Вселенной. Аркары всегда идут к центру Вселенной. Пока не погаснет антенна, ураган не кончится.

– Какая антенна?

– Послушай, пришелец, у тебя есть небесный корабль? Хочешь, мы улетим отсюда? Я знаю, как можно отсюда смыться. Хочешь, я буду только твоей? Всегда. До окончания времен?

– Всегда... – усомнился Мидиан и отпустил ее нежную шею. – Так я и поверил! Смотри, что ты сделала с моим лицом. Хочешь сказать, что так будет всегда? – он снял аварийный зажим. Обнаженная женщина как рыба выскользнула из мокрого костюма и кинулась к норе, но Мидиан поймал ее за ногу. – Что за антенна? Как она выглядит? Это шар?

– Шар, – кричала она, пытаясь высвободить щиколотку.

– Большой?

– Большой.

– В синем свечении? Хочешь сказать, что аркары идут прямо к нему?

– Да, отпусти же...

– Прощай, красотка, – на радостях Мидиан ухитрился шлепнуть ее по заднице. Вообще-то, шлепать по заднице малознакомых особ было не в его принципах... – Эй, подруга! А кто такие манустралы? – но женщина была уже далеко.

Подобравшись к выходу, Мидиан затаил дыхание. Желтый туман перетекал по потолку вслед за сквозняком и струйками сочился прочь из пещеры. Если б аркары имели свойство замечать такие удивительные явления, они непременно заметили бы и его. Мидиан попытался прикрыть лицо маской шлема, но рана напомнила о себе, как только ее коснулся подбородочный обод. Аркары шли бодрым шагом, соблюдая равномерную дистанцию. Мидиан насчитал их двенадцать и, не дождавшись тринадцатого, нырнул в строй.

Субъект, шедший перед ним, был на голову выше него и вдвое шире в плечах. Мидиан старался не думать, что будет, если вдруг теперь, обернувшись, он обнаружит его, помятого и побитого, в мерцающих шароварах с испорченным костюмом, нахлобученным маской на перекошенную физиономию. Слепой ужас мутил рассудок пришельца. "И все-таки, – успокаивал он себя, – аркары не способны поднять "молнию богов", а я смогу... Именно я, именно теперь. Иначе все происходящее не имеет смысла".

Сознание возвращалось к Мидиану вместе с болью и холодом. Понемногу он вспомнил все: голый женский зад, уносящийся в черную пасть беззвездного космоса, и свои дурацкие замыслы, связанные с ним. Он вспомнил обстоятельства травмы и подвигал челюстью, чтобы убедиться в том, что она не сломана. Припомнил все, что предшествовало его падению в подземелье, начиная с идеи альбианской экспедиции и кончая безрассудной выходкой профессора, в результате которой мягкий спуск, запланированный им, стал похож на метеоритную бомбардировку ни в чем не повинных обитателей подземелья. Мельчайшие детали выплывали из забытья, выстраивались в хронологическом порядке. Единственное, что он не мог вспомнить, это причину, которая заставила его лежать без чувств на каменной плите в пропахшем гарью коридоре. Как ни старался, он не смог восстановить в памяти обстоятельства, благодаря которым его бесподобное белье утратило радужные тона и приобрело характер мелкого сита, прожженного множеством мельчайших искр. При этом кожа на открытых участках тела оказалась покрытой сыпью мелких ожогов. "Я прошел ураган, – рассудил Мидиан, – и, хвала богам, не приобрел хвост и не потерял единственную голову".

Каменная плита была не слишком удобной подстилкой. Как, впрочем, и тело Мидиана казалось теперь не самым удачным вместилищем души, но, оторвав его от поверхности камня, он заметил под собой несколько борозд, процарапанных острым предметом. Три знака, состоящих из конфигурации прямых линий, которые показались ему достойными пролить свет на все, что происходило под сводами горелой пещеры.

Устроившись возле надписи, Мидиан вскрыл манжетную панель и приложил ухо к динамику связи. Тихий шорох в эфире обнадеживал.

– Эф! – закричал он. – Эф! Вы слышите меня?

Сонное эхо метнулось под свод потолка, стены задрожали, и Мидиан соскользнул на пол.

– Эф! – повторял он и в отчаянии тряс панель. – Эф! Вы слышите? Вы живы? – нехорошие предчувствия мучили его, и, чем мрачнее были догадки, тем настойчивее звучали вопли с призывом выйти на связь.

– Слышу вас хорошо, – ответил спокойный голос в наушнике. – Это Бахаут. Если вы перестанете размахивать панелью, буду слышать вас еще лучше.

– Бахаут! – воскликнул Мидиан. – Хвала богам!

– Подождите-ка, дружище. Не могу понять вашу координату. Возьмите себя в руки и пройдитесь немного.

Мидиан бережно взял в руки скафандр, словно это было его воплощение в прошлой, счастливой жизни, и пошагал к ближайшему выходу.

– Бахаут, как я счастлив слышать ваш голос.

– Взаимно, взаимно...

– А Эф? Не могли бы вы сообщить мне что-нибудь о судьбе профессора?

– Печальна... печальна судьба профессора, – бормотал биолог. – Если хотите знать, его ученое достоинство в глубокой депрессии и абсолютной наготе сидит у стены, отказывается принимать пищу, скорбит об утраченном снотворном, а пуще всего о вас, дорогой Мидиан. Казнит себя за вашу незавидную участь. Похоже, придется мне еще больше расстроить вас, друг мой. Вы далеко от места падения. Вас отнесло к западу по экватору. Я представляю, где это, но понятия не имею, как нам теперь встретиться?

– Может быть, вы знаете, каким образом меня сюда занесло?

– Вы в двадцати сутках пешего пути. Только не волнуйтесь, Мидиан...

– Я прекрасно себя контролирую. Начнется ураган, присылайте Эсвика, у меня нет сил на такие долгие переходы.

– Только не поддавайтесь панике. Вам сию же минуту надо уходить оттуда. Еще лучше – бежать. В манжете есть ампулы транквилизатора. Конечно, это вредная доза, но между здоровьем и жизнью выбирать не приходится. Бегом вы быстрее доберетесь до безопасной зоны.

– Вы с ума сошли!

– В этом месте, друг мой, чрезвычайно мощная энергетика. Я бы не рисковал. Поверьте, лучше не терять время на разговоры.

Мидиан огляделся. Камни лепились друг к другу, словно сырая глина. Ни души, ни звука, ни ветерка. Он пересчитал ампулы стимулятора. Каждая из них была рассчитана на сутки, по истечении которых пациент подлежал интенсивной реабилитации.

– Мидиан, послушай меня, – настаивал Бахаут, – положение действительно серьезное. Немедленно вскрывайте транквилизатор и бегите на восток...

Хитроумное устройство ампулы заставило Мидиана потерять драгоценное время на старте. Он не бегал со школьных лет и был уверен, что разучился это делать. Но с первой же попытки ощутил забытую легкость тела и забыл обо всем. Он насчитал десятки прямых коридоров, сотни извилистых, наклонных, подъемных, широких и узких, когда Бахаут с радостью сообщил ему, что опасная зона пройдена. А вместе с ней пройдена пятая часть пути, но Эсвик убежал, потому рассчитывать на ураган не стоит. Зато Эф, превозмогая скорбь, нашел в себе силы двигаться навстречу. Но Мидиан принял новую капсулу и попросил Бахаута корректировать маршрут. На вторые сутки он все же заблудился и отдохнул, упав на холодный пол пещерного закутка. Но боль в теле заставила его принять новую порцию препарата, и, чтобы не тратить зря последние ресурсы цивилизации, он вынужден был снова бежать. На третьи сутки он поверил в успех затеи, оценил свой неуемный оптимизм, но расстался с иллюзией, что его молодое здоровое тело после всех передряг когда-нибудь еще можно будет применить по назначению. Вернувшись к цивилизации, он будет вынужден пойти на обширную имплантацию. Можно, конечно, заказать полный синтетический прототип, как это делают выжившие из ума старики, чтобы продать свой изношенный организм в чью-нибудь частную коллекцию видавших виды экспонатов.

На четвертые сутки Бахаут сообщил, что профессор подвергся депрессивному рецидиву, что он снова уселся возле стены, что Эсвик-Эсвик вернулся и теперь имеет смысл подождать "транспорт". В ответ Мидиан немедленно упал и успел заснуть на лету. Но не прошло и часа, как боль подняла его на ноги и вынудила принять новую порцию стимулятора. Отныне его силы были распределены на шесть сумасшедших альбианских суток, которые он давно перестал бы различать, если б не участие Бахаута. На пятый день он перестал чувствовать тело и начал получать удовольствие от того, что биологическая машина продолжает нести его невесомую голову, освещая себе путь обширным фингалом, доплывшим до нижнего века. На шестые сутки он пролетел мимо угрюмого Эфа, задумавшегося под навесом стены. Ему стоило колоссальных усилий остановиться и повернуть назад. Профессор с воспаленными от бессонницы глазами поднялся навстречу. Мидиан упал в его объятия, и они упоительно разрыдались, повалившись на пол.

– Цивилизованные люди, – ворчал Бахаут, смазывая раны Мидиана, – а ведут себя как дикари. – Мидиан с удовольствием отметил, что биолог, в отличие от профессора, сохранил костюм. – Когда на вас напало племя аборигенов, – рассказывал Бахаут, – Эсвик утащил меня за собой. Потом мы принесли Эфа, а от вас, дорогой мой, к тому времени и след простыл. Мы нашли только обугленный рюкзак с приборами, который вы любезно спрятали в камнях, и поняли, что вы скорее живы, чем съедены дикарями.

– Он снова увязался за аркарами, – сокрушался профессор. – Сколько раз его предостерегал, столько же раз он повторял ту же самую глупость.

– Кто такие аркары?

– Это цивилизация, которая для вашего восприятия не существует, дорогой мой. Поэтому, сколько бы вы ни пытались вступить с ней в контакт, вы не усвоите ничего.

– Но вы же усвоили, профессор.

– Наивный мой Мидиан, я никогда ничего не усваиваю и не запоминаю, по той причине, что все это у меня изначально записано вот здесь, – профессор постучал себя пальцем по макушке. – Сколько раз я ни старался объяснить, столько раз вы не потрудились усвоить простую истину: наши с вами головы только с виду устроены одинаково. Вы записываете информацию на чистый лист, а я лишь восстанавливаю утраченные архивы. Сколько раз я говорил студентам, что метод реставрации памяти – единственный цивилизованный путь в бесконечные информатеки природы.

– Они не понимали вас также как я...

– Потому что, как и вы, слишком много времени насиловали рассудок готовыми символами и не имели желания проникнуть в суть.

– Просто мы с вами – две разные цивилизации, не предназначенные для восприятия друг друга.

– Просто вы нужны мне сейчас не меньше, чем когда-то я был нужен вам.

– Почему же был?.. – Мидиан задрал дырявый рукав фуфайки и обнажил розовые следы царапин. – Эти знаки я увидел на каменной плите и скопировал, потому что с недавних пор не могу положиться на свою память. Посмотрите, три группы однотипных черточек. Мне показалось, что это все может содержать информацию.

– Вам правильно показалось.

– И что же?

– У вас опять кровоточит ссадина. Найдите Бахаута, друг мой, попросите его серьезно заняться вашим здоровьем.

Мидиан поднялся на бесчувственных ногах.

– Вы в порядке, профессор?

– Пойдите же, разыщите этого лодыря. Принюхайтесь к окрестным дырам. Как почуете смрад несусветный – он наверняка там.

Именно смрад навел обессилевшего астронома на сырой колодец, где Бахаут с упоением размазывал по сенсору прибора образцы плесени.

– Белковая субстанция, – объяснил он. – И ведь что интересно, она здесь повсюду. Идеальная биологическая среда. Хотите попробовать? – Мидиан прожевал сладковатый комок слизи и с отвращением проглотил его под пристальным взглядом биолога. – Я синтезировал нечто похожее на пампиронской микрофлоре и могу сказать точно: в естественной среде образование таких структур невозможно. Для этого требуется невероятное стечение обстоятельств. А о том, чтобы приживить эту слизь на камнях естественных планет, даже мечтать невозможно. Это гипотетика, Мидиан, перспективные науки будущих поколений.

– Мидиан, – позвал Эф, – поднимитесь. Дайте мне еще раз осмотреть вашу руку.

– Это символы?

– Скорее эпитафия, выраженная в имени умершего существа.

– Как же оно могло прозвучать?

– "Ила"... Может быть, "Али". Вы записали столбиком, это не позволяет понять направления. Похоже, вы наткнулись на могилу бога, и, если б догадались просканировать плиту, мы бы имели представление о его биологической форме.

Мидиан поскользнулся на плесневых наростах и заработал еще десяток ссадин, оказавшись на дне каменного мешка.

– Оставь его в покое, – рявкнул Бахаут, – уйди от него со своими могилами, не то я посажу тебя на цепь рядом с Эсвиком.

Глава 15

Нервный Эсвик был привязан мертвым узлом к каменной колонне. Он искусал себе руки и сожрал горсть камней в знак протеста. Но перекусить поводок профессор ему не позволил.

– Может, все-таки бурить с грунта? – предложил Мидиан.

– Ни за что! – отвечал Эф. – Не для того я лез в эту клоаку, чтобы тратить силы по пустякам. Этот гаденыш поведет нас, никуда не денется.

– Объясните ему, что в газовые подземелья пойду я один. Бахаут, объясните ему вы, что нет никакой опасности.

Эсвик-Эсвик злобно таращился на Эфа, а биолог собирал рюкзак.

– Бахаут!

– Что? Я могу вколоть ему успокоительное, если вас устроит.

– Я хочу понять, с чего он взбесился?

– С того, – объяснил профессор, – что много было желающих подлезть к "молнии", но никто из них не остался жив.

– Скажите ему, что я умею обращаться с такой штукой. Придумайте, что сможет его утешить...

– Лучше бы нам поторопиться, коллеги, – беспокоился профессор, – ураган уже гуляет вовсю. Хорошо бы успеть зайти на южные широты...

