звезда в подвале
Крик петуха спугнул воспоминания и вернул Фрейзера к действительности. Светало. Ночная темнота, рассеиваясь, отступала, и на кусте сирени за окном уже можно было разглядеть отдельные листья. Через два часа наступит время "Ч", которое Фрейзер сам определил для себя, как время начала эксперимента. Медленно поднявшись из-за стола, он подошел к двери, нехотя нащупал выключатель и включил свет. Именно сейчас вдруг потянуло в сон. Пришлось сунуть голову под струю холодной воды из-под крана. Вернувшись за стол и бросив в чашку с кофе четыре кусочка сахара, вдвое больше обычного, Фрейзер закурил. Да, в эту ночь, проведенную в темноте за кухонным столом, вспомнилось все, с чего начиналась его работа, за которую он прослыл ненормальным, и в которой сегодня, возможно, будет поставлена точка, хотя очень хотелось, чтобы вышла запятая, или многоточие...
А началось все пятнадцать лет назад, на втором курсе университета. Учился Фрейзер не ахти как, склонности к наукам не проявлял и частенько мучился вопросом: зачем он вообще поступил на этот физический факультет. Перевернули все, и не только в обучении, но и в его жизни, ламинарные и турбулентные течения. Первый интерес появился у Фрейзера к этой проблеме на лекции, которую читал профессор Бергольский. Легкое удивление вызвали у Фрейзера выделенные профессором в монотонном речитативе намеренным акцентом слова о том, что поток жидкости может быть слоистым, причем при определенных условиях слои жидкости скользят относительно друг друга, не перемешиваясь. Такое течение жидкости с неперемешивающимися слоями было названо ламинарным. Но, четко, с расстановкой, явно усиливая акцент, профессор продолжил: если изменить скорость течения или его поперечный размер, слои начнут перемешиваться, образуя турбулентное течение. Обычно Фрейзер на лекциях все тупо записывал со слов лектора, затем заучивал, не вникая в смысл написанного, и, в последующем, выдавал на экзамене то, что запомнил. Здесь же, впервые, еще не осознанно, он попытался понять смысл услышанного, представить себе описываемый процесс, и его сознание не приняло на веру полученную информацию. На лабораторных занятиях по этой теме Фрейзер завалил ассистента Крыгина вопросами, но тот на них отвечал как-то невразумительно, а, скорее всего он их просто не понимал, и зачел Фрезеру лабораторную работу, не глядя в его тетрадь. Это еще больше усилило интерес Фрейзера к данной проблеме, причем он понимал, что интерес к процессам, происходящим в ламинарном и турбулентном течениях, усиливается в нем помимо его воли, но ничего не мог с этим поделать. Ни телевизор, ни компьютер, ни другие развлечения не помогали. Мысли постоянно возвращались к несмешивающимся слоям в потоке жидкости. Особенно перед сном, и тогда Фрейзер засыпал только под утро. Он попросил Бергольского назначить ему консультацию. Профессор несколько удивился такой просьбе студента в самом начале семестра, но, узнав тему консультации, согласился. К этой первой, но, как оказалось в последствие, не последней встрече с профессором Бергольским Фрейзер тщательно подготовился. Он выписал на лист бумаги вопросы, которые ему мог задать профессор, подготовил на них ответы. Отдельно записал вопросы, которые собирался задать сам, и выучил их наизусть. Однако первая беседа оказалась короткой...
– Присаживайтесь, молодой человек, – профессор указал Фрейзеру на стул, – итак, что для вас осталось непонятным?
– Видите ли, – начал Фрейзер, присев на краешек стула, – я бы хотел уточнить. Когда говорят, что при ламинарном движении слои жидкости не перемешиваются, то имеют ввиду только непосредственное проникновение одного слоя в другой, или же подразумевается, что между этими слоями вообще нет никакого взаимодействия?
– Хороший вопрос для студента, – улыбнулся профессор, – простите, как ваше имя отчество?
– Арнольд Викторович Фрейзер, двести девятая группа.
– Так вот, Арнольд Викторович, взаимодействие между слоями, конечно, существует, только в программе вашего обучения этот вопрос не затрагивается. Так что не беспокойтесь, на экзамене такие тонкости у вас не спросят, хотя похвально, что вы обращаете на эти тонкости внимание.
– Да я, собственно, не для экзаменов.
– Вот как?! А для чего же?
– Это я так, для себя, – к таким вопросам Фрейзер был готов, он их предвидел, и говорил уверенно, – мне интересно то, что происходит на границе этих слоев, то есть там, где они соприкасаются.
– Ну, тогда вам нужно почитать соответствующую литературу. Я скажу ассистентам – они подготовят для вас список. Вас еще что-нибудь интересует?
– Да. Когда мы делали лабораторную работу, то ...
– Понял, понял, – махнул рукой Бергольский. – Извините, что прерываю – время экономлю. Расслоение жидкости можно наблюдать и более примитивным образом. Возьмите трехлитровую банку с водой и начните ее медленно вращать, и вы увидите, что вода в банке сначала расслоится и, какое то время, эти слои будут вращаться несмешиваясь.
– Да, я такое наблюдал, только не обращал на это внимания.