Мидиан занял место замыкающего колонны и не пожалел. На рюкзаке биолога сгорела изоляция, и термооболочка излучала тепло, которое любой хронически замерзающий человек с радостью променял бы на почетное место предводителя. Он шел, озираясь по сторонам и поражаясь масштабам подземной инфраструктуры. С орбиты это напоминало толстую сетку червячных нор. Но внутри возникало принципиально иное ощущение. "Несколько тысяч поколений рыли катакомбы, – рассуждал Мидиан, – зачем? Только ради того, чтобы спрятаться от пришельцев?" В его экспедиции не хватало психосоциолога. В истории он не мог припомнить аналога происходящего. В любом случае ему не хватало аналитика, обладающего более доступным для него складом мышления, нежели профессор. Но главное, чего не хватало его замыслу, это времени для последовательного и систематического осмысления событий. Он почувствовал приближение ураганного кольца, точнее, увидел, что каменный рукав коридора завернулся за его спиной и выпрямился, как звериный хвост. Прибор зафиксировал первое смещение координаты. Мидиан не переставал размышлять о могильнике, в который он угодил благодаря неизвестно каким обстоятельствам. Он разглядывал рюкзак, возвышавшийся над головой Бахаута, словно плечи великана, лишенного головы, и ставил перед собой одни и те же вопросы. Почему ураганная энергия в районе могильника достигает апогея? Почему он шел туда, если все, что ему было нужно от этой ненормальной планеты, залегало в противоположной стороне? Во имя чего он преодолел сотни километров, чтобы попасть в могильник, и чуть не умер ради того, чтобы выбраться оттуда? Допустим, Эф прав, он преследовал аркаров. Вероятно, иначе и не могло быть. Но почему?

– Бахаут, – спросил он, – вы видели плиту могильника с орбиты?

– Возможно. Вы и сами просматривали геосканер.

– Мы не делали увеличение в этом секторе?

– Вряд ли, а что в нем такого?..

– Эта точка не может быть энергетическим центром?

– Центром чего?

– Может быть, ураганной аномалии.

– Не думаю, – ответил биолог, – эта аномалия опоясывает планету по экватору. Скорее я бы представил ее плоскостную природу, чем точечную.

– Почему именно в могильнике возникает энергетический дисбаланс?

– Спросите об этом у ваших прожженных кальсон, – вмешался в разговор Эф, – в них информации больше, чем у вас в голове.

Для работы Бахаут выбрал ровный участок в ложбине, размытой ручьем. Он извлек из поклажи детали локатора, собрал их и установил в строгой вертикали к центру планеты.

– Хотите сами попробовать? – предложил он Мидиану. – Смелее, начните с конусообразного ракурса луча.

На мониторе локатора появилась просветка глубинных туннелей.

– Возьмите мою маску, ведь вы так и не видели ее... Излучение, предупреждаю, очень активное.

Мидиан занял место у панели прибора, отвел луч на глубину, и сумерки подземелий озарились синевой. Этот свет наполнил пространство пещеры, окрасил лица в мертвецки безжизненные тона и напугал Эсвика до спазмов желудка. Такой красоты Мидиан не видал прежде. Под ним был океан удивительно яркого света. Ни с чем не сравнимого, ни на что не похожего, холодного и величественного, как предания каранайских переселенцев. Мурашки пробежались по коже астронома.

– Я вижу... – прошептал он, опасаясь спугнуть фантастическое видение. – Клянусь, Бахаут, вы недооценили ее размер. Если это корабль, наша станция поместится в любом из его отсеков.

– Обратите внимание, как он зажат в шахте, – говорил биолог, – словно замурован в камне. – Но Мидиан не мог его слушать. Теперь он не мог думать ни о чем, кроме сияющего шара. Он казался таким близким и недоступным, что любой навигатор сошел бы с ума от наплыва противоречивых чувств. – Попробуйте настроить луч на внутреннюю просветку, – советовал Бахаут, – уменьшайте радиус конуса... Дайте-ка я сам... – он попытался отпихнуть от панели Мидиана, но тот остался на месте, повинуясь сомнамбулическому притяжению.

"Молния" просветке не поддавалась ни под каким углом, что, безусловно, добавляло ей авторитет, но не упрощало задачи. Бахаут благополучно исследовал пазухи грунта, плотность пород, вычисляя оптимальную траекторию. Синий свет освещал путь его заманчивым планам. – Полторы сотни километров – и мы вплотную подойдем к газовым подземельям. Не отчаивайтесь, Мидиан, может, в ближнем ракурсе она покажет свою начинку.

Эсвик-Эсвик упирался конечностями в стенки каждого люка. Бахаут отыскивал самые широкие ходы, чтобы абориген проще поддавался транспортировке. Профессор выбивался из сил, чередуя пинки с уговорами. Экспедиция чаще делала остановки. Но настал момент, когда готовые вертикальные спуски стали редкой удачей, туннели сузились, а Эсвик стал просто невыносим.

– Если б вы внимательно слушали мой курс, Мидиан, вы бы знали, в чем заключается главная причина успешного достижения цели. Вы бы знали, друг мой, что каждый разумный субъект, сообразуясь с принципами такой же разумной природы, сам задает себе статистику побед и неудач. Ваше феноменальное везение заключается в том, что вы все еще живы. На вашем месте я много раз бы подумал, прежде чем вожделенно глазеть на незнакомую технику.

– Я хорошо подумал, профессор, не сомневайтесь.

– Не сомневаюсь, что вы уверены в этом. Но мой опыт наблюдения за вашей персоной...

– Все, – перебил их Бахаут, – остановка.

– Отдыхаем? – спросил Мидиан.

– Если устали – отдохните. Надо сделать пробы. Не исключено, что скоро нам предстоит прокладывать путь в сплошном монолите.

Мидиан присел над экраном химического индикатора.

– Кальций? – удивился он.

– Невероятная эрудиция для астронома, – посмеялся биолог и раздавил на сенсорной панели крошку серого каменистого вещества.

– Я еще и навигатор, – оправдывался Мидиан, – а навигаторы, привычные к медосмотрам, кое-что понимают в химическом составе своего организма. И костей в частности.

– Смотрите-ка, ваша правда... – согласился Бахаут, – свалка прессованных костей. – Он размолотил буром пласт породы, залепивший проход вниз, и поднес к свету. На сколе ясно обозначилась окаменелость бедренной кости.

– Еще один могильник? – спросил Мидиан.

– Похоже, вы напали на кладбище предшественников, – объяснил профессор, – любителей поковыряться в "молнии".

– Да бросьте... Это жители верхних ярусов спускают сюда мертвецов.

– А мертвецы, – уточнил биолог, – чуть останутся без присмотра, тут же толпой бегут к "молнии" и намертво вязнут в проходах. Я говорил, что подступы к шару герметично закупорены. Как вы думаете, чем?

– Допустим, – согласился Мидиан, – но зачем? Какой смысл устраивать массовый забег, если ничего не понимаешь в космической технике?

– Они поднимали дирижабли, – объяснил профессор, – и тоже считали себя навигаторами. А кем считаете себя вы?

– Они не видели разницы, – согласился Бахаут, – между надутым шаром и "молнией богов". Они верили, что все круглое должно летать. Вам хорошо видно, чем это кончилось?

Мидиан почесал затылок, из которого посыпалась каменная крошка пополам с песком.

– Вот интересно, – удивился он, – почему им хотелось удрать с родной планеты?

Только Эсвику удалось грамотно воспользоваться неожиданно возникшей минутой молчания. Он вырвал поводок из ослабевшей руки профессора и задал такого стрекача на верхние ярусы, что никто из очевидцев не решился пуститься в погоню.

– Вот и все, – мрачно констатировал Бахаут, – еще одно транспортное средство стартовало на солнечную орбиту.

– Если пойдете его разыскивать, – заявил рассерженный Мидиан, – оставьте мне свой костюм. Обещаю, что заберу вас, если, конечно, выживу.

– Не выживете, – заверил биолог, – вы двое суток будете ползти по загазованным туннелям и, если случится чудо и фильтры выдержат, заживо сгорите на обшивке шара. Я делал замеры температур. Вы сгорите, даже не приблизившись к обшивке. Если в безопасной зоне мы не найдем выносные площадки лифтов, не рассчитывайте, что я стану вам помогать в самоубийстве. Скажи ему, Эф...

– Бахаут прав.

– Вы опять за свое, профессор. Хорошо, я готов выслушать ваши предложения.

– Предлагаю все-таки отдохнуть, – сказал биолог, – на этой глубине мы по крайней мере в безопасности. Кончится ураган, будем выбираться к солнцу.

– ...Которое светило миллион лет назад. Мы прошли ураган. Поднимите луч локатора к грунту, посмотрите... Ни станции, ни машины, ни лагеря в этом времени не существует. Скажите ему, профессор...

– Мидиан прав, – сказал профессор.

– Можно выйти на верхние коридоры. По крайней мере, там есть пища и воздух.

– И что, всю жизнь будем обгрызать с камней плесень? От каждого урагана убегать вниз – и так ближайшие сто лет?

– Мидиан опять прав, – подтвердил профессор.

– А ты держал бы крепче свою каракатицу, – проворчал биолог и воткнул бур в следующий пласт. – Этим инструментом мы сильно не продвинемся. К тому же запас энергии в батарее не бесконечен. – Эф и Мидиан в четыре руки схватились за глыбу, чтобы тянуть ее вверх.

– Дядя Мидиан! – долетело сверху неожиданное эхо и разбежалось по коридорам. – Где ты?

– Ладо! – отозвался Мидиан. – Стой, я поднимусь к тебе.

Мальчик встретил пришельца галереей выше.

– Ты потерял свой корабль?

Мидиан поправил на себе лохмотья. Таким беспомощным он предстал перед мальчиком-аборигеном впервые и заколебался, стоит ли держать фасон или самое время просить о помощи?

– С чего ты взял?

– Эсвик-Эсвик слушал ваши разговоры. Он решил, что вы собираетесь принести себя в жертву...

– Ни в коем случае.

– Тебе так нужна эта "молния"?

Мидиан зачем-то огляделся по сторонам.

– Очень.

– Ты умеешь ею управлять?

– Я умею управлять всем, что летит.

– Никому не удавалось заставить ее летать.

– Послушай, Ладо. Не знаю, какие предрассудки ты перенял от отца, но поверь, если на этой планете и во всей вселенной есть человек, способный поднять "молнию", то он перед тобой.

Ладо отвел взгляд, а затем недоверчиво покосился на пришельца.

– Ну, еще, – смутился Мидиан, – наверно, Босиаф. Не имею удовольствия быть лично знакомым.

Взгляд Ладо сделался еще более подозрительным.

– Хорошо. Зовите ваших профессоров, идемте за мной.

То, что это не простой мальчик, Мидиан догадался давно и теперь имел возможность еще раз в этом убедиться. Обиталище Ладо располагалось в самой "освоенной" части экваториального пояса и поражало признаками цивилизации на фоне всеобщей неустроенности подземелий. В его пещерах стены были ровными. Выложенные геометрическим порядком выступы и переходы говорили о том, что человеческая рука не пренебрегла прелестями симметрии. Аккуратные ступеньки были вычищены, каждый новый участок пространства отличался от предыдущего не только цветом и запахом, но и дизайном интерьера, состоявшего главным образом в кладке стен. В этих кладках биолог сразу заподозрил окаменелые библионы. Отныне ему на каждом шагу мерещились залежи всего на свете: от костей до целых городов, погребенных под толщей песка. При свете декорации подземелья, возможно, сошли бы за роскошь. Мидиан несколько раз одалживал маску, чтоб оценить вид, как благодарный гость, расставшийся с надеждой когда-либо узреть порядок в кромешном хаосе. Жилище Ладо он представлял себе гораздо менее просторным. Теперь же он затруднялся представить себе истинные размеры владений босого ребенка. Час как кончился ураган, а они все шли и шли вперед между вычурных объектов, слегка похожих на абстрактную архитектуру.

Ладо проводил рукой по плоскостям стен, цепляясь пальцами за трухлявые швы между кладкой, и словно разговаривал сам с собой.

– Это не то, сейчас... Идите за мной. Вот она, акрусианская эпоха. Ну да, вам это ни о чем не говорит. Сюда, сюда... – Он остановился перед конической тумбой и, положив на нее ладонь, развернулся к Мидиану. – Цифовский рукописный период. Все, что смогли сохранить. Пошли. – Следующие два зала мальчик прошел не останавливаясь. – Это не то, это ерунда, это вас не касается... Вот. – У входа в коридор возвышалась рыжая стена, утыканная дырами, словно норами гигантских насекомых. – Здесь начинаются архивы первых поселенцев. Потом – эра освоения, а сразу за ней – анголейский период. – Он выжидающе посмотрел на гостей и продолжил путь. – Баролианская эпоха, – сказал он, указывая в угол квадратной залы, где друг на дружке кучей валялись почерневшие куски янтаря. Один из них попался мальчику под ноги, и он ловко зафутболил его на общую кучу. – А вон там... – он указал на узкий проход, заканчивающийся винтовой лестницей. Но пришельцы уже не слушали и не следовали за ним. Они стояли вокруг груды янтаря в немом оцепенении, не решаясь выразить вслух нахлынувшие чувства. Ладо принес в общую кучу еще пару пластин, подобранных им в коридоре. – Здесь не вся Баролианская эпоха, – объяснил он, – половину мы с Макролиусом растеряли в урагане. Ладно, я буду внизу. – Его босые ноги зашлепали по ступенькам, стараясь извлечь максимально громкое эхо, но вдруг притихли. – Тебя трудно понять, дядя Мидиан. То с отцом познакомь, то "молнию" отдай, то еще чего-нибудь придумаешь.

Незаметно для товарищей, Эф скрылся в темноте коридора, выждал время и, убедившись, что его не хватились, пошел самостоятельно гулять по залам подземной библиотеки. Он побрел наугад, ощупывая ветхие "кирпичи" и растирая пальцами отбитую крошку. "Вот оно что, – шептал профессор, – вот оно, оказывается, что..." Он обогнул коридорами то место, где Бахаут с Мидианом разгребали залежи янтаря, заглянул в соседнее подземелье и не обнаружил разницы – все пространство оказалось заставленным такими же геометрическими скоплениями окаменевших фолиантов. Он прошел насквозь высокие залы библиотеки и не увидел ее конца. Каждое следующее собрание камней ему казалось больше предыдущего. Вскоре он заметил, что пространство подземелья имеет слабовыраженную кольцевидную форму. Каждый новый круг казался вдвое шире предыдущего, и профессор начал сомневаться, что сумеет без труда отыскать дорогу обратно. "Вот оно, оказывается, в чем дело", – повторял он всякий раз, обнаруживая новый уровень залежей. Он спускался на этаж, другой и не видел перспективы достичь дна. Высота лестницы, как выразился бы его товарищ астроном, выходила за пределы телескопического разрешения. Он отправился по той же лестнице вверх и, просунув голову в скважину между ярусами, понял, что высота сооружения намного превышает расстояние до поверхности грунта. "Вот оно как", – рассуждал профессор. Он вернулся к Ладо и застал его сидящим у ниши в стене. На коленях мальчика покоилась усатая морда пантера, а из ниши торчали окаменелые ступни человеческих ног.