– Вот видите, а наука на то и существует, чтобы на все обращать внимание. У меня, к сожалению, нет времени, чтобы говорить с вами сейчас о каких-то подробностях, деталях. К тому же я уверен, что ответы на все вопросы, которые вы хотите задать, как я уже сказал, имеются в соответствующей литературе. Я передам вам список авторов, и вы прочтете все про эти самые слои, причем не только в жидкостях, но и в газах.
– А в вакууме? – Этот вопрос Фрейзер записал при подготовке к беседе последним. Он пока сам себе не мог объяснить, какое отношение имеет вакуум к потокам жидкости, и только, непонятно какое по счету чувство, подсказывало, что его интересует именно вакуум.
– А при чем здесь вакуум? – Профессор впервые с начала разговора с неподдельным интересом посмотрел на Фрейзера.
– Ну, я так подумал, что вакуум тоже движется, и тоже, наверное, слоями...
– Н да! Вакуум – это ничто, а ничто нельзя расслоить, так же, как и нельзя уловить его движения, потому что ничто не может двигаться! – Профессор, улыбаясь, с видом победителя смотрел на Фрейзера. – Хотя, в последнее время заниматься вакуумом стало, чуть ли не модой. Давайте мы так с вами поступим, Арнольд Викторович... я не ошибся?
– Нет.
– Так вот, Арнольд Викторович, у нас при кафедре действует студенческое научное общество, так называемое СНО. Через месяц состоится очередное заседание, приходите, там и поговорим поподробней и попредметней. Может быть, вам захочется заняться наукой. Хорошо?
– Ладно, я приду, – неуверенно ответил Фрейзер. Вопрос о его приобщении к науке, он, при подготовке к беседе, как-то упустил. Сама по себе подобная мысль ему в голову тоже пока не приходила.
– Вот и договорились, – профессор встал, давая понять, что разговор закончен.
В науку Фрейзер ушел с головой, а руководил его работой сам Бергольский. Все остальное в жизни Фрейзера, дискотеки, вечеринки до утра в общежитии и другие непременные атрибуты жизни нормального молодого человека, отошло на второй план. Он подолгу засиживался в лаборатории, иногда оставался в ней до утра. Общенье с сокурсниками свелось к минимуму, в общежитие он приходил только для того, чтобы переночевать. Поначалу над ним подшучивали, пытались вернуть к обычной студенческой жизни, но уже к концу семестра махнули на него рукой и прозвали чудиком. Каникулы Фрейзер проводил у отца, в небольшом предгорном селении. Но и там он занимался тем, что читал привезенные с собой из университетской библиотеки книги, изредка помогая отцу по хозяйству. От книг он отрывался только тогда, когда они уходили с отцом в горы. Такие походы были своего рода их семейным ритуалом. В горах, в трех днях пешего перехода через кажущуюся непроходимой тайгу, на берегу небольшого таежного озерца, под вековыми кедрами отец когда-то давно, когда Фрейзер еще не родился, поставил небольшой охотничий домик. И каждый год, после того, как Фрейзеру исполнилось десять лет, они обязательно проводили с отцом в этом домике не меньше недели. Однако в эти свои приезды к отцу, Фрейзер, добравшись до места, воспринимал все окружающее иначе, чем в детстве. Его восхищала близость неба, количество и близость звезд в бездонной темноте. Он часами смотрел ввысь, сопоставлял увиденное с тем, что прочел в книгах, и все, что осталось там, в низу, представлялось ему мелким и ничтожным. Он пытался увидеть себя, свое место в этом безграничном пространстве и не видел. Масштабы были просто несопоставимы. Именно здесь, Фрейзер окончательно определился с тем, что же он ищет, зачем он ушел в науку. У него не осталось никаких сомнений в том, что прав был Лао Цзы и все остальные, кто утверждал и утверждает, что бытие, то есть материя, рождается в небытии, то есть из пустоты, а пустота – это вакуум. Но как? Как может из ничего что-то зародится? Именно здесь стало понятным, что Фрейзер обречен искать ответ на этот вопрос всю жизнь.
В аспирантуре Фрейзер продолжил заниматься течениями жидкостей и газов под руководством Бергольского, хотя профессор работал совсем в другой области физики. Без проблем защитив диссертацию, Фрейзер остался работать в университете ассистентом Бергольского. Они подружились, их отношения перешли за грань служебных. Бергольский оказался одиноким, но, в отличие от Фрейзера, не чурающимся радостей жизни человеком. Когда Фрейзер приезжал к нему в загородный дом, стоявший на отшибе пригородного поселка, в гости, и они усаживались за кухонный стол обедать, профессор, под аккомпанемент какой-нибудь обязательно современной популярной песенки, звучащей в соседней комнате, говорил: – "Живите, Арнольд Викторович, радуйтесь жизни, пока молоды. Наука погубит вас, вы слишком много отдаете ей времени, а ведь другой жизни вам ни кто не предоставит. И потом, найдите себе другую тему. Зачем вы занимаетесь тем, где результат не предсказуем? Я ведь вижу, что вам нужна не турбулентность – вы одержимы вакуумом. Оставьте эту затею, не губите свою молодость!"