– А это что за эпоха?

– Это папа, – сказал Ладо.

– Папа?

– Да, мой папа. Он спит. А что?

– Сколько веков назад он уснул?

Ладо погладил мохнатую щеку Макролиуса.

– Между прочим, он иногда просыпается.

– Мне будет позволено взглянуть на папу?

Мальчик вежливо отодвинулся и перетащил за собой морду сонного зверя.

– Я хотел разбудить папу, когда дядя Мидиан закончит перебирать янтарь. Только папа видел "молнию" изнутри. Только он сможет помочь вам вернуться.

Профессор вытянул поперек прохода ящик, на котором покоились сушеные, коричневые мощи старика, запеленатые во влажную ткань с резким запахом водорослевого отвара. Его тощее лицо с выпирающими скулами и слипшимися веками производило странное впечатление, потому что не было похоже ни на мумию, ни на покойника, ни уж тем более на коматозную субстанцию, временно непригодную к жизни. Единственное профессор понял сразу, не будучи знатоком анатомических наук: от жизни это существо отделяет такая же длинная дистанция, как и от состояния полного окаменения.

– Бахаут, – крикнул он в лестничный проход, – бери свой рюкзак и иди сюда.

Впервые за историю экспедиции сумка с драгоценными приборами выпала из рук биолога и лязгнула о каменный пол возле бездыханного тела старца. Несомненно, внутри что-то разбилось. В другой ситуации Эф испытал бы злорадное удовольствие, но теперь его опасения за сохранность аппаратуры были на редкость искренними.

– Каков будет диагноз, доктор? – спросил он.

Из рюкзака посыпались коробки с химикатами, и Бахаут прежде всего аккуратно сложил их на место. "Непрошибаемый практицизм", – отметил про себя Эф и дождался, пока биолог закончит ознакомительный осмотр нетленных останков.

– Глубокая кома, – гласил диагноз.

– Наиглубочайшая кома, – уточнил Эф, – глубже не бывает.

– Глубже я не встречал, – согласился Бахаут.

– Как насчет того, чтобы привести его в чувство?

– В чувство? – не поверил ушам биолог. – То есть разбудить? В смысле вернуть в сознание?

Ладо насторожился.

– В любом смысле, лишь бы он мог реагировать, думать, говорить, – настаивал профессор, наблюдая, как Мидиан сполз с лестницы и застыл, опустившись на нижнюю ступеньку. – Что, собственно, плохого в том, чтобы вернуть в чувство и вступить в контакт с этим во всех отношениях приятным человеком?

– Так вот, прямо...

– Прямо или косвенно, это смотря на что ты способен. В конце концов, ничего плохого не случится, если ты, наконец, займешься работой, ради которой тебя взяли в экспедицию. Давай же, нечего на меня таращиться. На мне цветы не растут.

– Здесь? Без камеры и оборудования?

– Именно здесь. Давай воспользуйся хоть раз мозгами и придумай что-нибудь для походных условий. Поройся как следует в своем вонючем рюкзаке.

– Вы хотите сами разбудить папу? – спросил Ладо.

– Сейчас дядя доктор вылечит твоего папу, – заявил профессор и выжидающе уставился на Бахаута.

– Вы хотите разбудить, – уточнил мальчик, – или вылечить?

– Папа еще и болен? – удивился Эф.

– Очень сильно болен.

– Может быть, ты знаешь, что это за болезнь?

– Знаю, – ответил мальчик, – это редкая болезнь. Доктора называли ее "бессмертием".

– И куда же подевались ваши доктора?

– Умерли, конечно. Не бойтесь, это не заразно.

Мидиан оторвал себя от ступеньки, но понял, что поспешил и остался наблюдать события с расстояния.

– Знаешь что, дядя Эф, – мальчик убрал с колен морду Макролиуса и приблизился к телу отца, – будет все-таки лучше, если разбужу его я.

Сушеные конечности старца дернулись, как только Ладо прикоснулся к его лицу. Эф с Бахаутом попятились в стороны. Прижавшись губами к уху старца, мальчик прошептал что-то и, подождав, повторил еще и еще раз...

– Если он закодирован, – советовал Эф, – не торопись. Надо вспомнить каждый звук досконально точно.

– Папа не закодирован, – объяснил Ладо. – Он недоверчив. Предание гласит, что трое пришельцев, пройдя ураган, встанут у порога гробницы. С тех пор сколько пришельцев к нам ни залетало, каждый злоупотреблял преданием, чтобы разбудить его.

– Разве нас не трое? – спросил профессор.

– Трое, – согласился мальчик.

– Разве мы не пришельцы?

– Но папа знает, что у порога гробницы может стоять только аркар.

Мидиан сделал еще одну попытку возвыситься над ступенькой, приблизился к Ладо и задрал дырявый рукав фуфайки, под которым едва различимые линии царапин образовывали буквы неизвестного алфавита.

– Скажи своему отцу, что это слово я срисовал с камня там, где могут стоять только аркары.

Мальчик опять склонился над изголовьем отца, и тощие конечности мумии снова дернулись.

– А если он не поверит, – добавил Мидиан, – я отнесу его туда сам. Ты разбуди, а уж мы найдем способ убедить его.

– Не получится, – ответил Ладо. – Папа не понимает вашего языка. Вы не сможете говорить без переводчика.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Зеркальная концепция. Манустральная гипотетика. Самоконтроль

Идея так называемого самоконтроля, упомянутого еще в "Первой тетради", подводит черту под практическим разделом АГ! Это значит, что проблемы, решенные на техническом уровне, переходят в разряд гуманитарных. Действительно, синтез временной и пространственной агравитации справляется с любой практической задачей, напрочь пренебрегая этическими традициями. Самое время для заповеди: не убий самого себя, прежде чем родился. Тем более что после такого акта вандализма возмездия не наступит. Это как с "петлей навигатора" – одним двойником больше.

Проблемы с действующим антигравитантом тем не менее возникли и имели гораздо более глубокий этический смысл, нежели изощренное аутодафе. Первые признаки глобальных проблем стали очевидны, когда техническая сторона проекта была досконально проработана и астариане, имея печальный опыт Хаброна, обратили внимание на очевидную аномалию привычной картины мира. При универсальном, всеобщем и обязательном взаимодействии и взаимосвязи всего на свете между собой, даже вещей, совершенно далеких и внешне безразличных друг к другу, оркариумные пустоши ареала оказались натурально индифферентны в отношении внешнего мира. Оркапустошь в статичном состоянии не имела ни малейших признаков контакта с природой ареала, а для гипотетического наблюдателя изнутри этой самой природы не существовало вообще. Единственное, с чем она взаимодействует, это с себе подобными образованиями. И только благодаря этому взаимодействию держится в рамках, не позволяя себе хаотически блуждать по обитаемой зоне, стращая обывателей. Но тенденция к блужданию есть, и в критический момент взаимосвязь пустошей активизируется, пропуская по кругу молниеносный силовой импульс. О природе этого явления пойдет речь.

В древние времена, когда Ареала как цивилизации еще не было и в проекте, не было техники и связи; когда искусственные инфополя еще не начинали формироваться, а об естественных некому было догадываться, жила-была на белом свете одна философия, умозрительная и безобидная. Без авторства и места рождения, бог знает, каким способом проникшая затем в Книги Искусств. Называлась она диалектикой, но, в отличие от нашего трехглавого диамата, закаленного в классовых битвах, исповедовала один-единственный постулат, который впоследствии получил название "диалектики антипода", или, проще говоря, "зеркальности мироздания". Суть его в том, что каждая вещь реального мира, в безумном разнообразии форм, имеет свой зеркальный антипод, полностью противоположный по свойству, содержанию, способу воплощения и так далее; что мир состоит из множества субстанций, разделенных невидимой зеркальной гранью, и будто бы из этих граней выстроено равновесие бытия. Именно они, а не формы физической природы составляют основу живого мироздания.

Так вот, импульс, связующий оркапустоши воедино, действует именно так, как предписано древними мудрецами, соблюдая абсолютную противоположность понятиям цивилизации о логике физических процессов. Изолированные участки "чистого пространства" порождают антипод – чистый временной абсолют, динамику неизмеримой мощности, которая в физической природе дает эффект силового импульса, простреливающего ареал. Парадокс явления заключается в том, что скорость прострела невычислима, диаметра "коридора", даже минимально, также нет, поскольку нет физического пространства, и о траектории импульса, как о свершившемся факте, можно судить лишь по реакции объектов, расположенных вблизи. Может быть, "зеркальная" диалектика, как любая философская теория, там и сям логически уязвима, но на примере оркапустошей попадает в самую суть. Теория утверждает, что пространство есть зеркальное отражение времени, а время – зеркальное отражение пространства, и это оказывается единственным исчерпывающим объяснением процесса. Убери одно – и остальное рухнет, потеряв равновесие. Возможно, "зеркальная" теория выжила благодаря своей безобидной натуре и непорочной красоте. Но, как говорится, дождалась своего часа и всем показала.

Что же увидели здесь теоретики антигравитантов? Они прикинули "дебет к кредиту" и выяснили, сколько пространственных искажений могли вызвать их ученые опыты, начиная с первых испытаний аннигилятора. И сколько скрытых временных диспропорций способна вызвать элементарная фаза акселерации по ту сторону зеркальной грани. Слегка ужаснулись. Но где, как и в чем это может проявиться, понять не смогли. Зато растолковали смысл циклических провалов на траектории работы импульса. Когда, под воздействием временного потока, полностью или частично исчезает физическая структура. Реальное пространство не выдерживает такой нагрузки и "слетает с оси", выбивается из ритма АДФС. Иными словами, уходит в провал матричного пространства.

Это в теории. На практике же творится полная ахинея. Толком разобраться в природе импульсных коридоров пока не удалось. Слишком редкое явление природы, мала вероятность столкнуться с ним. Только инженеры связи взяли моду списывать на импульсные помехи плоды своего разгильдяйства. Их послушать – весь ареал сплошь пронизан импульсными коридорами, и не какими-нибудь, а постоянно действующими. А БФЗ – не что иное, как мощнейший катализатор "провальных" импульсов. Возможно, навигаторы осведомлены в этих вопросах лучше остальных, и то лишь в рамках техники безопасности. Чтобы не прокладывать транзитные ветки в зоне вероятного прострела. На уровне обыденного сознания об этих коридорах сложено множество мистических небылиц: будто это естественные разрывы ЕИП, чреватые цепными процессами обнуления информации, или противоестественные надломы оси мироздания, на которой держится суетное бытие.

Более-менее научное осмысление импульсного феномена началось лишь в период компетенции орканейтралов. Эти существа предприняли серию опытов в "прострельных" зонах. А именно: нашли способ проводить сквозь импульс физические объекты – черные ящики, обладающие колоссальным запасом прочности. Результат получился удивительный. Каждый такой "болид" по возвращении имел собственную реальную историю событий, не связанную с функцией реального времени. Каждый "болид" пересекал эту функцию в самых неожиданных координатах. Но самое главное, что для этих "болидов" наша f(РВ) оказалась вовсе не реальной, а самой что ни на есть банальной производной, суррогатом их собственной функции, которая в теории АГ! получила название "манустральной" – f(М).

Термин "манустра" в Языке Ареала имеет опять-таки аритаборское происхождение. Изначально – это чистый глагол, обозначающий произвольные движения боковых ответвлений: рук, лап, корней, ветвей, но не хвостов и голов. Лишь потом манустралом стали называть все подряд, возникшее не к месту и не ко времени, как, например, близнецов навигатора. В современном Языке Арала глагол утратил оригинальный смысл прежде, чем попал в профессиональный язык теоретиков АГ!

Основное неудобство функций манустрала заключается не в том, что они "чужие на этом празднике жизни", а в их абсолютной неуправляемости. Их невозможно контролировать, создавать и уничтожать как производные. Они не просто реальны, но, в отличие от множества гипотетических функций, аналогичных нашей f(РВ), имеют свойство не соблюдать единого направления, чем дискредитируют аллалиумную концепцию мироздания. Они могут менять направления времени и формы пространства, поскольку не привязаны к общей ПВ-оси. Они хаотичны в поведении, их цели не ясны и подозрительны. Одна и та же f(М) в импульсно-активных зонах способна сколько угодно раз пересекаться с реальным временем. Для производных антигравитанта она практически неуловима. Однако что удивительно: в период пересечения с f(РВ) манустральная функция не проявляет ни малейшего интереса к ЕИП. Не допускает привязки к каким-либо локальным инфополям и не образует собственного ментального пространства. То есть гипотетические существа – манустралы, если сочтут возможным выжить в таких условиях, должны иметь не микрополярное включение, а самую настоящую антенну мадисты с полным агравитационным самоконтролем. Даже точечной привязки орканейтралов будет недостаточно. Решение проблемы орканейтралитета должно быть заложено в них природой. По этой причине предельные цивилизации с ума сошли от желания обнаружить на манустралах хоть одно разумное существо.

История освоения АГ! знает несколько попыток орканейтралов уйти на f(М), нарастив искусственную полярную ментаструктуру в стерильном пространстве. Были попытки развернуть точечную антенну по принципу "пан или пропал". Ни один из этих способов для манустрала не оказался пригодным. С первого шага освоения это явление начало демонстрировать строптивый характер. Почему бы нет? С первой попытки можно научиться только лезть на дерево и то если встретишь в лесу кабана. В природе, лишенной инфополей, страховать некому. Либо врожденный самоконтроль, либо никаких иллюзий. Да и в теории АГ! от таких жертв пользы немного. И все-таки орканейтралы сделали несколько полезных открытий, невзрачных на вид, но с грандиозными перспективами.