Во время одной из таких бесед Бергольский предложил Фрейзеру участвовать вместе с ним в работе, на выполнение которой он получил очень приличный по сумме грант от какого-то международного гуманитарного фонда. Работа касалась улучшения формы морских судов, с целью снижения энергозатрат при их движении. Фрейзер, не задумываясь, согласился. Вскоре, по предложению профессора, он переехал из общежития жить в его дом. И вот тут-то Фрейзер узнал тайну профессора Бергольского. Лукавил профессор, равнодушно реагируя на вопросы, касающиеся процессов, протекающих на границе слоев ламинарного течения. Оказалось, что Бергольского эти процессы интересовали ничуть не меньше, мало того, он ими вплотную занимался, только не в университетских лабораториях, а здесь, в своем доме. В подвальном помещении, по размерам не уступающем надземной части дома, находилась его личная лаборатория. Фрейзер оказался первым человеком, кто узнал о ее существовании и о тайном научном пристрастии профессора. Когда Фрейзер первый раз вошел в лабораторию, он застыл на месте от неожиданности. Затем, получив молчаливое согласие хозяина, медленно обошел ее, подолгу задерживаясь возле каждого прибора или установки, большинство из которых он не только в глаза ни разу не видел, но и не встречал нигде их описания. Впервые, в этой лаборатории Фрейзер ощутил свое сердце, так сильно и часто оно забилось от предчувствия чего-то неведанного, но именно того, к чему он стремился. Впрочем, вскоре он понял, что это такое – это возможность работать над тем, над чем ты хочешь работать, делать так, как ты хочешь делать, и ни от кого при этом не зависеть. Пока же ясно было одно: все, что он видел перед собой, предназначалось для изучения процессов в ламинарных и турбулентных течениях.
– Так вы, Герхард Фридрихович, тоже этим интересуетесь? – Удивленно спросил Фрейзер.
– Не только интересуюсь, но и изучаю, точнее – изучал. Пойдемте-ка, лучше, сейчас наверх, я вам еще кое-что покажу. И вообще, не называйте меня по имени отчеству, слишком уж трудно их произносить, называйте просто – профессор. Хорошо?
– Хорошо.
Они поднялись в рабочий кабинет на втором этаже. Профессор рассказал Фрейзеру, что он действительно уже давно работает над проблемами течений жидкости и газа, но, так уж получилось, что об этом ни кто не знает. В молодости ему пришлось заниматься тем, чем занимался его научный руководитель – другого выбора не было. Но, все-таки, иногда он публиковал небольшие статьи и по этой теме. Однажды ему предложили работать в одном из крупнейших университетов мира именно по направлению, которое его интересовало больше, чем все остальные, но он отказался. Почему? Сейчас объяснить довольно трудно. В какой-то мере сказалось воспитание, в какой-то мере боязнь покинуть насиженное место, а точнее, просто боязнь перемен. К тому же, еще были живы родители. И тогда ему предложили работать здесь, но с условием, что об этой его работе никто не должен знать. Он согласился и до сих пор поддерживает связь с этими людьми. Проблем с деньгами для них не существует. Профессор получал все, что необходимо для оборудования лаборатории, под которую переоборудовали подвал его дома, расширив и углубив его до необходимых размеров. Конечно, в таких условиях он занимался только теоретическим обоснованием новых идей, необходимых для реализации решаемой задачи, основные же эксперименты и испытания проводились по сделанным им расчетам в далеком зарубежном университете, в котором он так ни разу и не побывал. Результаты его работ нигде не публиковались, и о них никто здесь не знал. Но это мало волновало профессора, главное для него тогда было – утолить голод молодого ученого. Жажда открытий – вот что оказалось важней. Он получал ученые звания и регалии за свою официальную, видимую работу, но свои главные открытия он делал здесь, в этой лаборатории, большую часть приборов и оборудования для которой разработал сам.
– А что же теперь? – Выслушав исповедь профессора, спросил Фрейзер.
– А теперь я стал стар. Я долго к вам присматривался. Вот, смотрите, – Бергольский подошел к массивному книжному шкафу, нажал на корешок одной из книг. Шкаф бесшумно отъехал в сторону. За шкафом находилась узкая, в человеческий рост ниша с полками. Потрепанные, надорванные корешки тетрадей, стоящих плотными рядами на полках, говорили о том, что все они исписаны от корки до корки. – Вот, это мой архив, и все это я передаю вам.
– Но профессор...
– Не спорьте, не надо, – профессор вернулся в кресло, – многое из этого можно выбросить. Иногда мне казалось, что я совершаю мировое открытие, но в последствии оказывалось, что это уже открыли до меня. Но есть здесь и вещи, до которых еще никто не дошел – они принесут вам мировое имя.
– Но почему же, мне?! А вы?! Давайте я помогу вам все это перебрать и...
– Не надо. Я устал от всей этой научной суеты. Мне захотелось нормальной жизни, хочу объехать весь мир. К тому же я никогда не стремился ни к славе, ни к деньгам. Я уже принял решение. Я помогу вам, хотя и сомневаюсь, что то, чем вы занимаетесь, вообще имеет какую-нибудь перспективу. – Профессор искренне улыбался, глядя на Фрейзера. – Да, да, Арнольд Викторович! Я принял решение...
– Но почему, – не выдержал Фрейзер, – почему вы хороните себя как ученого?! Причем здесь вообще я и моя работа?!
– Понимаете, я создал теорию гидродинамической турбулентности в завершенном виде, но, когда я ее закончил и расставил последние точки над "и", я не испытал никакого удовлетворения. – Фрейзер не верил услышанному. – И поэтому, как я уже сказал, я решил что последнее, что я должен сделать в этом мире как ученый, помочь другому стать ученым. Стать ученым по сути, а не по внешним признакам: званиям и регалиям. Я выбрал вас, потому что вы ученый от природы. Так мне, по крайней мере, кажется. Но сейчас вы должны мне сказать все, что до сих пор никому не говорили. Я имею в виду, что вас мучает, как ученого, что вы ищете? Только не надо говорить мне про ламинарные течения. Поверьте, я про них все знаю и даже то, чего не знают другие. Все это здесь, в этих тетрадях. И если вам нужно именно это – берите, здесь все в вашем распоряжении. Но я ведь вижу, что вы витаете где-то в космосе, копаетесь в вакууме, то есть в том, чего нет.
– Видите ли, профессор, – сказал тогда Фрейзер после минутного молчания, – вы правы, меня интересует именно вакуум, но ламинарные движения имеют к этому самое прямое отношение.
– Ну что ж, очень интересно, говорите же, я сгораю от нетерпенья.
– Не знаю даже с чего начать, у меня ведь до сих пор все это не оформилось в какую-нибудь стройную теорию.
– Да говорите, как есть, разберемся.
– Ну что ж, начнем хотя бы с того, что вакуум не имеет плотности, не имеет вязкости. Кроме того, доказано, что он движется.
– Простите, что движется?
– Вакуум, точнее то вакуумное пространство, в котором образовалась наша вселенная.
– Я так и знал! – Радостно вскрикнул Бергольский, хлопнув в ладоши и потирая руки. – Вы действительно витаете в космосе! Ну что ж, это даже интереснее. Продолжайте, продолжайте!
– Радиус этого вакуумного пространства бесконечен...
– Так, так, и?
– Получается, что и число Рейнольдса для него равно бесконечности.
– Ну и что? – В голосе профессора проскользнуло недоумение. – Впрочем, продолжайте.
– Это значит, что вакуум движется в форме постоянных ламинарных потоков, а наша вселенная и есть один из таких потоков.
– Да? Это конечно интересно, но не более. Что-нибудь еще.
– Вихри, профессор, меня интересуют вихри, образующиеся на границе движущихся потоков вакуума... мельчайшие частицы вакуума, отделяющиеся на границе двух его слоев и уходящие в них...
– Ну, далеко они не уйдут, вы не хуже меня знаете, что все эти турбулентные завихрения, вихревые дорожки Кармана и тому подобное – явления временные...
– Да, но в потоках газа и жидкости они угасают за счет трения, а в вакууме трения нет!
– Вы хотите сказать, что...
– Да! Они не исчезают, имея при этом направленность движения, направленность вращения, скорость...
– Но это же ничто...
– Это ничто существует самостоятельно и имеет скорость, а значит...
– Подождите! – Бергольский приподнял руку, останавливая начавшего горячиться Фрейзера. – Я понял, о чем вы говорите. Хотя, что еще вы хотели сказать?..
– Если принять во внимание, что число эти вихрей, мельчайших выделившихся в вакууме вакуумных же частиц, зависит от масштаба потока степенным образом, то они в неизмеримом количестве, не исчезая, поскольку нет трения, движутся во всех направлениях, имея различную направленность и скорость вращения...
– Все, стоп! – Профессор встал. – На сегодня хватит. Мне нужно обдумать то, что вы сказали. Признаюсь, даже для меня это несколько неожиданно. У вас есть какие-нибудь выкладки, расчеты, ну, что-нибудь подобное?
– Конечно, в моей комнате.
– Если вы не возражаете, я хотел бы на них взглянуть.
– Да как же я могу вам возражать, профессор?! Я прямо сейчас принесу.
– Сейчас мы пойдем ужинать, а потом вы мне дадите то, что сочтете нужным. И поговорим об этом несколько позже.
Разговор продолжился через два месяца. Фрейзер сидел в мягком удобном кресле, профессор, заложив руки за спину, ходил молча взад-вперед вдоль книжного шкафа, явно что-то обдумывая.
– Я прочитал, Арнольд Викторович, ваши записи, – наконец произнес Бергольский тоном, как показалось Фрейзеру, непредвещавшим ничего хорошего, – и вот что я вам скажу по этому поводу.
Фрейзер приготовился к самому худшему. Внешне он никак не проявил своего волнения, но внутренне сжался, чувствуя медленно расползающийся по всему телу холодок. Казалось, сердце его остановилось и, если бы профессор не продолжил немедленно, а задержал бы паузу, то Фрейзер бы умер, так и не узнав мнение Бергольского.
– Вы гений, Арнольд Викторович! Да, да! Гений! Только ради бога, сидите на месте, – прервал Бергольский порыв Фрейзера вскочить с кресла и броситься к нему, – не надо эмоций. Я сейчас буду говорить, а вы будете молчать и слушать. Договорились?
– Хорошо, профессор, я не пророню ни слова. Но то, что вы сказали... для меня это...