Оказывается, в точках пересечения манустральных функций с f(РВ) на некоторое время образуется информационный вакуум, то есть участок ЕИП (ИИП) оказывается полностью нейтрализованным. Это уникальное явление в f(РВ) можно назвать еще одним подарком Естества (нашего, разумеется, а не манустрального). Дело в том, что информационная дыра в естественной среде восстанавливается рефлекторно. Дыру, допустим, на коленке обычно ликвидируют двумя способами: либо стянут края, деформируя ткань, либо пришьют заплатку. Проще купить новые штаны, чем наращивать каждый ворс порванной нитки. Природа не боится тонкого рукоделия. Она подбирает по размеру и форме каждую ворсинку, а штопает так, что не отличишь одну штанину от другой. То есть утраченная информация в точке пересечения будет обязательно восстановлена.

Орканейтралы задумались, каким образом природа достигает такого эффекта, и нашли ответ. Теоретически возможна пространственно-временная комбинация, считывающая информацию в обе стороны: с антенны на поле, через фазу аннигиляции, и обратным, акселеративным порядком, с поля на антенну. Тот же самый принцип, также теоретически, допускает искусственный самоконтроль агравитанавта, входящего в манустрал, позволяет ему комбинировать антенную и полярную среду. На практике такой эффект достигается резкими и частыми пространственно-временными перепадами, пульсацией локальной среды. Когда способность к микрополярной привязке, образно говоря, приобретает эластичность и не подавляет деятельность антенных структур.

В местах пересечения с манустралом природная среда демонстрирует картины мерцающего пространства, внешне похожего на вселенскую катастрофу. Резкие перепады давления создают эффект ураганных потоков, колец, шаров, ям на ровном месте, в которых пропадают физические объекты или возникают невесть откуда. Вблизи провалов (пересечений) все покрывается "кожной сыпью", масштабы которой зависят от пространственного дифференциала: крупная планета может "запаршиветь" на сотни лет, мелкий астероид переболеет мгновенно. Эта вибрация может быть невидимой и не ощущаться совсем, но автономная система, возникшая в такой зоне, будет подчиняться не только собственным динамическим свойствам. Каждый шаг внутри этой зоны может растянуться во времени и пространстве или сжаться. При этом информационная матрица гуманоида сохраняется полярным субстратом, но реализуется в антенном режиме. Тело не существует в пространстве и времени, а транслируется в нем от случая к случаю. Гипотетически сообщество гуманоидов, попав в такую среду, способно оторвать часть полярного пространства на время пересечения, но не способно сохранить его затем в чистом манустрале. Это уникальное пограничное состояние двух типов природы может длиться долго, но не достаточно долго, чтобы дать время развиться особой цивилизации, способной решить проблему орканейтралитета. Но на то и гипотетика, чтобы помечтать. Практическая задача выпихнуть цивилизацию в манустрал ничем не легче искусственного синтеза мадисты. Статистическая вероятность удачи так ничтожно мала, что вряд ли способна увлечь серьезного фактуролога.

Глава 16

– Ты переводчик? – спросил Ладо профессора, едва появившись из усыпальницы отца. – Ему уже лучше.

– Он пытается говорить, – добавил Бахаут, поднимаясь следом за мальчиком. – Только ничего не понять. Иди, пробуй. – Эф приподнял бровь, а биолог вытер испачканные раствором руки о фуфайку Мидиана, которая за время медицинских процедур приобрела статус половой тряпки. – Он не только говорить, но и ходить будет, если захочет.

– Идем, – Ладо потянул профессора за руку, – не бойся, у папы хорошее настроение.

Уже с лестницы Эф уловил очевидные перемены. Папа теперь не дергал конечностями, а мирно сидел, подпирая лопатками каменный стеллаж, и наблюдал профессора широко открытыми голубыми глазами. Профессор приблизился, чтобы убедиться. Глаза старика действительно излучали голубизну, что придавало ему некий кукольный шарм, очарование неестественной гармонии, знакомой лишь сумасбродному рисовальщику. И без этой голубизны неподвижный папа вполне смахивал на муляж. Однако взгляд продолжал сопровождать профессора, не моргая, не нарушая обаяния тишины. Молчание продолжилось и после того, как Эф предстал перед старцем, и даже после того, как, отстояв положенное этикетом, у него созрела идея присесть. Ладо устроился рядом.

– Наверно, тебе лучше прогуляться, – шепнул профессор. Мальчик нехотя направился к лестнице. Взгляд папаши скользнул за ним следом, а в сжатом кулаке звякнуло металлическое изделие, которое сразу привлекло внимание Эфа.

– На, – буркнул старик, – умник... – у ног профессора загремел по полу кованый ключ, которым предки каранайцев, должно быть, отпирали механические замки. – Ключ от "молнии". Возьми и постарайся им воспользоваться. Другого ключа нет. Сомневаюсь, что твой навигатор способен в нее войти. Но, если не вернетесь на Пампирон, хотя бы помечтаете. Скорость этой штуки как-нибудь побольше, чем у вашего пробитого диска.

– Шара, – уточнил Эф, подбирая с пола ключ, – с диском балансира, который исчезает при торможении. – Но для папы это не имело значения.

– Вы считаете себя потомками каранайцев?

– Об этом свидетельствуют исторические факты, – сообщил профессор, ощупывая бородку ключа.

– Да брось, – махнул рукой папа, – знаю я эти исторические науки. Я сам их придумал. Кому, как не мне, понимать, чего они стоят.

– И каранайцев... ты придумал?

– Зови меня Ло, – сказал старик и выпучил пуще прежнего синие кукольные глаза. – Папа Ло. А твоих каранайцев я выловил из вонючего дерьма. И вправил мозги, когда от газовых галлюцинаций они перестали отличать жизнь от смерти. Я вернул им человеческий облик и научил мыслить. Вся их мудрость заключалась в том, чтобы построить корабль, способный к дальнему перелету. Молния им оказалась не по зубам. Потомки каранайцев... Тоже мне. Незачем гордиться такими предками. Вот твоим правнукам я дал бы шанс, но на это уйдут тысячелетия. К тому же вы не прихватили женщины. Кто вас научил обходиться без них?

– На десятерых самцов, – объяснил Эф, – природой полагается одна женская особь, и этого вполне достаточно.

– Вздор! – заявил Ло и гневно поглядел на профессора. – Со времен богов ничего не изменилось. В здоровой цивилизации женщины обязаны преобладать.

– В этом случае они перестали бы привлекать мужчин.

– В жизни не слыхал такой чепухи. Ты, инфантильный заморыш, даже не догадываешься, какому риску подвержена цивилизация с подобными убеждениями. Тебе в голову не пришло, что генетическое наследство когда-нибудь уничтожит вас. Это проклятие богов. Только боги могут снять его. – Эф с сочувствием развел руками. – Проклятие богов, без сомнения, ибо вы не изменились. Вы те же потомки землян. Вы унаследовали все, до жестов и манер.

– Потомки каранайцев, – поправил профессор.

– Землян... Вы все происходите с Земли, и не смей со мной спорить, когда я изрекаю истины.

– Все? – равнодушно переспросил Эф.

– Ну, что тебе сказать... Твой навигатор – землянин чистейшей крови. Врач немного с примесью акрусианской расы. Этой породы среди каранайцев было не много, но на новых поселениях, похоже, они наверстали свое. Их живучесть меня всегда восхищала.

– А я? – невзначай обронил Эф.

– Что ты?

Профессор нахмурился и сосредоточился на изучении ключа больше, чем того стоила железка.

– Ты? Лучше тебе никогда не узнать, кто ты есть на самом деле.

– Тогда ответь мне, Папа Ло, к какой расе ты причислил богов?

– Богов? – воспрянул духом Папа. – Этих несчастных маразматиков? Они хотели вырастить здесь посредников, а получили сплошную мадисту. Ты видел умненького ребенка, что охранял мои кости? Если хочешь знать, я боюсь его больше дикарей. А его пантер? Ты когда-нибудь общался с этой тварью? Это не зверь. Кто угодно, только не зверь. Не питай иллюзий, профессор Эф. На планете не осталось никого, кроме меня и мадисты. Это чудо, что мне удалось изгнать ваших предков. Что? – Папа Ло уловил вопросительный взгляд профессора. – Хочешь знать, что такое мадиста? Это все хотят знать. Даже те, кого ты называешь богами.

Взгляд профессора вернулся к металлическому ключу, а Ло перевел дух. Такой темп разговора явно был не по силе его старчески немощному организму. Если только можно было назвать организмом набор мумифицированных фрагментов, приведенных в движение транквилизаторами Бахаута.

– Это похоже на заклинание, – Эф представил взгляду Папы Ло два ряда геометрических символов, выгравированных на поверхности ключа.

Папаша, узрев заклинание, дернулся, словно намеревался вернуться в кому, но вместо этого неврастенически потряс головой и замахал руками.

– Убирайся! Иди прочь! Этого еще не хватало! Я дал тебе все что мог. Теперь сгинь от меня!

Едва Эф приблизился к лестнице, старикашка благоговейно затих, сполз в ящик, придавая своим костям горизонтальное положение.

– Ты в самом деле профессор? – спросил он. – Гляди-ка... сколько веков прошло, а ничего не изменилось. Ступай же, кому говорю... Я устал.

В закутке, выложенном янтарными слитками, сидел грустный Мидиан и вяло реагировал на события окружающего мира. Иногда он поднимался с пола, чтобы поменять местами штуку-другую рукописей баролианского наследства, рассортированного по хронологии.

– Он все еще надеется, – объяснил Бахаут, – обнаружить в них практическое пособие по пилотированию "молний". – Приняв из рук профессора ключ, Бахаут грустно улыбнулся. – Совсем тронулся дед. Что здесь написано?

– "Никому не давай", – процитировал Эф.

– И все?

– Все.

– Так много символов и так мало смысла?

– Ну... для кого как...

– Определенно, это не баролианская манера письма.

– Определенно.

– И что ж это за язык?

– Русский.

– Какой?

Эф прошелся вдоль шеренги аккуратно разложенных дисков.

– Но основа-то языка каранайская? – не успокаивался Бахаут.

– Каранайская, – подтвердил профессор. – Покажи-ка эту штуку Мидиану. Интересно мне взглянуть на его реакцию.

Мидиан схватил ключ испачканными грязью пальцами.

– Жесткий сплав, – сказал он. – Если насобирать таких железок побольше, можно отлить лом.

– Ты понял? – обернулся к профессору Бахаут. – Мы все скоро сдвинемся, и на наших костях будет построен новый ярус библиотеки.

Но Мидиан не спешил отдавать игрушку.

– Вообще-то, это ключ от "молнии", – сообщил Бахаут.

– Да, я понял, – ответил астроном, – таких бы ключей побольше, и "молния" наша...

– Подожди, – вмешался Эф, – дай ему закончить мысль.

– Мне нужен хороший металлический лом из прочного сплава. Еще лучше – два лома.

– Почему же не три? – съязвил Бахаут. – Мы бы ее с трех сторон подковырнули...

– Подожди, пусть скажет.

– Я вот о чем думаю, – начал Мидиан. – Никогда не догадаетесь, о чем я думаю... Могильник. – Он распихал в стороны диски и лег, раскинув руки и ноги. – Если боги были похожи на нас, имели форму, аналогичную человеческому телу. Смотрите внимательно, коллеги, вам это ничего не напоминает?

– Напоминает, – согласились коллеги.

– Возможно, что могильник – это антенна, – поднявшись на ноги, он отряхнул прожженную штанину кальсон. – Один раз я был свидетелем испытания пятигранной антенны. Давно еще, на платформе у границы Мигратория. Эти базы несут оборудование для наблюдения космоса за пределом Вселенной. Дело в том, что информация с отдаленных источников обычно искажена. Чтобы выровнять поток, на базу ставят пятигранную плоскостную антенну. Смысл в том, что она в некоторых случаях обладает способностью выпрямлять пространство. Говорят еще: пробивать информационные коридоры.

– Ты что-нибудь понял? – спросил Бахаут профессора, и тот сосредоточенно нахмурился.

– Я подумал, что логично было бы такому устройству иногда пространство искривлять...

– То есть...

– Бахаут, я вам все объясню...

– То есть, – настаивал биолог, – вы хотите сказать, что ураганом все-таки управляет могильник.

– Да, очевидно. Это могло бы многое объяснить. Пятигранная антенна напоминает формой человеческое тело. Если боги заложили ее в могильник под видом мертвеца – они фактически, сделали двигатель "машины времени". Устройство такой мощности вполне может справиться с планетарным телом. Удержать его в контуре гравитации.

– В контуре, каком? – поинтересовался Бахаут.

– В стабильном состоянии пространства. Я имею представление, как обращаться с таким устройством. Надо немного развернуть антенну. Если она вмурована в камень – приподнять вместе с камнем. Всего на несколько градусов. Это не сложно.

– И что тогда?

– Тогда ураганные кольца пойдут на глубину. Это наша возможность войти в "молнию" без лифтовых площадок, а я уверен, что мы их не найдем, даже если процедим через сканер всю планету.

– О чем он говорит, Эф?

– О том, что сможет войти в "молнию", – ответил профессор.

– Куда же он повезет нас, если в этом времени Пампирона не существует. А пока он отольет лом, может статься, исчезнет и Вселенная.

– Будет другая Вселенная, – философски заметил профессор. – Можно подумать, у нас есть выбор? Или ты хочешь остаться здесь строить библиотеку?

– Я бы предпочел вашу компанию, коллеги.

– Значит, нужен лом.

– Ее чуть-чуть приподнять одним краем, – объяснял Мидиан. – Плита не громоздкая. Надо только точно рассчитать угол. Я тут сделал несколько примерных расчетов.

Эф с Бахаутом переглянулись, как два студента на домашних испытаниях водородной бомбы.

– Пожалуйста, поверьте мне, – просил Мидиан.

– А как насчет того, чтоб потом снова выправить контур? – спросил Бахаут. – сделать его таким, как в день нашего прилета.

– Зачем вам этот день, – не понимал молодой человек, – если в наших руках не будет "молнии"? Вы первый проклянете его...

– Правильно, – согласился профессор, – рыть туннели можно при любом состоянии контура.

– Если моя гипотеза верна, – уговаривал Мидиан, – рано или поздно мы научимся управлять антенной.

Эф с Бахаутом переглянулись еще раз.

– Как управлялись с такой антенной ваши коллеги? – спросил профессор. – Может быть, есть возможность обойтись без транспорта? Просто сжать пространство между Альбой и Пампироном?

– Вот этого я вам не позволю! – вскипел Бахаут. – Это уже чересчур, господа авантюристы! Мой реликтовый парк! Мои лаборатории! Мои ботанические камеры, аналогов которым нет во Вселенной. Да знаете ли вы, сколько сил я положил на то, чтобы устроить все это! Только через мой труп. Пусть я сдохну здесь, если позволю все это "сжать"... Ради чего? Чтобы унести ноги с Альбы? Я запрещаю даже думать на эту тему! Больше того, если в могильнике действительно антенна, нам разумнее всего было бы ее уничтожить, чтобы однажды какой-нибудь сумасбродный пришелец не нашел способ отправить в провал всю Вселенную...

– Если позволишь, – остановил его Эф, – мне бы хотелось послушать Мидиана.

– К сожалению, это так, – согласился Мидиан. – И астрономы часто отказываются использовать это устройство из тех же соображений. Она способна непроизвольно деформировать обитаемые зоны. Главное неудобство состоит в том, что антенна может сработать всей плоскостью, без ограничения дальности. Надо быть предельно осторожным. Но хуже всего, что она использует энергию никому не понятной природы. Иногда бывает невозможно с ней совладать. Я не сказал вам самого интересного, – Мидиан еще раз демонстративно растянул перед коллегами прожженные портки, – из всех известных стихий антенна реагирует только на плазму. Она всасывает ее как губка и замедляет динамику... В рабочих камерах антенны приходится время от времени устраивать фейерверки. Друзья мои, я долго думал и много сомневался. Чтоб я сдох на этой планете вместе с Бахаутом, если в могильнике не антенна.

Глава 17

В черном коридоре с толстым слоем сажи на стенах и потолке Ладо отыскал грот. В нем, плотно разместившись, могли залечь четверо не сильно упитанных пришельцев. А засесть – того больше, если вытянуть ноги поперек прохода. Но колени пришельцев на фоне гари выделялись ослепительной белизной.

– Как они могут выглядеть, профессор? – спросил Мидиан.

– Аркары? – удивился Эф. – Вы спрашиваете меня, словно я, а не вы, преследуете их с неимоверным упорством.

Обугленные туннели пронизывали все обитаемые подземелья, количество сажи на стенах сгущалось по мере приближения к могильнику. Кроме пришельцев, в эту зону никто отродясь не стремился. Здесь нечего было делать ни одной живой твари. Здесь не росла плесень и не текла вода, здесь было мало воздуха и совсем не было света.

– Почему отец называет тебя мадистой? – обратился Мидиан к мальчику, дремлющему у него на плече.

– Потому что он всех так называет. – Ответил Ладо. – Дай время, он и тебя так назовет.

– А аркары – тоже мадиста?

– Аркары – это аркары, – многозначительно ответил маленький абориген. И Мидиан замолчал, не желая демонстрировать свое невежество. Скоро год, как экспедиция застряла на Альбе, а он до сих пор не знал, что представляют собой альбиане, и не был в состоянии отличить аркара от мадисты. Неудобная поза на камнях заставила его вытянуть ноги поперек прохода. Но в темноте включились два желтых предупреждающих сигнала, и усы коснулись кожи ступни.

– Макролиус пришел, – сказал Бахаут. – Я всю дорогу чувствовал, что он тащится за нами.

– Ложитесь на камни лицами вниз, – сказал пантер и пошел дальше.

Дремота утомительных ожиданий сменилась лихорадочной суетой.

– Идут, хвала богам! – обрадовался Мидиан. – Я боялся, что мы выбрали не тот коридор.

Улегшись ухом на камень, он почувствовал вибрацию пола и затаил дыхание. Ладо устроился рядом и присыпал голову обугленной каменной крошкой.

– Ты же мадиста, – шепнул Мидиан. – А мадиста не боится аркаров. – Мальчик молчал. – Ладо, что с тобой? Приподнявшись, Мидиан огляделся по сторонам. Эфа с Бахаутом из-под камней не было видно, зато потолок туннеля, погруженный в вечную темноту, озарился бликами дальнего света.

– Да ложись ты, дядя Мидиан. – Ладо схватил его за волосы и прижал к камню. – Ну и морока же с тобой.

Горячая волна прокатилась по спине Мидиана. Вечная мерзлота на секунду отпустила его тело. "Вот бы так еще раз и еще раз", – мечтал он, пока барабан не пробил навылет его расслабленные перепонки.

– Ладо, – шепнул он и не услышал своего голоса, – мадиста может сосчитать аркаров с закрытыми глазами?

Маленькая "мадиста" лежала неподвижно и не реагировала на провокации. Когда последний аркар обдал его сквозняком от широких складок одеяния, он поднялся вместе с прилипшим к штанине испуганным ребенком, который не отпустил его до самого могильника.

Высокие плечи аркара оттенял впереди идущий огонь. На редких поворотах это существо небрежно оборачивалось, словно чуя за собой хвост, и пришельцы падали ниц, стараясь не наделать лишнего шума. Мидиан не видел перед собой ничего, кроме черной спины. Он исключил посторонние мысли и ни разу не огорчил попутчиков рискованной выходкой. Вплоть до самого могильника он был собран и осмотрителен. А там провидению было угодно вновь сбить его с истинного пути. На сей раз он опозорился на редкость бездарно.

Могильную плиту он узнал сразу и рукава коридоров... Аркары вошли сюда простым способом, доступным даже нелепому пришельцу, но выходили более чем странно. Пространство словно сдвинулось, продублировав по окружности выходы. В одном из вновь открывшихся проемах стены один за другим исчезли высокие существа, словно растворились в потоке света. Мидиан бегом кинулся туда же и стукнулся о камень с такой силой, что не увидел темноты. Только искры из глаз посыпались. Он шарил руками вокруг, желая найти выход, но сплошная стена то и дело отталкивала его от себя.

После тошнотворного головокружения Мидиан, как и прежде, обнаружил себя на могильной плите. Словно со времени первого дня, проведенного в подземелье, ничто не изменилось. Только Бахаут стоял рядом, стаскивая с себя костюм.

– Давайте-ка одевайтесь, – скомандовал он. – Мне надоело ваше мальчишество. И обязательно замкните шлем, вам это не навредит, а мне спокойнее.

– Это могильник? – уточнил Мидиан. – Мне не снится? Что произошло? Где наша мадиста? – Он нащупал кудри сидящего рядом Ладо. – Ты помнишь, как мы сюда попали?

– Оставьте ребенка в покое, – ворчал Бахаут, – одевайтесь немедленно и убирайтесь с плиты. У нас не так много времени, чтобы делиться впечатлениями.

Луч локатора стоял над "изголовьем" плиты, и, как только Мидиан слез с постамента, биолог немедленно приступил к работе. Взглянув на монитор, Мидиан готов был рыдать от счастья. В массу камня действительно была вмурована субстанция, формой напоминающая пятигранную антенну. Но Эф с Бахаутом не торопились разделить его восторг. Казалось, они вообще не замечали одуревшего от счастья астронома и все, что вызывало в нем прилив возвышенных чувств, было для них чем-то само собой разумеющимся.

Причины этой сосредоточенности Мидиан отказывался понимать. Тело антенны обладало необыкновенной плотностью. Мощность его работы должна была значительно превзойти все, что он видел на астрономических базах. Но его товарищей привлекло совсем не это, а узкий, загаженный сажей боковой проход, сообщающийся одним концом с корпусом замурованного устройства, другим концом выходящий наружу.

– Надо прочистить, – сказал биолог.

– Дай-ка сюда, – профессор взял металлический ключ и с его помощью выгреб из дырки некоторое количество сажи.

– Осторожнее, – волновался Бахаут, – не сломай.

Эф орудовал железкой внутри плиты, а Мидиан не мог понять и не решался спросить, зачем двум солидным ученым нужно ковырять отверстие в божьей могиле, вместо того чтобы делать замер и думать, каким образом сдвинуть глыбу с места. Нервным жестом Бахаут отогнал астронома от монитора локатора.

– Ну что? – спросил он.

– Как будто подходит.

– Вставляй.

– Я сам знаю, когда вставлять и куда вставлять.

Ладо, ежась от страха, стоял у выхода из пещеры.

– Может быть, ты мне объяснишь, что они делают? – подошел к нему Мидиан.

– Открывают "молнию", – ответил мальчик с присущей ему ясностью мысли, – по твоему проекту. Дядя Мидиан, если антенна сдвинется, со следующим ураганом сюда придут манустралы.

Скрип камня заставил Мидиана обернуться. Ключ вошел до упора, и плита, которую не в состоянии была бы сдвинуть руками бригада камнетесов, соскользнула сама. Профессор лег грудью, чтобы удержать ее от беспорядочного вращения.

– Так какой, – прокричал он, – по вашему расчету, должен быть угол? Вы в состояний соображать, Мидиан? Или вашу ученую голову можно использовать для тарана?

– У вас сегодня удачный день, – добавил Бахаут. – Может быть, самый удачный в году, может быть, в жизнь.

Мидиан с трудом соображал, в чем заключается его необыкновенная удача. "Молния" по-прежнему залегала на глубине и казалась чужой и далекой. Однажды ему приснилась навигаторская кабина с незнакомой системой пультов. Ему приснилось, что он летел на сияющем шаре низко над грунтом, едва не цепляя лучевой оболочкой волны песка, и очень опасался, что внезапный перепад гравитации приведет его проект к катастрофе. Он проснулся в отчаянии от того, что не способен задать безопасную высоту. Но все эти мечты находились так далеко от нынешнего состояния дел, что ключ Папы Ло едва не сыграл роковую шутку: он был готов к подвигу потом, когда-нибудь, дойдя до него сквозь немыслимые испытания. Он был человеком, созданным для борьбы, рассчитанным на преодоление проблем. Именно таким создала его природа. Обстоятельства же обескураживали, поднося готовые решения.

Следующий ураган подвел его вплотную к черте. Отсюда он должен был попасть в корабль богов и сделать то, чем хвастался и о чем в глубине души лишь робко мечтал. Но воинствующая натура не позволяла ему просить об отсрочке. Он олицетворял собой монстра перед схваткой за мировое господство и на все вопросы отвечал категорически оптимистично.

– Запомните, друг мой, – говорил Бахаут, – что бы ни случилось, место встречи будет прежним – янтарный коридор над каморкой Ло. Даже если время отбросит вас в первобытную эпоху – оставьте для нас с профессором сообщение в этой координате.

– И не побрезгуйте макнуть его в смолу, – добавил Эф. – Но, заметив нарочито уверенный взгляд Мидиана, потерял желание острить. – Все будет хорошо, друг мой. Поверьте моему пророческому языку. На этот раз вы рискуете меньше, чем гуляя в одиночку по пустыне. Не удастся сейчас, кто нам мешает еще раз попробовать?

– Вряд ли Ладо решится вести меня снова, – сказал Мидиан, и его слишком уверенный взгляд переместился на бледного от страха мальчишку.

Маленькая "мадиста" молча вытерпела время до начала урагана. Даже когда первое кольцо на глазах пришельцев свернуло в дугу прямой туннель, он только крепче взял Мидиана за перчатку скафандра. С первым шагом их унесло на глубину, которую коллега Бахаут методом ручного бурения преодолевал неделю. Вскоре Мидиан стал беспокоиться о своих товарищах, оставшихся наверху. Камни скрежетали над головой астронома вместо мерцающих звезд. Плиты под ногами шевелились, словно путь лежал по хребту спящего чудовища. Стихия зверствовала с необычайным вдохновением. Эту неприятность Мидиан предусмотрел. Переняв манеру Бахаута, он предусмотрел все, даже промах, способный выбросить их с Ладо в открытый космос.

– Я с тобой в "молнию" не войду, – предупредил Ладо.

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, но в "молнию" не пойду.

– Если будешь метко целиться, ничего не случится. Помнишь, о чем говорил Папа Ло? Чуть выше середины центральной плоскости...

– Ты же не знаешь ее изнутри. Что если мы сгорим?

– Знаю, когда-то давно я летал на таких...

– Все равно отпусти. Я пойду сам.

Мидиан еще крепче сжал его мягкую ладошку.

– Скажи мне, детеныш мадисты, сколько времени ты можешь продержаться без воздуха?

– Не знаю, – ответил детеныш.

– Значит, иди и не дергайся.

– Отпусти его, – отозвался в наушнике профессор. – Если проводник просит не держать его за руку, надо слушать.

– Чем вы занимаетесь, профессор?

– Волнуемся за вас.

В динамике послышалась возня и нечленораздельное выражение Бахаута, который пытался отнять у товарища единственный микрофон связи, но, по всей видимости, встретил ожесточенное сопротивление. Затем наушник отключился. Мидиан полез в панель, но не успел нащупать блок настройки, как маска шлема уперлась в стену и надавила ободом на челюсть, которая совсем было зажила. Испуг заставил Мидиан забыть об осторожности и ощупать стену рукой. "Пропало дело", – решил он. Стена не была похожа на камень.

– Ладо, что это? – сняв обе перчатки, Мидиан на ощупь пошел вдоль неожиданно возникшего препятствия. Описав полный круг, он вернулся к мальчику, присевшему на корточки. Темнота казалась погуще, чем в коридорах могильника. Даже в маске Мидиан не видел решительно ничего. Лишь высокий и ровный купол склепа, чем-то напоминающий его пустую навигаторскую, и еще Ладо, закрывающего лицо руками. – Ладо, дорогой мой, у нас получилось. Не бойся. Не смей бояться теперь. Настоящая мадиста не должна бояться.

Открыв шлем, он понял причину испуга. В отсеке совершенно отсутствовал воздух, газовая смесь была столь плотной, что компенсировала чудовищную гравитацию центрального диска. Вытянув кислородную трубку, он попытался прижать ее к носу мальчика, но маленький абориген не позволил к себе прикоснуться.

– Не оставляй меня здесь, дядя Мидиан.

– Что ты придумал? Я не собирался тебя оставлять.

Глядя на прибор химического анализа, Мидиан не верил глазам. Состав газа менялся ежесекундно. Гравитация уменьшалась. Очень скоро этой смесью можно было без опасения дышать. "Остроумно, – подумал Мидиан, – герметизировать отсек, снабдив его способностью рефлекторно подбирать микроклимат под посетителя. Или боги дышали тем же воздухом?.."

– Потерпи немножко, сейчас мы выйдем отсюда.

Стена была пуста. Мидиан обошел по кругу еще и еще раз в надежде обнаружить хоть малейшую шероховатость, похожую на потаенную кнопку пульта. Все было мертвецки однообразным. Гравитация опять усилилась и вертикальная тактика разведки, уступила место горизонтальной. Пол оказался столь же безупречно гладким, лишь в центре возвышалась едва заметная дискообразная ступень. "Чтоб мне здесь сдохнуть, – подумал Мидиан, – если это не лифт".