– Все, молчите! Эмоции потом.
Фрейзер тяжело выдохнул. Легко было говорить профессору – сиди и молчи. Но каких усилий стоило Фрейзеру усидеть на месте, сдерживая эмоции, после того, как безоговорочный для него авторитет назвал его гением.
– Итак, – продолжил профессор, – начнем с того, что определимся с тем, что же в действительности является результатом вашей, пока еще не законченной, работы. Этого, кстати, вы так и не обозначили, из чего я сделал вывод, что вы его для себя пока еще сами не определили. Но, все-таки. Во-первых, то, что лежит на поверхности. Вы первый, кто связал ламинарное движение с вакуумом. Структура вакуума, точнее его содержимое и все прочее, что его касается, описано до вас другими и достаточно подробно. Вы первый, кто указал на природу этой структуры, точнее: на природу всего. Все, что было до вас – это констатация факта, то есть того, что известно, но все это – только следствие. А вот следствие чего? На этот вопрос до сих пор ответа не было. Все гениальное просто, и вам удалось увидеть то, что лежало на поверхности. Существование элементарных частиц и всего, что из них образовалось – планеты, солнца, галактики – это следствие того, что вакуум движется. Причем его движение, или течение, называйте как угодно, носит именно ламинарный характер. И существование элементарных частиц является этому подтверждением. Если бы движение вакуума носило турбулентный характер, то есть, если бы слои вакуума смешались бы между собой, то не было бы границ течений. А ведь только на этих границах и могут образоваться те изолированные частицы вакуума, которые, как вы считаете, и я в этом с вами согласен, и являются кирпичиками мироздания. Мало того, я просто убежден, что именно они и являются тем, из чего состоит все. Да, ничто порождает нечто. И вы показали, как это происходит. Я назвал эти частицы летящего и вращающегося вакуума фрейзерами. Ничего, ничего, не смущайтесь. Вы уже сейчас заслужили, что бы ваше имя было увековечено. Демокрит, правда, называл такие частицы амерами, но это не так красиво, к тому же он не знал их природы! Во-вторых, хотя это и не так очевидно, по крайней мере, с первого взгляда, ваша теория объясняет если и не все, то очень многое. К примеру, природу гравитации, природу различных полей, природу эфира. А если она это объясняет, то этим можно управлять. У вас пока об этом ничего нет, но это уже дело времени и не такой уж сложной техники. Кстати, вы не думали о том, что, если исходить из наличия в нашей вселенной множества галактик, имеющих самые причудливые формы, то можно сделать вывод о том, что и внутри ее существует множество самостоятельных потоков вакуума, образующих внутренние ламинарные течения.
Фрейзер об этом не задумывался. Он не стал отвечать на вопрос профессора, боясь сбить его с мысли.
– Значит, не думали, – продолжил Бергольский, не дождавшись ответа. – А ведь это следует из вашей теории. Итак, основное: причиной всего является ламинарный поток вакуума, источником всего являются турбулентные частицы этого вакуума – фрейзеры – образующиеся на границах вакуумных потоков. Именно фрейзеры, взаимодействуя между собой, и образовали структуру галактики. О том, что материя имеет вихревую природу, говорили до вас и очень многие. Судя по всему, вы со всеми этими работами знакомы. Но во всех этих работах говорилось о вихрях какого-то гипотетического газа! А оказывается – это вихри того же вакуума! Н да. И это не постулат, это же очевидно! Вас будут бить за эту теорию, и очень больно! Не обращайте на это внимание! Я еще раз повторяю: вы – гений! Но, знаете, на какой вопрос ваша теория не дает ответа?
– Нет, не знаю, – мотнул головой Фрейзер.
– Она не дает ответа на вопрос – откуда взялся сам вакуум? Но не расстраивайтесь, на этот вопрос никто и никогда не даст ответа. Я тут вот о чем подумал: теоретические выкладки – это хорошо, а почему бы нам с вами не попытаться подтвердить теорию практикой.
– Как это, какой практикой? – ошарашено спросил Фрейзер.
– Как это какой?! – опыт, дорогой мой, опыт! Только опыт является стопроцентным доказательством теории. И мы с вами этот опыт проведем! И я уже знаю как. Я, видите ли, глубоко чту сэра Исаака Ньютона и причисляю себя к классической физике, а она, как известно, базируется на опыте и, следовательно, соответствует практике.
– Позвольте, профессор, какой опыт? Я не понимаю. Что мы будем испытывать? Что мы собираемся получить в результате этого опыта?
– Как это что? Вещество! Не знаю пока какое именно, но, если все состоит из вакуума, так давайте же что-нибудь из него и получим! Ну, к примеру, золото!
– Но как?..
– Да очень просто. Возьмем вакуум, заставим его двигаться так, что бы в нем образовалось ламинарное течение, и, если ваша теория верна, а я в этом не сомневаюсь, что-нибудь получится. Даже если мы получим отдельные атомы – это будет неопровержимым доказательством верности вашей теории.
Фрейзер изумленно глядел на Бергольского. Таким он еще никогда его не видел. Казалось, что профессор помолодел, он буквально излучал энергию, в его глазах искрился юношеский азарт, а руки не находили себе места. Было очевидно, что профессор загорелся идеей и рвется проверить ее на практике.