– Во имя всех альбианских богов! – раздались в наушнике истошные вопли Бахаута. – Мидиан! Ответьте хоть что-нибудь!

– Сейчас отвечу, – утешил его Мидиан, пытаясь сдвинуть диск, – сейчас, подождите секунду.

Не находя понимания в божьей технике, он вспотел, почувствовал приступ дурноты и вдохнул полные легкие воздуха из открытого шланга.

– Мидиан, друг мой, ты слышишь меня? – кричал Эф.

– Слышу, слышу... – ворчал астроном.

– Где ты, голубчик?

– Здесь я... Где же мне еще быть?

Диск стоял насмерть. Применив все известные цивилизованные приемы отмычки люков, Мидиан приступил к варварским и стукнул по диску кулаком. Розовый свет метнулся в стороны, осветив отсек рассеянным туманом. Испуганные глаза Ладо сверкнули черными звездами и снова погасли в темноте.

– Мидиан! – разрывался наушник. – Что произошло? Вы в состоянии контролировать ситуацию?

Осторожно, обеими ногами Мидиан встал на поверхность диска. Туман обволок его лучевым цилиндром, и пришелец увидел то, чего не мог себе представить даже в самых смелых фантазиях. Он увидел "молнию" богов изнутри, увидел вокруг нее заполненное светом пространство туннелей. Он разглядел сквозь свет знакомые переходы и гроты, пещеры и озера, реки, омывающие заросли сталактитов. Он увидел гигантский кратер библиотеки, воронки затухающих колец и своих товарищей. Все это было нарисовано живой картиной, словно луч локатора развернулся вокруг него. В паутине туннелей он отыскал антенну и проследил свой недавний путь. Он обнаружил, что Эф с Бахаутом побежали в сторону библиотеки. Чем дольше он сопровождал их взглядом, тем шире расползалась проекция на цилиндрический экран. "Еще одна хорошая идея, – подумал он, – регулировать приближение с панорамы при помощи зрачка. Это помогло бы убрать с пульта лишний килограмм технического хлама". Панорама проекции его товарищей была такой ясной и близкой, словно он бежал вслед за ними, казалось, их можно было потрогать рукой, что он немедленно сделал.

От неожиданности Бахаут чуть не упал на впереди бегущего Эфа.

– Что за шутки, Мидиан? – напуганный биолог рассматривал стоящего за спиной человека в фиолетовых лучах, восходящих к своду пещерного потолка.

Эф с трудом затормозил и отказался поверить глазам.

– Проекция? – предположил он. Но Мидиан был ошарашен не меньше. Чтобы убедиться в реальности происходящего, он сошел с диска. Свет погас. На полу лежал неприметный безжизненный предмет, на который он, может статься, никогда бы не обратил внимание. Товарищи обступили его, но не решились удостовериться в очевидной мистике происходящего.

– Мне надо вернуться за Ладо, – сказал Мидиан, встал на диск и отыскал на панораме сердцевину "молнии".

В истерике мальчик бросился к нему и прижался щекой к холодной оболочке скафандра.

– Я не мадиста! – закричал он.

Мидиан с трудом оторвал его от штанины, чтобы взять на руки.

– Я не мадиста, дядя Мидиан!

– Все хорошо, успокойся. Мы возвращаемся домой. Все кончилось. Кончилось хорошо.

Его слезы Мидиан чувствовал на защитном покрытии, словно на голой коже, и гладил рукой кучерявые волосы.

– Я не мадиста, – рыдал Ладо, прижимаясь к пришельцу. – Честное слово, дядя Мидиан, не мадиста.

– Знаю, прости меня, я сам не ожидал, что так выйдет. Зато теперь мы очень быстро попадем домой, нам не придется ждать нового урагана. Ты закроешь глаза, сосчитаешь до трех и увидишь, что оказался дома.

Мальчик всхлипнул и оторвался от плеча, но, увидев стены янтарного коридора, не торопился спускаться с рук пришельца. Его диски-игрушки были разложены вокруг. Среди них погасшая лифтовая платформа выделялась разве что размером и ровными плоскостями.

– Узнаешь, где мы?

Мальчик неуверенно ступил на пол. Лишь взяв в руки янтарь, стал понемногу привыкать к неожиданной смене обстановки.

– Помнишь, как ты подсунул мне такую штуку? Ты знал, что я открою текст и начну искать корабль.

Ладо улыбнулся.

– Зачем вы с Эсвиком затеяли этот спектакль? Почему нельзя было подойти и сказать, что там-то и там-то лежит то-то и то-то. Что вам до зарезу нужен навигатор.

Всхлипнув, Ладо улыбнулся еще раз. Мидиан опустился на корточки рядом с ним.

– Скажи мне, мальчик, много ли ты разбросал по пустыне этих рукописей?

Мальчик кивнул.

– В каждый ураган ты выходил с новой наживкой для пришельца?

Он кивнул еще раз.

– А что бы ты делал, когда они кончились?

– Не знаю. Я не был уверен, что это именно ты...

– А теперь убедился?

– Да, ты ведь нашел ее.

– Найти "молнию" мог любой.

– Нет, – Ладо снова заплакал, – только тот, кто нашел.

– Ну, перестань реветь. Ты же знаешь, что я помогу. Ты знал это сразу, прежде чем подбил мне корабль. Скажи, Ладо, только откровенно, как ты вычислил, что внешний генератор – единственное уязвимое место в моей машине?

– Мы перепробовали все, – покаялся Ладо, – оно само нашлось.

– То есть, как... перепробовали...

– Папе Ло нужна помощь, – прохлюпал мальчик.

Только тогда пришелец заметил тощую фигуру Папы Ло, маячащую над порогом. Почерневший, как ствол гнилой древесины, с гордо посаженным черепом на узкой шее, он стоял в двух шагах, держась за дверные опоры. Его выдающийся кадык нервно ходил вверх вниз, не обещая пришельцу ничего приятного. Медленно, чтобы не сдуть призрак, Мидиан встал на ноги.

– Сейчас я приведу сюда Эфа.

– Стоять! – произнес Папаша, и это было единственное слово, которое Мидиан понял сразу без перевода. Вернее, почувствовал цепенящей судорогой мышц. – Я знаю все! – Папа Ло приблизил к пришельцу свои диковинные глаза, словно собирался заглянуть в душу. – Мне все известно. Ты должен поднять ее, сынок. Ты представить себе не можешь, что теперь в твоих руках. Не знаю как, но тебе придется это сделать. Только "молния" может привести тебя к богам, и тогда ты отомстишь за всех нас.

– Я не совсем понимаю...

– Ты найдешь богов, потому что должен сделать это. Все на свете теперь зависит от тебя. И жизнь и смерть. И бытие и забвение. Ты отправишься к ним, потому что никто, кроме тебя, не способен сдвинуть с места корабль. Ты скажешь, что их варварское безумство дало плоды. Отомстишь за всех, кого мы любили. За пустоту и одиночество во Вселенной, которую они уничтожили в угоду своему честолюбию.

– Дело в том, что я не очень...

– Навигаторские команды универсальны, дитя мое. Ты знал их до своего рождения. Ты не забудешь их после смерти. "Молния" управляется Языком Ареала. Здесь его не знает никто, но ты обязательно что-нибудь придумай. Главное, пойми, кроме тебя, нам надеяться не на кого.

Папаша Ло уже подобрался вплотную к пришельцу и каждое новое слово сопровождал ударом ладони по оболочке скафандра. Мидиан не понял ничего, но скрытым чувством оценил размеры возлагаемой на него ответственности. Ладо пытался переводить, но его эмоциональные реплики, вперемежку с соплями и несуразными жестами, запутали пришельца еще больше.

– Все-таки я приведу переводчика, – настаивал Мидиан, и Папа, казалось, осознал необходимость такого поступка. Но, встав на диск, Мидиан не сразу решился отправиться в путь. Вокруг амфитеатра библиотеки, словно на границе закрытой зоны, толпились полчища альбианских существ. Повылезав из нор и укрытий, они образовали сплошное живое кольцо диаметром в сотни километров. Они стояли большей частью молча и неподвижно, словно ждали чего-то, к ним подтягивались новые обитатели подземелья. Кольцо расширялось и уплотнялось. Молчание приобретало оттенок зловещего торжества, странного и жутковатого на фоне окаменелых останков цивилизации.

– Я сейчас вернусь, – пообещал Мидиан и исчез, озарив коридор фиолетовой вспышкой.

УЧЕБНИК

ТЕОРИЯ АНТИГРАВИТАНТОВ

Аркарная гипотетика

Еще одна теория самоконтроля. На этот раз заключительная, поскольку дает возможность в полной мере осмыслить общую концепцию АГ! Ее авторство принадлежит орканейтралам. В теории АГ! эта концепция была признана базовой, поскольку сумела нагромоздить себя поверх классической мировоззренческой основы "аллалиумного" мироздания.

Вот он, аллалиум, во всем своем бесподобии. Вторая философская фигура. Универсальная модель физического пространства. Орканейтралы лишь деликатно добавили ей символические пунктирные линии, расходящиеся от центра. Некие оркариумные, "манустральные" опоры, позволяющие фиксировать Уровни. После этого они вычленили участок аллалиума и разрисовали его сообразно своим понятиям. Жирными вертикальными линиями здесь обозначены Уровни пространства с пунктирами возможных производных функций. Жирный горизонтальный пунктир – это оркариумные распорки. В схему вошли два новых термина: АВ – арка-вертикаль и МП – манустра-параллель (в просторечье – мадистогенное проявление, задающее временной масштаб бытия.)

Термин "аркар" (арка-) в учебнике употреблен впервые и требует разъяснений. В дословном переводе это слово означает "под крышей", "под защитой". Разумеется, слово имеет самое аритаборское происхождение, поскольку его основа присутствует в самом названии "Аритабор". В Языке Ареала слово "арка" употребляется в качестве синонима к термину Уровень пространства. В русском языке еще лучше. Арка она и есть арка. Если не выпрямлять аллалиумные круги, она и смотрится как элемент помпезной архитектуры.

В теории АГ! в связи с этим имеются два принципиальных термина: аркарный и манустральный диапазоны. Первый, фактически символизирует АВ! – временной симулятор и означает возможность движения в диапазоне "прошлое – будущее". Второй, соответственно, симулятор пространства, где временная привязка значения не имеет. То есть то же самое, что долго и утомительно разъяснялось в предыдущих главах, только зеркально наоборот. Именно к такому положению вещей следует привыкать как можно быстрее каждому, кто заинтересован разобраться в теории.

Имеет значение еще и то, что АВ и МП находятся в зеркальной антитезе другу к другу не только философски, но и практически. Если АВ работает с пространством, отражающим временной масштаб, то МП можно назвать сплошным временным потоком, отражающим структуру пространства. И манустральным функциям, изображенным на рисунке 2 произвольными линиями, не всегда было позволено блуждать. Первоначально они рассматривались как некие производные манустральных "меридианов" и аккуратно соблюдали горизонтальное (в схеме) положение. Но классическая "решетка" вышла из моды. Классика – не значит истина, и базовая теория, приводимая здесь без убедительных доказательств, тоже не претендует на абсолют. Отдельные теоретики до сих пор уверены в том, что функции манустрала соблюдают строгий перпендикуляр относительно арка-вертикали. Их не способна убедить даже неоднократно пойманная одна и та же "манустра". Иные представители научного авангарда выбились из сил, доказывая, что f(М) хаотична по природе. Что делаем? Рубим посередине и попадаем в цель: функции манустрала действительно имеют выраженную тенденцию к горизонтали и в динамическом потоке идут параллельно МП. Но бывает, что разворачиваются, загибают петли, завязываются на узел и сворачиваются в крендель. Разумеется, для маневров подобного рода должна быть причина. Разумеется, такая причина есть.

В теории АГ! все эти науки находятся в состоянии гипотетики – бледной тараканьей возни над проблемой арка-манустрального самоконтроля. Но в перспективе они могут стать критическим барьером, общим для всех уровней цивилизации.

Достоверно неизвестно, от чего образуются функции манустрала. Есть масса гипотез. Например:

– критически близкое схождение пространственных Уровней сжимает в петлю участок манустральной параллели. Можно допустить, что эта петля способна оторваться и продолжить самостоятельную карьеру;

– то же самое критически близкое схождение МП – зеркальная аналогия;

– случалось, агравиталисты убеждали общественность в том, что манустральной параллели присуще периодическое расслоение. Обычно их бдительные оппоненты доказывали, что это полная чушь;

– самое емкое, на мой взгляд, обоснование предложили сами орканейтралы. По их версии, f(М) обязаны своим происхождением сворачиванию пространственных Уровней. От этого процесса, вполне логично, высвобождаются целые участки МП, оказываются, извините за выражение, в свободном полете. В критический момент они стабилизируют аллалиум, гася в нем цепную реакцию "иммунитета", а затем "отдыхают" до следующих неприятностей. Возможно, эта теория тоже могла бы оказаться классической, если б не одно компетентное мнение, живучее, как истинный маразм, что будто бы в нашей несчастной аллалиумной природе свертывание Уровней пока еще не происходило.

По всем признакам функция манустрала должна была бы значиться химерой, но фактурологи уже подняли панику. Они, руководствуясь своей теорией замкнутого цикла развития, предположили, что "бацилла" экстрамутагенеза в f(РВ) была занесена именно с манустрала, а гарвалистика, как физическое явление, хоть и создает условия для развития этой "бациллы", но отнюдь не несет в себе ее сущностных, генетических свойств.

Теоретики АГ! выслушали их аргументы и нашли способ проверить гипотезу. А именно: взять начало такого "цикла" и приглядеться к его пространственно-временной координате, не было ли там "импульсного коридора", не случались ли циклические провалы и не возникали ли посторонние объекты манустрального характера. Но фактурологи историю своей науки знали и, недобрым глазом поглядев в сторону Аритабора, поставили вопрос иначе: "Что если эта цивилизация вместе с манустральной веткой вошла в арка-вертикаль еще в доисторические времена и до сих пор не покинула Уровень?" Разумеется, понятно, что до бесконечности это продолжаться не будет, что рано или поздно она вынуждена будет вернуться на свободу. Что тогда будет с Ареалом?

"Сначала бог сотворил человека, – гласит древняя аритаборская мудрость, – затем позаботился о его будущем и лишь потом, в свободное время, сочинил прошлое". С той поры, как возможность f(РВ) нести в себе манустрал была воспринята серьезно, это изречение стало символом поиска решения проблемы. Можно, конечно, в порядке издевательства сказать, что, прежде чем искать решение, неплохо бы иметь саму проблему. Что, собственно, за ужасы придумали себе фактурологи? Но, как выяснилось, "замкнутым циклом" болела не одна история. Те же симптомы нашлись в технических областях. Где ни копни почву благодатной науки – сплошные кольца да спирали.

Агравиталисты, занимаясь проблемами арка-манустральных взаимодействий, допускали всякие неприятности, вплоть до деформации Уровня под давлением функции манустрала, до критического нарушения аллалиумного баланса. Но ничего подобного в расчетах не подтвердилось. Складывалось ощущение, что страхи и опасения беспочвенны, но тут же находились новые аргументы в пользу присутствия анонимного манустрала. И теоретики погружались в новые расчеты.

Допустим, функция манустрала так искусно вписалась в арка-вертикаль, что ее не распознать под покровительственной окраской. Что будет, когда она вырвется на волю? Самое безобидное, что может произойти, это полное информационное обнуление ЕИП (ИИП) с момента входа "манустры" и до ее отрыва. Гигантская брешь информатеки, которую природа заштопает, как сможет, бережно и надежно, только ничего похожего на тотальный архив цивилизации Ареала среди ее лоскутов не найдется. В худшем случае "манустра" вынесет с собой участок арка-вертикали. Организует ему циклический провал, и существа, канувшие в провале, должны будут срочно искать способ обходиться без Е-полей и, соответственно, без микрополярных включений. В таких условиях шанс будет только у орканейтралов. Шанс за себя немного побороться, прежде чем отдать концы.

С другой стороны, никто не знает, как долго продолжается этот противоестественный союз взаимоисключающих субъектов. Если речь идет о нескольких миллиардах лет – в масштабе Уровня эта величина ничтожна. А если зашкалило за макровеличины – потеря Уровня неизбежна. Снова возникает вопрос: по какой причине эта "манустра" могла зацепиться за Уровень? Агравиталисты лишь констатировали факт: образование точки дисгармонии в далеком прошлом ареала, но забыли пояснить, что точки дисгармонии на ровном месте не возникают. Теория АГ! еще не достигла такого развития, чтобы однозначно судить о реальном прошлом. Производные функции не дают однозначной картины тех далеких событий: чтобы использовать временной симулятор, надо хотя бы примерно представлять координату. Погрешность в данном случае может составлять триллиарды в сумасшедших степенях. Но ни одна из доминирующих цивилизаций Ареала пока еще не призналась в своей манустральной родословной. Ситуация предельно свинская, агравиталисты подозревают посредников. Те, в свою очередь, гоняют оппонентов по логическим тупикам. Кто из них более не прав, вопрос риторический. Но обе стороны прекрасно знакомы с первым основополагающим постулатом теории самоконтроля, который утверждает, что у самой глубокой лужи дерьма может не быть дна, но обязательно есть поверхность. В каком направлении двигаться? Вместе или порознь? У цивилизованных существ выбора нет.

Все, что смогли придумать гипотетики во спасение от предполагаемой катастрофы, это напрочь о ней забыть. И посвятить себя проблемам гораздо более возвышенным, нежели интеллектуальная дуэль с представителями древнейших цивилизаций. Этот спонтанный отход от дел произвел в Ареале сильное впечатление. Понятно, что "бодаться" с посредниками – дело неблагодарное, но проблема стоила того, чтобы ее хотя бы иметь в виду. Что произошло на самом деле, не знаю. Только из этого древнего клубка противоречий со временем выбрался на свет один из самых чудовищных вопросов самоконтроля: стоим ли мы того, чтобы спасать себя от приближающегося апокалипсиса? Осмысление разницы между апогеем развития и апогеем бытия надолго увлекло теоретиков, заставило их приобщиться к мысли, что понимание конца света изнутри есть еще один критический барьер. Не преодолев его, нет смысла мечтать о будущем. Все будет зависеть от решения последнего вопроса самоконтроля: что вторично – творение или апокалипсис? Решение заложено в генетике цивилизации, но на самом деле оно не имеет значения.

Глава 18

– Хочешь, я расскажу тебе историю? – предложил Ладо, устраиваясь на ступеньке рядом с Мидианом.

– Не хочу.

– Давным-давно Вселенную населяли боги. Они летали друг к другу на "молниях" по быстрым коридорам, говорили на своем языке, изучали науки...

– Я сказал, мне не до историй.

– Но однажды боги зажгли черную звезду, которая протянула лучи до края бездны. Вселенная исчезла, а вместе с ней...

– Ладо! В конце концов... Теперь не время выслушивать сказки.

Мальчик надулся.

– Это не сказка. Это история.

– Глупая история.

– Твоя история, дядя Мидиан.

– Вселенная не может исчезнуть. Это не привидение. Вселенная может стареть и менять форму. То, что ты называешь "ареалом", огромно. Ты не можешь представить его размеры. И я когда-то надеялся, что мы не одиноки, но чем дольше изучал пространство, тем больше понимал, что поиск может продолжаться вечно. Видишь ли, мальчик, черная звезда, которую боги "зажгли" на твоей планете, управляет временем, но она не может оживить наши фантазии о параллельных мирах.

– Прошлого и будущего не существует, – возразил Ладо. – Есть разные Вселенные. Это вы стареете и теряете форму, потому что подчиняетесь несуществующему времени. А его нет. Если б оно было, папа Ло наконец-то бы умер, а я состарился. Приведи мне хотя бы одно доказательство тому, что время есть.

– Пожалуйста. Мы наклонили антенну. И это было в прошлом. Мы сделали это для того, чтобы в будущем поднять корабль...

– Нет, нет... – спорил Ладо. – Все может измениться. Придут манустралы и заберут твою "молнию".

– Но лифтовая площадка у меня, и я не собираюсь ее отдавать.

– Манустралов это никогда не волнует. Все, что есть у тебя, есть и у них. Они закроют твою Вселенную и откроют свою.

– Этого я им не позволю.

– Манустралы не будут ждать позволения. Они никогда ничего не ждут.

– Посмотрим.

– Они прогонят тебя ото всюду.

– Тогда я буду жить на солнечной орбите, навещать тебя раз в году и отмечать в календаре каждый прожитый год.

– Не важно. Когда придут манустралы, они найдут тебя и там.

– Послушай, Ладо. Я не сильно обижу тебя, если скажу, что не боюсь манустралов?

– Манустралов боятся все. Просто ты еще с ними не познакомился. И, между прочим, каждый год, когда ты станешь меня навещать, календарь будет новый.

– И ты не вспомнишь меня?

– Я помню тебя дольше, чем живу. И никогда не смогу забыть. Как мне объяснить, чтобы ты понял: время на Альбе не идет из прошлого в будущее...

Мидиан приводил многие доказательства. Одно убедительнее другого, но мальчик расправлялся с ними одинаково ловко. В конце концов пришелец поймал себя на том, что сам не верит в ту ерунду, которая базируется на фундаменте его строго последовательного научного мировоззрения. Он испугался того, что мировоззрение перестает быть научным, а значит, его карьере приходит конец. Его потенциал исчерпан, поскольку он, закоренелый прагматик, утратил свойство доверять очевидным вещам. И если жизнь когда-нибудь начнется сначала, он с удовольствием посвятит ее сочинительству сказок для детей, которые, так же как Ладо, не обременяют себя пониманием сути, а верят в то, что кажется правдоподобным.

Истекали последние сутки до урагана. Не зная почему, Мидиан принимал их, как свой последний срок. Он просиживал часами в пустом отсеке. Его упрямый организм регулировал гравитацию и микроклимат, но голова так и не нашла способ обходиться без языка, которого не знал ни один альбианин. Он возвращался в свою пещеру подавленный и сосредоточивался на решении неразрешимых задач. Его покой то и дело нарушал Папа Ло, пролетая мимо в поисках одному ему доступных фантомов. Однажды это были несуществующие рукописи, в другой раз – отсутствующий коридор... Когда Папа напал на след манустрала, Мидиан увязался за ним, дабы взглянуть на это непотребное чудовище и убедиться в том, что на этой планете ему бояться некого. Но это был очередной обман чувств. Папа нервничал, даже Эфа он терял в подземельях, несмотря на то, что завладел микрофоном связи Мидиана и всегда имел возможность воспользоваться профессорским даром переводчика. Папа Ло крайне редко находил в себе желание формулировать мысль. Чаще всего мычал и махал руками. Папа Ло искал предметы, на которых мог остаться какой-нибудь графический знак, имеющий отношение к Языку Ареала. "Это самый сложный язык, – предупреждал он, – его смысловой архив не каждому дикарю будет ясен". Он находил лишь пустые камни.

Всякие мрачные мысли посещали голову Мидиана. Но среди них не было ни одной, имеющей отношение к навигации Ареала. Папа не мог догадываться о глубине стоящей перед ним проблемы, и Мидиан не видел смысла его огорчать. Команды навигации действительно могли оказаться универсальными, но требовали безукоризненной точности. Это значит, что перевод на Язык Ареала должен быть абсолютным. Переводы профессора, как правило, грешили вольностями, а планета не изобиловала артефактами той эпохи.

Надеясь на чудо, Мидиан пробовал вскрыть панель телепатическими приемами того же универсального пилотажа. Но устройство "молнии" отличалось от его корабля гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд. Безжизненная внутренность полусферы все меньше производила впечатление управляющего пульта. "Он самый, – успокаивал его Ло. – Клянусь, темное царство Босиафа". Самого Босиафа Папа фамильярно называл "Суф" и добавлял, что Суф ни разу не делился с ним секретами ремесла, что при появлении Суфа на пульте панель разворачивалась сама на полный диапазон. Сам же Ло, несчастный долгожитель, управлял в своей жизни только верблюжьей упряжкой. Папа Ло точно знал, что вскрытие панели на этой посудине зависит от допуска навигатора. Но Суф знал способ обмануть машину.

О богах старик вспоминал неохотно. Воспоминания о них, всех без исключения, вызывали у него приступ дистрофического головокружения. И, извлекая из памяти очередной персонаж "пантеона", Ло обязательно опирался на стенку. Великого Анголла – верховное божество – он вспоминал как "малыша Голли" и безмерно скорбел о том, что не уберег его в нежном возрасте от дурных влияний. Случалось, малыш Голли вскрывал панель на треть. А великий Фарей – покровитель ветров, которого Ло иначе как самоуверенным тупицей не величал, случалось, в ударе вскрывал на одну осьмушку, и этого вполне хватало, чтобы заложить программу полета. Остальные боги не вызывали в нем острых переживаний. Юлевана он звал Баю и презирал за чрезмерную хитрость. Прочие и вовсе не стоили того, чтобы помнить имена. Единственное существо, снискавшее Папино уважение, и то было богом наполовину. Это создание, как утверждал старик, из ничего слепило биосферу мертвой планеты и умыло руки. Но имени его, за давностью лет, вспомнить не мог. Альбиане звали сие божество Кисаритом. Так этот самый Кисарит, не имея никакого отношения к навигации, разворачивал пульт не хуже Суфа.

Никаких практических рекомендаций из Папиных речей Мидиан не извлек. Папа отвратительно относился ко всему, чего не понимал, и в технических науках силен не был. Ни в этой, ни в прошлой, ни в позапрошлой "Вселенной".

Странная возня творилась в библиотеке. Каждый проникший в нее альбианский абориген что-то искал или старался делать вид, что ищет, прекрасно понимая бесплодность усилий. Папа Ло лично размахнулся тощей пятерней на рыжую колоннаду первопоселенской эпохи, ушибся и ушел отлеживаться в свои покои. Со временем в библиотеку стали проникать слишком откровенные чудеса, и Мидиан, по примеру Ло, старался избегать шумных компаний. Но однажды, в последний день своих размышлений на ступени "янтарного" прохода, он наткнулся на существо совершенно немыслимой наружности. Упитанная зеленокожая рептилия с человеческой головой топала на него из темноты, сотрясая пол и задевая потолок роговыми наростами на макушке. Увидев замешательство Мидиана, рептилия остановилась, пригнула голову, чтобы разглядеть под шлемом глаза пришельца.

– Меня попросил Папа.

– Пожалуйста, пожалуйста, – ответил Мидиан и отступил, освобождая дорогу. Мимо него проволочился хвост с острой зазубриной, и Мидиан отступил еще дальше.

Существо ощупало рыжий камень колонны и, вскарабкавшись на нее, уперлось хвостом в пол, выдавив из зазубрины ядовитую лужицу. Оно прилипло к камню, обхватив его и скорчив натужную гримасу, завибрировало так, что крошка полетела с соседних стеллажей, а Мидиан, в свою очередь, немедленно отправился на поиски Ладо.

– Нет, это не манустрал, – огорчил его мальчик. – Это Чач, его пригласил Папа.

– Он уже вышел из ураган или еще не зашел?

– Чач – тамацип. Ему нечего делать в ураганах.

– Скажи своему брату по разуму, что если он развалит колонну, перекрытие потолка может не выдержать давление верхнего яруса.

Когда Ладо с Мидианом явились на место событий, было поздно. Рыжие плиты валялись на полу со щебнем и крошкой. Чач, насупившись, разгребал когтями свалку, извлекал слипшиеся пласты, разрывал их, грустно разглядывая темные пятна, которые когда-то были исписаны не иначе как символами Языка Ареала. От интеллектуальной работы Чач пыхтел и сопел. Утомившись однообразием, он полез на следующую колонну.

– Зря он надеется, – вздохнул Ладо.

– Скажи мне, мальчик, что, кроме времени, могло уничтожить ваши библиотеки?

– Как ты умеешь все вывернуть наизнанку, дядя Мидиан. Сам подумай, могут ли рукописи сохраняться там, где время теряет направления? Разве мы не сохранили бы все, находясь в его потоке?

– Как вы мне надоели, – рассердился Мидиан и, выбрав каменный пласт потемнее, пошел искать Эфа.

Профессор рассердил его еще больше.

– Мальчик прав, – сказал он, – время хранит, пространство разрушает. – И даже не взглянул на окаменелую рукопись.

– Кажется, в технопарке, по дороге сюда, вы утверждали обратное?