– Вас что-то смущает, Арнольд Викторович?!
– Но это же невозможно. Я имею ввиду: практически реализовать невозможно.
– Нет ничего невозможного! Надо только взять и сделать. Правда вакуум нам с вами понадобится необычный. Сверхвысокий вакуум вряд ли обеспечит необходимую чистоту эксперимента, поэтому нам придется разработать специальную аппаратуру, собрать ее... материал... предстоит поработать и над материалом для емкости с вакуумом, усовершенствовать насосы...
– Но где мы все это будем делать? – Фрейзер, конечно, безоговорочно доверял профессору, но к этой его идее пока относился скептически. – И где мы возьмем на все это деньги?
– Делать будем здесь, – профессор наконец-то перестал расхаживать по комнате и упал в кресло, – переоборудуем лабораторию. Все, что там есть, уже не нужно. А насчет денег – не беспокойтесь. Вы разве забыли про грант, который получили? Я вам не говорил его сумму! Ох, старый совсем стал! Мы же еще не закончили работу, за которую его получили! Придется поспешить – пока не закончим, не сможем провести переоборудование лаборатории. А всем, что нам нужно для нашего эксперимента, в том числе и деньгами, нас обеспечат. Уверяю вас, эти люди сделают все, что мы попросим.
– Международный гуманитарный фонд?
– Арнольд Викторович! – Бергольский хлопнул себя ладонями по коленям. – Вы с этой наукой так далеки от жизни?! Я, конечно, все понимаю, но, все-таки, необходимо хоть немного ориентироваться и в окружающем вас мире! Нельзя быть настолько наивным, это просто опасно! Какой фонд, о чем вы?
– Вы же мне сами говорили, что грант за нашу работу вы получили от...
– Перестаньте, никакой это не фонд, и никакой это не грант.
– Кто же тогда эти люди?
– Я точно не могу сказать, да мне это и не интересно. Возможно, они действуют от лица какого-нибудь зарубежного университета, возможно, от лица частного собирателя научных открытий, может быть что-нибудь еще! Какая разница! У вас такой вид, будто вас окатили холодной водой.
Фрейзер действительно не знал, как реагировать на услышанное. Он никогда не задумывался о том, кто же финансирует частную научную деятельность Бергольского, и сейчас ему стало даже немного страшновато. Появились мысли о шпионах, тайных агентах спецслужб.
– Оставьте свои дурные мысли, Арнольд Викторович, – вернул Фрейзера к действительности голос профессора. – Мы с вами занимаемся фундаментальной наукой! Фундаментальная наука принадлежит всему человечеству, а не отдельно взятой стране, или отдельному народу. Так что ни какой разницы, по крайней мере, для меня, кто ее финансирует, нет. Иначе не будет прогресса. Я бы очень хотел, чтобы вы относились к этому также. Возможность работать – разве не это для ученого главное?
– В общем-то, так, – неуверенно произнес Фрейзер, – я как-то не задумывался над этим.
– Хорошо, поговорим об этом позже. Так вы согласны провести эксперимент и доказать верность вашей теории? Что-то вы какой-то растерянный. Не пойти ли нам выпить кофе? С коньячком разумеется!
На следующий же день после этого разговора они приступили к подготовке эксперимента. Расчеты и моделирование оборудования и материалов, необходимых для его изготовления, делали вручную, в тетрадях. Бергольский запретил использовать для этой цели компьютеры, назвав их самым ненадежным хранилищем информации. После окончания заказной работы, начали переоборудовать лабораторию. Какое-то время Фрейзер еще задумывался над тем, кто и откуда доставляет им по указаниям профессора необходимые приборы и оборудование, но постепенно полностью ушел в работу и стал воспринимать все, как должное. Через шесть лет все было готово к проведению эксперимента. В центре лаборатории находился шар из прозрачного материала в два с половиной метра диаметром. Этим шаром Бергольский особенно гордился, поскольку он был сделан из разработанного им специального сплава. А вот идея шара принадлежала Фрейзеру. Необходимо было заставить вакуум двигаться. Но как? И тогда Фрейзер предложил заставить двигаться оболочку, в которой находится вакуум. Профессору эта идея понравилась. Пока еще шар был обвешан течеискателями и нагревательной сеткой для удаления газа с внутренней поверхности шара. Вдоль стены протянулась вереница из шести сопряженных насосов специальной конструкции. Все было готово, но неожиданно Бергольский настоял на том, что начало эксперимента необходимо отложить на три месяца. Объяснил он это просто: нельзя проводить такой эксперимент в состоянии эмоционального возбуждения, необходимо остыть, свыкнуться с происходящим, а, заодно, еще раз проверить за это время все расчеты. Это была ошибка профессора. Через два месяца Бергольский скончался от сердечного приступа.
Профессор оставил завещание, согласно которому все его имущество унаследовал его ученик – Фрейзер. Печальное событие еще на год отодвинуло начало эксперимента. Фрейзер впал в депрессию, уволился из университета и, уединившись в ставшем ему родным доме, занимался только тем, что перечитывал архив Бергольского. Но, в конце концов, эксперимент был начат. Шар практически бесшумно вращался с максимально возможной скоростью. Однако никаких изменений в вакууме приборы не регистрировали. Три месяца Фрейзер почти не выходил из лаборатории, но результата не было. Ключ к решению возникшей проблемы, как это часто бывает, нашелся случайно. Фрейзеру вспомнилась первая встреча с Бергольским. "Число Рейнольдса в вакууме равно бесконечности, потому что радиус вакуума бесконечен", – так, кажется, он объяснил профессору неизбежность ламинарного течения вакуума. Но в их эксперименте радиус вакуумного пространства ограничен. Единственное, что можно было сделать, это увеличить скорость вращения шара. Но это было невозможно. Тогда Фрейзер решил воздействовать на вакуум лазером. Он произвел расчеты, определил необходимые характеристики лазера и связался с так называемыми заказчиками. Через полгода лазерная установка была им получена. Программу для управления лазером, позволяющую воздействовать на вакуум нужным образом, он разработал самостоятельно. И вот, оставалось только спуститься в лабораторию...
Однако результаты проводимого Фрейзером эксперимента интересовали не только его. Профессор Бергольский ошибался, когда говорил, что его научные работы, проведенные частным порядком, никому не известны. За домом профессора и за ним самим уже давно, с момента возвращения его из первой заграничной командировки, почти тридцать лет велось непрерывное наблюдение. Обо всем, чем занимался профессор Бергольский, о каждом его шаге докладывалось непосредственно начальнику специального отдела по борьбе с утечкой стратегической научной информацией генералу Шнурову. До сих пор генерал ограничивался лишь ведением скрытого наблюдения за профессором, а в последствии и за Фрейзером. Свою тактику он объяснял руководству следующим: поскольку для финансирования таких работ нет собственных средств, то не стоит мешать их финансированию другими, главное, чтобы все было под контролем. Разработку Бергольского Шнуров начал, будучи капитаном, и, если профессор за сделанные в своей домашней лаборатории открытия получал только деньги и внутреннее удовлетворение, то он, Шнуров, получал за эти открытия еще и звездочки. Узнав о смерти Бергольского, генерал немного взгрустнул (все-таки столько лет они были связаны с этим ученым невидимой нитью) и всерьез задумался о своей отставке. Пожалуй, действительно, пора на отдых. Так он и решил поступить, но после того, как ученик профессора закончит начатый ими эксперимент. Был в этом деле один момент, который беспокоил Шнурова. Бергольский и Фрейзер не расставались с тетрадями, в которых находились описание и расчеты готовящегося ими эксперимента. Уезжая в университет, они брали тетради с собой, а пытаться добраться до этих тетрадей тогда, когда они находились дома, было слишком рискованно. Столько лет профессор не замечал за собой слежки, и очень не хотелось, чтобы у него возникло хоть какое-то на нее подозрение. В компьютерах же, находящихся в доме профессора, никакой информации по этому вопросу не было. Шнуров был уверен, что и люди его визави, полковника Рутенского, также еще не добрались до этих записей. С Рутенский они были знакомы лично, и даже несколько раз встречались на совещаниях по обмену опытом работы спецслужб в рамках программы совместных действий по борьбе с международным терроризмом. Правда, в деле Бергольского их противостояние выглядело несколько комично. Люди Шнурова убирали из дома профессора жучки Рутенского, а те, убирали жучки, установленные людьми Шнурова. Происходила своего рода апробация подслушивающих устройств на предмет возможности их обнаружения. Генерал Шнуров точно знал, что сегодня утром Фрейзер собирается что-то предпринять в эксперименте, и, вполне возможно, будет получен ожидаемый результат. Не было у него сомнений и в том, что полковник Рутенский также об этом осведомлен. Не ясно было одно: какой шаг сделает Рутенский. Этот эксперимент, смысл которого пока не был понятен, ставился не по его заказу, хотя и им финансировался. Вполне могло быть, что люди Рутенского попытаются сегодня заполучить все, что связано с экспериментом, и уничтожить все свидетельства его проведения. Такой вариант развития событий был, по мнению Шнурова, наиболее вероятен. Вряд ли полковник захочет продолжать с Фрейзером то, что он делал с Бергольским. Эту работу он финансировал в темную, так как, по имеющейся информации, Фрейзер пока ничего и никому не передавал, а только получал деньги и оборудование. Рассуждая таким образом, генерал Шнуров принял решение усилить ночную охрану дома Фрейзера, не спускать глаз с того, что происходит в лаборатории, и, независимо от результата эксперимента, и даже в том случае, если он не будет к обеду закончен, открыто вмешаться в происходящее. Пора было положить конец этим играм с учеными. Конечно, все, что они делали, являлось лишь теоретическими выкладками, а иногда и научными открытиями и, по своей сути, не являлось государственной тайной. Но эти открытия использовались, оставаясь неизвестными до поры до времени широкой научной общественности, для совершенствования в первую очередь военной и космической техники. Приходилось из-за нехватки своих денежных средств мириться с тем, что результатами пользуется еще кто-то. Но сегодня пора во всей этой клоунаде ставить точку. Как поговаривал частенько профессор Бергольский, копошась в одиночку в своей лаборатории: – "Пора переводить это ламинарное течение в турбулентное".