– Неужели?

– "Янтарный ковчег"! "Янтарный ковчег"! – передразнил профессора Мидиан. – Защита от времени, изволите ли понимать...

– Я такое говорил?

– Нет, не говорили. Вы неприлично громко орали это, нарушая общественный порядок.

На крики Мидиана прибежала парочка альбиан, задействованных на раскопки, и устроилась наблюдать.

– Известно ли вам, друг мой, что умный человек отличается от глупого способностью менять свои убеждения?

– Тем же самым лживый лицемер отличается от добросовестного ученого, – отвечал Мидиан. – Куда девалась информация, вписанная в эти книги? Если вы не способны ее восстановить, по крайней мере, объясните мне, где она?

– Вообще-то, – рассуждал профессор, – человеку свойственно с возрастом умнеть. Но, похоже, время покинуло не только планету, но и ваш рассудок...

– Профессор, ответьте, прошу вас! Здесь не место и не время выслушивать лекции. Или вы объясните, где найти информацию на Языке Ареала, или мы будем на тросах тащить "молнию" из подземелья до орбиты... пока не надорвемся.

– На тросах можно не успеть, – испугался Ладо. – Скоро начнется ураган, потом придут манустралы.

– Я с ними разберусь.

– Нет, ты не сможешь. Они не позволят тебе забрать "молнию".

– Запомни, Ладо! – вышел из себя Мидиан. – Запомните все! "Молнию" я не отдам даже самому Босиафу! Во всей Вселенной не найдется твари, способной забрать у меня корабль.

Ладо умоляюще посмотрел на профессора.

– Дядя Эф, я уже не могу...

Профессор размахнулся рыжим осколком рукописи и разбил его о каменный пол.

– И я уже не могу! – закричал он. – Информация с вашей пустой головы стирается лучше, чем с этих булыжников. Как вы собираетесь воевать с манустральной тварью, если не способны удержать в памяти даже внешность аркара? Вы знаете, что за ураган начнется, когда они действительно придут?

– Не придут, – возразил Мидиан, – мы отодвинули антенну точно на место.

– Придут. Папа полон решимости отправить вас в Ареал. Все еще только начинается! Он не только перевернет антенну, но еще и установит ее так, чтоб очистить вам мозги от всякой дури.

– Тогда пусть Папа объяснит, как мне вести корабль с "чистыми" мозгами?

– Каким-то образом до сих пор вам это удавалось!

– Ах, вот как! – обиделся Мидиан. – Интересно было наконец-то узнать ваше истинное мнение обо мне.

– Вы еще не узнали моего мнения о тех, кто допустил вас к навигации.

– Может быть, вы сами желаете попробовать? Раз в жизни, профессор, возьмитесь за какой-нибудь рычаг!..

– Боюсь, именно это мне придется сделать.

На шум стали собираться зрители. Из дыры в потолке свесились усы Макролиуса. Даже Чач, проходя мимо, не отказал себе в удовольствии занять место в партере. При этом его морда зависла точно над ареной событий. Эсвик-Эсвик выбежал на зрелище и встал скамейкой за спиной профессора. Папа Ло пытался прогнать зевак, но от этого их становилось только больше. Можно было подумать, что на Альбе нет более интересного зрелища, чем склока двух пришельцев.

– Когда вы, наконец, сделаете над собой усилие и сформируете элементарные навигационные команды, – выступал Эф, – вместо того чтобы совать шлем в каждую трещину.

– Чем я, по-вашему, занят все это время?

– По-моему, вы все не можете наиграться с лифтом.

– Вы думаете, расшифровать управляющую программу проще, чем баролианскую письменность? – кричал Мидиан, в то время как Ло тщетно пытался подсунуть под него дисковую площадку. – Вы думаете, что стоять за пультом проще, чем за кафедрой? Какую бы ахинею вы ни изобразили на экране, влюбленные студенты будут от вас без ума. А я должен думать над каждым символом, потому что отвечаю за ваши жизни и не имею права ошибиться.

– Потому что боитесь признаться в том, что не способны делать самостоятельные полетные программы и завидуете мне...

Толпа наблюдателей набилась в помещение невероятно плотно. Те, кому не хватило места, припадали ушами к стенам смежных помещений. Все, кто по просьбе Папы Ло работал на "растряске" библиотеки, уже были здесь. Здесь внаглую находились даже те, кто проник без разрешения. Последним, кто уплотнил своим телом толпу, оказался Бахаут. Местные аборигены не сразу признали в нем пришельца и неохотно пропускали вперед, но биолог был решительно настойчив. Половину пути он преодолел по спине кого-то из родственников Чача, далее проследовал на четвереньках по головам и опустился на пол между Эфом и Мидианом.

– Молчать! – скомандовал он. – Не сметь без моей команды открывать рот.

Мидиан вспыхнул гневом и уже готов был лезть в драку, но челюсть словно судорогой свело раньше, чем она успела закрыться. А вслед за ней одеревенело и все остальное.

– Какой срам! – воскликнул биолог. – Какой неслыханный, несусветный позор! – и поднял руки, обращаясь к толпе, словно это была студенческая компания, забредшая на грядки с посевом. – Сейчас мы все, аккуратно и осторожно, разойдемся. Сначала те, кто стоит в проходах, затем...

Так и не сумев сомкнуть челюсти, профессор с Мидианом молча наблюдали, как аборигены выстраивались у дверей и поочередно уходили прочь. Папа Ло и тот занял очередь на выход, но вовремя спохватился.

– Ты, – указал Бахаут на Ладо, – сейчас объяснишь мне, в чем возникла проблема. И пока я ее решаю, никто не произнесет ни звука.

Мальчик объяснял обстоятельно, полушепотом и очень беспокоился, что Бахауту, с которым почти не общался прежде, придется долго рассказывать, почему для них нежелателен контакт с манустралами. На удивление, биолог разобрался в обстоятельствах скандала раньше, чем Ладо закончил монолог.

– То есть ты хочешь сказать, что "молнию" надо поднимать в кольце ближайшего урагана.

– Тогда вы будете невидимы для них. Манустралы придут с другой стороны кольца.

– Точно так же мы должны вернуться?

– Только в кольцо. Когда-нибудь папа Ло найдет Ареал. Вы отправитесь к богам и скажете, что он устал... Чтобы они его отпустили.

– А потом вернемся снова через кольцо...

– Да, если захотите. Вы можете выбрать себе любую Вселенную. Можете найти свою... Но папа Ло думает, что в Ареале вам понравится, что боги вас не отпустят.

– Мне бы очень понравилось, – признался Бахаут, – если б один из этих скандалистов поднял "молнию". Хоть через кольцо, хоть мимо кольца. Меня бы устроила любая осмысленная попытка это сделать.

Установив на площадку лифта ошалевшего Мидиана, Бахаут не спеша выбрал цель на панорамной разметке.

– А ты куда лезешь? – прикрикнул он на профессора. – И так тесно.

Но профессор с площадки не слез и звука не проронил. На пульте "молнии" он первым сошел со ступени и начал расхаживать по кругу, демонстративно презирая товарищей.

– Не волнуйтесь, – настраивал Бахаут заторможенного навигатора, – расслабьтесь и подумайте о том, что в худшем случае лифт нас вынесет на безопасное расстояние.

– Не вынесет, – огрызнулся Эф, – эта штука с базы. Значит, имеет планетарный радиус действия.

– В самом худшем случае, – продолжал Бахаут, – мы быстро отыщем вашу машину и переждем ураган на орбите.

– Не отыщем, – ехидничал Эф, – она осталась в другой Вселенной. Вместе с лагерем и всем вашим скарбом.

– Когда мне понадобится консультация эфолога, я непременно дам знать.

Профессор злорадно усмехнулся.

– Сами придумали вертеть антенну. Я вас этому не учил.

– Я тебя еще раз предостерегаю: не надо мне портить настроение перед ураганом. – Биолог повернул Мидиана панелью скафандра к розовым лучам и взглянул на разметку хронометра. – По крайней мере, два часа придержи себя за язык. Кажется, в библиотеке развалили новую стенку и очень активно ее растаскивают. И Ло там... Пойду взгляну. А вы можете подраться, пока никто не видит.

Как только лифтовый столб унес Бахаута из отсека, Мидиан отыскал в темноте разгуливающего профессора.

– Короче говоря, так... профессор. – Сказал он. – Если они найдут образец Языка и ваш перевод сработает, я клянусь, что в жизни не скажу слова поперек. И в придачу уступлю костюм Бахаута. Если они не найдут Язык, я буду делать и говорить то, что считаю нужным, даже если это вам не понравится. Но если они найдут Язык, а вы не сможете адекватно изложить на нем команды навигатора, я возьму вас за горло и буду душить, пока собственными глазами не увижу, как ваше тело покинет ядовитый фантом омерзительной эфологической дури, отравляющей рассудок юным питомцам Пампирона.

– Ха! – сказал профессор, что означало: "Не тебе, молокососу, распоряжаться содержимым моего тела".

Бахаут вернулся и застал переговоры на том же уровне взаимопонимания, но с меньшим накалом страстей.

– Ничего они не нашли, – сообщил он, – однако ураган начинается раньше, чем я думал. И, надо вам сказать, неплохо начинается. Что-то мы все же не предусмотрели с этой антенной авантюрой. Не припомните, Мидиан, на ваших платформах не случалось так, что антенна сбивалась сама?

– Она требует очень тонкой настройки, – ответил астроном. – Ею занимались специально обученные люди с экстрасенсорным чутьем. Операторы прозвали их манусами. – От неожиданности Мидиан поперхнулся. – Манусы. Думаю, где я слышал это слово?

– Что-то мне не нравятся ваши провалы памяти... – признался Бахаут. – И что, с этими манусами легко можно было договориться?

– Это не входило в мои обязанности. – Ответил Мидиан. – Понятия не имею.

– Вот что я придумал, друзья мои. – Бахаут подвел Эфа с Мидианом к панораме площадки. – Эти твари сначала полезут в могильник. Мы должны увидеть их раньше, чем они нас, а потом уже думать, как действовать. – Вступив на площадку, Бахаут повел пальцем вдоль черной петли аркарного коридора. – Знать бы еще, откуда они берутся. Ну и ураган! – удивился он. – Лучше отсюда не высовываться. – Внезапно лицо биолога вытянулось и застыло каменной маской. – Нет, с этими...договариваться бесполезно.

Мидиан вскочил на площадку и вгляделся в черный туннель. В направлении могильника, колонной друг за дружкой, маршировали трое пришельцев, в одном из которых он узнал себя, в другом – биолога, в третьем – очаровательного профессора в набедренном украшении, маскирующем его мужское достоинство.

– О, боги! Только не это... – прошептал Мидиан.

По каждому аркарному коридору мелкими партиями выдвигались троицы пришельского вида. Одна другой шустрее. Очень скоро сосчитать их количество стало невозможно. Они лезли ото всюду, стремились только в могильник, и замыкающий субъект в набедренном "бикини" нагло крутил на указательном пальце здоровый металлический ключ.

– О, боги! О, боги! – запричитал Бахаут. – Это именно те ребята, от которых надо держаться подальше. – И, вытолкнув из лифта Мидиана, стал трясти его за плечи. – Давайте же убираться отсюда! Сделайте же хоть что-нибудь. Вы же видите, что происходит. Какая там у вас первая команда? Я сам буду переводить. Только не молчите.

– Поворот корпуса по вертикальной оси до точки опоры.

– Как вы сказали?

– Я сказал, поворот к стартовой позиции.

– Успокоился бы ты, – вмешался Эф.

– Поворот по вертикальной оси до точки опоры, – безнадежно повторил Мидиан. – Диск на старт.

– Что вы имеете в виду, когда говорите "диск"? – спросил профессор. И Мидиан постучал по полу.

– Силовой контур запуска двигателя должен опоясывать центральный диск. Это оптимальное расположение, профессор. Иначе не бывает.

– Хорошо, извольте! – он произнес фразу, из которой Мидиан не понял ничего, но поверхность полусферы, покрывающей отсек, посветлела и окрасилась туманными разводами.

– Давайте же, – торопил Бахаут.

– Повторите это еще раз, – попросил Мидиан, – и еще: "автоконтроль пусковых систем", "пауза контроля", "балансир на вертикальную разметку", "пуск базового ускорителя".

Профессор перевел и выжидающе посмотрел на навигатора.

– "Погасить контур". "Аварийная защита на максимум". "Вращение на три четверти". "Стабилизатор радиальный". Ну... терять нечего, "старт".

– Эта зараза на оболочке гаснет, – сообщил Бахаут, – но ничего не движется. И никакого давления на камень. Может, еще раз?

– Еще раз: "проверка силовой защиты", "вращение на три четверти", "старт".

Серые разводы поплыли по кругу полусферы. Биолог затаил дыхание, видя, как грунт с макушки "молнии" бесшумно скользит вниз, рассыпается и расплющивается. Планетарная кора сжимается под напором, расползается вокруг глубокими трещинами.

– Что дальше? – спросил профессор.

– Притормозите ее, – советовал Бахаут, – иначе проскочим мимо кольца.

– "Вращение контура на две четверти", – распорядился Мидиан, – А вы, Бахаут, смотрите, как меняется скорость.

Замедление было очевидно, даже на панораме полусферы.

– Корпус вращается против ураганного кольца. Вы можете "положить ее набок"?

– "Пол-оборота контура по горизонтальной оси", – сказал Мидиан и дождался, пока Эф повторил команду. Над полусферой обозначилась шахта. Корабль медленно оседал на дно. Вверх полетели куски грунта.

– Она перевернулась! – воскликнул Бахаут.

– Так и должно быть, – успокоил его Мидиан. – Какая вам разница? Кружится голова?

Песок облепил оболочку и облаком поднялся вверх, белея на ослепительном сиянии обшивки. Над ним возник взъерошенный шар планеты в клочьях песочного тумана.

– Если не секрет, – спросил Мидиан, – профессор, как вы это сделали?

– Не преувеличивайте моей заслуги, молодой человек.

– И все-таки. Что за язык? Сто лет буду думать – не пойму, как оно сработало?

– Это мой язык. Я его придумал для своей науки и преподаю на нем. А вы, дорогие коллеги, начиная с сегодняшнего дня будете изучать его под моим руководством. Если понадобится – сто... Если понадобится – тысячу лет.

© И. Ванка

•   шестая тетрадь

дом на спящем вулкане