Шнуров не ошибся в своих предположениях. Информацией, которой владел генерал, владел и полковник Рутенский. Не ошибся также Шнуров и в намерениях полковника. Еще месяц назад его люди получили приказ, сразу же после того, как Фрейзер задействует лазерную установку, независимо от полученного результата эксперимента, изъять все, что его касается, а сам дом и лабораторию уничтожить. Фрейзера попытаться склонить к сотрудничеству и тайно вывезти из страны, либо также уничтожить. Рутенский понимал, что допустил ошибку, дав согласие на проведение эксперимента, о котором он так до сих пор ничего толком не знал, в доме Бергольского. Все, что было ему известно, это: эксперимент связан с вакуумом, да оброненная Бергольским фраза о возможности получения из вакуума золота. Но тогда он не мог отказать профессору, так как тот еще не закончил работу над его заказом. Сейчас же, когда Бергольского уже не было, он не хотел больше рисковать – слишком большие суммы были затрачены, за которые предстояло отчитаться перед правительством. И, в то время, когда Фрейзер предавался в ожидании начала опыта воспоминаниям, в его дом бесшумно, словно тени, но под пристальным вниманием остававшихся невидимыми людей Шнурова, проникли три специальных агента Рутенского...
В окно, как всегда неожиданно, ударил первый луч солнца, предвещая жаркий день. Фрейзер, уминая недокуренную сигарету в переполненной пепельнице, встал, вышел из-за стола, выключил в кухне свет и спустился в лабораторию. Он подошел к лазерной установке и, замерев, еще минуту смотрел в заполняющую огромный прозрачный, почти бесшумно вращающийся шар, пустоту. В этой пустоте ему виделись вселенные, скопления ярких, но холодных звезд, галактики самых причудливых форм. Наконец, сбросив с себя оцепенение, Фрейзер вынул из кармана переливающийся всеми цветами спектра диск с программой управления и вставил его в лазерную установку. Помедлив еще секунд десять, он нажал кнопку. В тот же миг шар заполнился слабым неоновым светом. Постепенно свечение внутри шара усиливалось. Фрейзер подбежал к двери и выключил освещение. Теперь лаборатория освещалась только светом, исходящим от шара. Фрейзер медленно подошел к нему и заворожено смотрел на происходящее. Постепенно свечение усилилось настолько, что шар стал непрозрачным, словно гигантская матовая лампа. Фрейзер прикоснулся к нему рукой. Внешняя поверхность оставалась холодной. Внезапно наступила полная темнота и только в самом центре шара осталась едва заметная светящаяся точка. "Вот оно! – мелькнула радостная мысль, – вот то, ради чего стоило жить!" Фрейзер, не отрываясь, смотрел на едва видимый красноватый огонек. Ему хотелось закричать так громко, чтобы этот дом и стены лаборатории рухнули и тогда бы все увидели этот шар и его маленькую звездочку. Но вместо крика из его груди вырвался лишь слабый хриплый стон. Все его тело словно онемело и не хотело слушаться своего хозяина. Между тем, маленький огонек в центре шара начал увеличиваться. Свечение усилилось настолько, что в лаборатории стало светло, как днем, а границы звездочки, достигшей диаметра небольшого бильярдного шара, едва угадывались. В лицо Фрейзеру ударило жаром, глаза слепило и он, пятясь, отступил к стене. Прижавшись к ее холодной поверхности спиной, он закрыл глаза рукой, чтобы окончательно не ослепнуть. Фрейзер не слышал шума за дверями в лабораторию, где спецподразделение генерала Шнурова укладывало на пол пытавшихся пройти в лабораторию агентов Рутенского, не почувствовал, как крепкие руки обхватили его тело и волоком вытащили из дома. Очнулся он лишь на улице в окружении людей в черных масках, крепко держащих его под руки. На глазах Фрейзера дом профессора Бергольского слегка приподнялся, словно тяжело вздохнул, осел и в одно мгновение вспыхнул большим ярким факелом. "Там звезда, там, в подвале, была звезда", – кричал Фрейзер, не слыша своего голоса, и тщетно пытаясь вырваться...
В освещенном лунным светом унылом сером многоэтажном здании только в одном окне горел свет. Генерал Шнуров засиделся на работе, перечитывая содержимое папок, лежащих на его столе ровными стопками. Нужно было готовить рапорт о закрытии дела профессора Бергольского. Неясным оставалось только одно: что это за звезда была в подвале профессорского дома, о которой не переставал твердить находящийся сейчас на лечении в закрытом психоневрологическом диспансере Фрейзер. Пожар, вспыхнувший в то злосчастное утро, был настолько сильным, что даже бетонные блоки фундамента рассыпались в порошок. Сгорел архив профессора, сгорело лабораторное оборудование, сгорело все. Скорее всего, решил для себя генерал, Фрейзер имеет в виду самого себя, возомнил, видишь ли, себя мировой ученой звездой. Но даже если это и так, то нечего этим звездам по подвалам прятаться. Вот там, куда его определили, им и место. Закрыв очередную папку, Шнуров, потягиваясь, зевнул. Пожалуй, на сегодня хватит, решил он и, подняв трубку телефона внутренней связи, вызвал машину.
© Н. Орехов
